Среди сильных впечатлений того времени, достойных войти в так и не написанные мной «Записки почтальона», которые мне тогда советовали написать, было зрелище многолюдной неонацистской демонстрации на Новом Арбате (Калининском проспекте) в день рождения Гитлера. Они шли в сторону центра по той стороне, где стоят «дома-книжки». Казалось, что этот почти сплошь одетый в чёрное людской поток никогда не кончится. Такое, однажды увидев, невозможно забыть! Вообще, работа почтальоном дала мне возможность изучать нашу социальную реальность, как это называется в социологии, «методом включённого наблюдения».

«…ЗВАЛОСЬ СУДЬБОЙ И НИКОГДА НЕ ПОВТОРИТСЯ…» — 12

Юрий Вешнинский

 Продолжение Начало

Я несколько стеснялся этого своего занятия, не носил формы, ходил по своему участку неспешным, «фланирующим» шагом и телеграммы носил вложенными в виде закладок в один из толстых журналов, которые читал в перерывах между «ходками». И вот однажды, едва выйдя из почтового отделения, я почти лоб в лоб столкнулся с Ю. М. Лотманом, который шёл в сторону центра в «Ленинку». Я от неожиданности ужасно смутился и моя рука с толстым журналом, в котором были заложены телеграммы, как бы сама собой «ушла» за спину. Мы поздоровались, и Ю. М. завёл разговор о моей предполагаемой статье для сборника «Семиотика города и городской культуры. Москва», упирая при этом на то, что содержанием этой статьи должна быть, всё-таки, не социология, а именно семиотика города. Он мне говорил о высоких, творческих материях, а я на протяжении всего разговора держал за спиной журнал с телеграммами. И только простившись с ним, я сообразил, что именно такой человек, как Ю. М., прекрасно бы всё понял[1], и что смутился я напрасно. Но, когда я в конце 1988 года был в Тарту последний раз и в последний раз посетил Ю. М. Лотмана, я рассказал ему о том, что в прошлый раз он встретил меня в роли почтальона. «Ну а сейчас у Вас с работой всё в порядке?» — спросил Ю. М. «Да» — без колебаний ответил я. Я тогда поступил на работу в Хозрасчётный научно-исследовательский центр (ХНИЦ) при Президиуме Советской социологической ассоциации, где собирался работать чуть ли не до пенсии, и был преисполнен оптимизма. Если бы я предвидел, что «богоматерь перестройки» и Президент ССА Татьяна Ивановна Заславская и её присные вскоре всех нас разгонят «поганой метлой», как ярко выразился в своих «первых» мемуарах[2] наш первый директор Леонтий Георгиевич Бызов.

Среди сильных впечатлений того времени, достойных войти в так и не написанные мной «Записки почтальона», которые мне тогда советовали написать, было зрелище многолюдной неонацистской демонстрации на Новом Арбате (Калининском проспекте) в день рождения Гитлера. Они шли в сторону центра по той стороне, где стоят «дома-книжки». Казалось, что этот почти сплошь одетый в чёрное людской поток никогда не кончится. Такое, однажды увидев, невозможно забыть! Вообще, работа почтальоном дала мне возможность изучать нашу социальную реальность, как это называется в социологии, «методом включённого наблюдения». Надо сказать, что при всех психологических неудобствах этой работы, она очень хорошо сказалась на моём физическом самочувствии. Я много двигался на свежем воздухе, поднимался и спускался по лестницам, и, в результате, у меня появились здоровый румянец и отличный аппетит.

Из телеграмм, приходивших в Правление Союза писателей СССР, я одним из первых стал узнавать о подлинном накале страстей вокруг Нагорного Карабаха (в наших газетах и телепередачах это всё почти полностью замалчивалось). Из Азербайджана приходили телеграммы с призывами исключить Сильву Капутикян из СП за армянский национализм, из Армении приходили телеграммы с обвинениями азербайджанцем в воинствующем исламизме и в сочувствии Хомейни[3]. И то, и другое было явно за пределами здравого смысла.

Не могу удержаться от рассказа о самом, пожалуй, ярком эпизоде из этой своей «почтальонской карьеры». В числе других интересных объектов (Правления Союза писателей СССР и т. д.) на моём почтовом участке находился Верховный суд СССР. Я даже помнил тогда, на каком этаже находилась Военная коллегия Верховного суда. Кстати, когда я рассказал одному из своих уже быших сослуживцев в Институте Наследия (покойному руководителю Центра документации наследия Владимиру Ивановичу Плужникову) о своих тогдашних посещениях здания Верховного суда, он меня спросил: «А Вы там, случайно, Ульриха не встречали?». Давно (ещё в 1951 году) умершего Василия Васильевича Ульриха (фигуры не менее страшной, чем более широко известный сейчас в этом качестве Андрей Януарьевич Вышинский) я в этом здании, конечно, не встречал, но я думаю, что сами сталинские интерьеры этого здания могли бы, при напряжении воображения, вызвать перед моим «мысленным взором» в конце коридора зловещий призрак Ульриха!

На 1 мая 1988 года я получил для доставки телеграмму от главы советской власти города Коканда на имя председателя Верховного суда СССР (и, как я узнал позже, члена ЦК КПСС) Владимира Ивановича Теребилова. В этой телеграмме отправитель поздравлял тов. В. И. Теребилова с праздником и желал ему успехов в труде и счастья в личной жизни. А в это время уже полным ходом раскручивалось так называемое «хлопковое дело» и, насколько я помню, незадолго до этого в «ЛГ» появилась статья «Зона молчания» о всяких беззакониях, творившихся одним из главных фигурантов этого дела, главой Папского агропромышленного комплекса в Ферганской области (совсем рядом с Кокандом.) и многократным орденоносцем Ахмаджоном Адыловым (Одиловым). И вот, прихожу я с этой телеграммой в экспедицию Верховного суда СССР (рот у меня — до ушей) и говорю: «Я вам смешную телеграмму принёс. Может быть, отправителю этой телеграммы товарищ Теребилов скоро понадобится? Может быть, он и товарищу Рекункову тоже аналогичную телеграмму послал?» Александр Иванович Рекунков был тогда Генеральным прокурором СССР и тоже, разумеется, членом ЦК КПСС. «Ничего смешного — ответила мне заведующая экспедицией — Товарищ Теребилов — депутат от Коканда».

«А давно он депутат от Коканда?» — поинтересовался я. «Не знаю» — холодно и сухо ответила заведующая. «А при Рашидове он тоже был депутатом от Коканда?» — не удержался я от второго вопроса. «Не знаю» — снова (и ещё более холодно и сухо) ответила заведующая. Я понял, что больше ничего спрашивать не надо, и надо быстрее уходить. Когда я выкатился на улицу, думаю, что Достоевский написал бы, что у меня было «опрокинутое лицо». Мне стало не по себе. У меня было ощущение, что я попал в какой-нибудь итальянский фильм из сицилийской жизни (типа «Признания комиссара полиции прокурору республики» Дамиано Дамиани). Ведь это был, на мой взгляд, тот самый единичный ФАКТ, который вырастал буквально до СИМВОЛА ВСЕЙ СИСТЕМЫ. Ощущение было такое, как будто я прикоснулся к проводу высокого напряжения, и хотелось быстрее отдёрнуть руку, пока током не ударило. У меня возникло ощущение, что я стал обладателем некой тайны, опасной для меня самого. Я даже через дорогу стал переходить осторожнее. Мою тревогу слегка усугубил разговор с моим тогдашним приятелем Димой Алексеевым. Я рассказал ему по телефону этот случай и добавил: «Знаешь, если со мной что-то случится, ты сохрани, пожалуйста, мой рассказ для Истории». «Знаешь, если с тобой что-то случится, то и со мной что-то случится — ответил мне Дима — в Коканде шутить не любят». Это был, конечно, юмор, но уж очень чёрный. Между прочим, я ему сказал: «А может быть товарищ А. И. Рекунков — депутат от Самарканда или, допустим, от Бухары? Почему бы нет?» Я, как выяснилось, ошибся, но тогда, по-моему, можно было ожидать всего. А разве сейчас стало лучше?

В конечном счёте, я решил сделать так, чтобы эта опасная, на мой взгляд, тайна перестала быть тайной. Я стал рассказывать этот эпизод на своём почтовом участке везде, куда я приносил телеграммы. Многие начинали смеяться. Я стал обзванивать своих знакомых с этим рассказом. Рассказывать я старался как можно смешнее и художественнее, чтобы каждый рассказал ещё десяти. И через некоторое время этот рассказ эхом ко мне вернулся. Это было месяца через полтора, когда я был на семинаре Овсея Ирмовича Шкаратана в Институте этнографии АН СССР, в котором участвовала и работавшая там тогда Галина Васильевна Старовойтова. С докладом о поездке в Монголию выступал мой бывший сослуживец по ЦНИИП градостроительства и будущий член президентского совета при Б. Н. Ельцине Эмиль Абрамович Паин. Когда кончился доклад и Э. А. Паин ответил на вопросы, был кофе-брейк, на котором я в очередной раз рассказал свою байку. «Я это уже слышала» — неожиданно для меня сказала Галина Васильевна.

 А ведь я читал, что ещё в Третьем Рейхе по поручению Геббельса специально изучались скорость распространения слухов и коэффициент их искажения. Правда, я, в очередной раз в своей жизни, поставил эксперимент на самом себе. А уже в мае 1988 года был снят с должности Генерального прокурора СССР тов. А. И. Рекунков, а ещё через несколько месяцев (уже в 1989-м году) проводили на пенсию и тов. В. И. Теребилова. Я не преувеличиваю свою роль во всём этом (решения о снятии обоих наверняка готовилось давно и долго), но я полагаю, что, разнося телеграммы на почте, я, всё-таки, попутно, недели на две «ускорил ход истории». Только стало ли нам всем после этого лучше?

Стоит, наверное, упомянуть и о том, что, когда я в 1992 году приобрёл последнюю книгу Ю. М. Лотмана «Культура и взрыв»[4], то я обнаружил, что художником, оформлявшим эту книгу, был мой одноклассник по МСХШ Александр Юликов. Между прочим, в 1993 году, когда я узнал, что Ю. М. Лотмана не стало, я был неприятно поражён тем, что искал и не нашёл некролога о его смерти в «ЛГ». Тогда, как я понял, смерть Ю. М. Лотмана была как бы «заслонена» почти одновременной смертью Федерико Феллини. Это напоминает случай с почти одновременной смертью Сталина и Прокофьева. Я очень люблю фильмы Феллини, но к русской литературе Ю. М. Лотман имел, всё-таки, большее отношение, чем он. Могли бы и не забыть.

Стоит, по-моему, упомянуть и о том, что в 2010 году, в своей защищённой уже в пенсионном возрасте кандидатской диссертации[5], я цитировал ещё одну мысль Ю. М. Лотмана, которая была и остаётся для меня очень важной. Там у меня говорилось, в частности, о том, что рядом представителей отечественной семиотики, культурологии, социологии и урбанологии (Ю. М. Лотманом, Ю. А. Левадой, Д. С. Лихачёвым, А. С. Ахиезером, П. М. Ильиным и т. д.) ещё в 1970-е г. г. были сформулированы общетеоретические положения-гипотезы об аксиологической дифференцированности и поляризованности культурного пространства и о неравномерности распределения эстетических переживаний внутри культурного пространства. И далее я писал, что наибольшее воздействие на меня оказали высказывания А. С. Ахиезера и П. М. Ильина о том, что «вся территория видится людьми как своеобразное поляризованное культурное поле с фокусами притяжения и отталкивания»[6], что «дальнейшее изучение системы показателей социальных оценок территории позволит перейти к составлению специальных оценочных карт»[7].

А дальше, стремясь дать общетеоретические обоснования своих аксиогеографических исследований, я приводил также мысль Ю. М. Лотмана о том, что «иерархия культурной значимости различных пространств дополняется иерархией степеней их ценности, (зависящей от внутренней структуры данного типа культуры); так выделяются пространства, предназначенные для государственно-политической деятельности, частной жизни и проч. Эстетические переживания также отнюдь не равномерно распределяются внутри культурного пространства»[8]. Вот эти, вычитанные ещё в 1970-х годах (и, видимо, крепко засевшие у меня в памяти.), аксиологические и культурологические идеи Ю. М. Лотмана об иерархии степеней ценности различных пространств и о неравномерности распределения эстетических переживаний внутри культурного пространства стали, возможно, одним из главных истоков основанной мной уже в 1980-х годах аксиологической географии (аксиогеографии).

Кстати, уже сравнительно недавно я познакомился с двумя книгами очень интересного украинского автора Георгия Георгиевича Почепцова, посвящёнными истории русской семиотики[9] и[10]. В этих книгах содержится, по-моему, самое полное и систематическое изложение указанного в их заглавиях предмета. Я ссылался на них в своей монографии, и я рекомендую их всем тем, кому интересна эта проблематика.

В завершение этой части моих воспоминаний, хочу ещё поместить обнаруженные мной в пересказе многолетнего сотрудника и друга Ю. М. Л. Бориса Фёдоровича Егорова (и заинтересовавшие меня) задуманные Ю. М. Лотманом «замыслы произведений хотя и художественных, но на социально политическую тему: показать, как бы развивалась русская история, русская общественная жизнь, если бы в 1825 году победили декабристы, а в начале 1860-х годов страной завладела бы партия Чернышевского. Вырисовывались интересные сюжеты о борьбе Пестеля с северянами за власть, победа Пестеля, причудливая смесь демократических и деспотических принципов, агрессивная внешняя политика, обласкивание, а потом жестокое отталкивание не поддающегося власти Пушкина. А в шестидесятых годах — Писарев с Зайцевым во главе русского просвещения, разгон университетской профессуры, варварская, похлеще николаевской, цензура, потом сбрасывание, как слишком мягкотелых, вождей Нечаевым и установление сталинского режима в России за 60 лет до Сталина. Получились бы занимательные произведения, на конкретном материале показывающие типологическую общность всех заговорщических революций, неумолимо приходящих к деспотии…»[11].

Возвращаясь в последнее время к памяти Ю. М. Лотмана, я всё чаще думаю о том трагическом, на мой взгляд, обстоятельстве, что его наследие именно в России, литературу, культуру и историю которой он так хорошо знал и любил, для ознакомления с которыми у нас и за рубежом он так много сделал, далеко ещё не понято и не оценено по достоинству. И дело не только в косности и том, что я ещё в 1980-х годах называл «антисемиотизмом». Случайно ли то, что, став членом-корреспондентом Британской академии наук (1977), членом Норвежской академии наук (1987), академиком Шведской королевской академии наук (1989), членом Эстонской академии наук, он так и не стал членом АН СССР или РАН? Причины сначала недооценки, а сейчас уже, на мой взгляд, всё большего забвения самого главного содержания наследия Ю. М. Лотмана в России коренятся, по-моему, очень глубоко. Ю. М. Лотман был исследователем и пропагандистом достижений литературы и культуры именно петербургского (наиболее «европейского») периода истории России. В научных трудах и лекциях Ю. М. Лотмана, в созданной им в конце 1980-х годов серии познавательных телевизионных передач «Беседы о русской культуре» чувствовалась его твёрдая убеждённость в благотворности для России всесторонней европеизации её культуры. В этом он был и истинным питерцем, и истинным шестидесятником.

Практически все соратники Ю. М. Лотмана по Тартуско-московской семиотической школе, как и он сам, были убеждены в том, что, наряду с бытовавшими в русской литературе и культуре негативными коннотациями, Петербург — «и то место, где национальное самосознание достигло того предела, за которым открываются новые горизонты жизни, где русская культура справляла лучшие из своих триумфов, так же необратимо изменившие русского человека»[12].

В «Беседах о русской культуре» Ю. М. Лотман последовательно прослеживал этапы и пути постепенного проникновения в русскую культуру и укоренения в ней европейских (сейчас бы сказали — западных) начал и ценностей. Это были: благородство и чувство собственного достоинства, личная свобода и независимость, универсализм, правосознание, толерантность и открытость к мировой культуре («всемирная отзывчивость», пользуясь формулировкой Ф. М. Достоевского). В его концепции интеллигентности этому придавалось важнейшее значение. Он, будучи сам потомственным питерским интеллигентом, почерпнул от отца (профессионального юриста «старой школы») представления о роли права в жизни общества. Он решительно отвергал царившие (и до сих пор царящие) в нашем обществе (и неразрывно связанные с тоталитаризмом) правовой нигилизм и «культуру хамства»[13], тот, не всегда осознаваемый нами, культ насилия и подавления чужой свободы, который пронизывал (и до сих пор пронизывает) отечественную ментальность. Ю. М. Лотман, как мне кажется, верил в возможность перехода русской культуры от имеющей в ней глубокие корни бинарной (двоичной) к более свойственной западноевропейскому миру тернарной (троичной) модели мира (они с Борисом Андреевичем Успенским очень интересно об этих двух моделях мира писали)[14], что открывало бы путь к мирному реформированию культуры России. Впрочем, в годы его жизни (так, по крайне мере мне и многим другим казалось) для этих надежд действительно существовали предпосылки.

Если посмотреть на то, к чему мы (как общество в целом) пришли сейчас, то становится понятной невостребованность (и даже отторжение) нашим сегодняшним социумом самых главных и любимых идей Ю. М. Лотмана. Сейчас на место всего того, о чём говорилось выше, пришли воинствующий антиинтеллектуализм, разгул религиозно-государственного обскурантизма и самого разнузданного мракобесия (всё то, что ещё Владимир Соловьёв называл «военно-полевым православием»). Демонстративные милитаризм и шовинизм охватили у нас не только СМИ, но и умы и души большинства населения (не исключая и тех, кого по инерции принято называть интеллигенцией). Паранойяльная антизападная истерия и «бегство от свободы» стали мейнстримом нашей жизни. Кажется, что большинство населения нашей страны, подобно героям фильма Эльдара Рязанова «Вокзал для двоих», из последних сил бежит наперегонки в лагерь, боясь опоздать на перекличку. Это помогает многим не замечать шараханья от декларативной «стабильности» к самым безумным авантюрам. Культ «традиционных ценностей» и «скреп» удивительным образом совмещается у нас сегодня с грубостью, насилием и пошлейшей «развлекухой» по всем телеканалам, с открытым аморализмом в реальной жизни и бизнесе, с чудовищной коррупцией в политике и с блатным жаргоном в публичных речах первых лиц государства. Всё перемешалось у нас со всем самым, казалось бы, невероятным образом. Уже давно мне казалось, что вот-вот всю страну охватит что-нибудь вроде «движения православных стахановцев» (если не хуже!).

 А вот и ещё один символ нашего «текущего момента» и царящей у нас сегодня «разрухи в головах». Это фото, которое я сравнительно недавно снял неподалёку от своего дома, по моему мнению, — поразительная иллюстрация и аналогия с сатирическим (и, как теперь оказалось, пророческим) романом-антиутопией В. Н. Войновича «Москва 2042»! Похоже, сегодня наша реальность обгоняет самую злую сатиру! Поистине, — «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью»! Это фото, на мой взгляд, тоже вполне годится для подведения итогов моих воспоминаний.

Ещё в 2015 году, когда я подводил итоги первой редакции своих воспоминаний, я перечислял преступления, совершённые нашей властью перед отечественной культурой. Вот главное из того, что у меня получилось тогда (кое-что я уточнил и поправил):

Уничтожен существовавший (хотя и под другими названиями) с 1932 года Институт культурологии;

Формально не уничтожен, но практически полностью утратил и ранее не очень высокий научный статус Институт культурного и природного наследия имени Д. С. Лихачёва (где за пять лет сменилось, примерно, столько же директоров и каждый новый — хуже предыдущего);

Обезглавлен и практически уничтожен выселенный ранее из здания Киноцентра Музей кино;

Закрыт проект «Академия» на телеканале Культура;

Изуродована и почти уничтожена в результате безграмотно-бюрократической «реорганизации» Российская Академия Наук;

«Расстрельный дом» (Никольская улица, 23), в котором в годы «Большого террора» Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла МНОГИЕ ТЫСЯЧИ смертных приговоров (как правило они там же в подвале приводились в исполнение), вместо музеефикации передаётся для переоборудования под коммерческое использование. Там могут открыть кафе, бутики или гостиницу.

Ну, а о совсем недавно принятом Госдумой в третьем чтении совершенно безумном законе, именуемом в научном обиходе «законом о просветительской деятельности», в соответствии с которым заниматься просветительской деятельностью могут только уполномоченные на это «сверху» государственные чиновники, лучше не говорить.

Что ещё можно добавить?

Так что не приходится удивляться непопулярности и даже забвению у нас сейчас многих главных идей Ю. М. Лотмана, всего того, что он считал культурой и интеллигентностью. Очень хочется верить, что это — не навсегда, но есть ли сейчас основания для такой веры? Не знаю.

Воспоминания о Григории Соломоновиче Померанце 

С Григорием Соломоновичем Померанцем «лицом к лицу» я встречался мало и содержание этих встреч, на мой взгляд, мало интересно другим. В основу первой части моего рассказа-воспоминания легли идеи доклада (точного его названия я не помню), прочитанного Г. С. Померанцем в клубе МИИТа в начале 1980-х годов, который мне, благодаря моему тогдашнему сослуживцу по ЦНИИЭП жилища и приятелю Серёже Генкину, посчастливилось услышать. Мне не известны печатные публикации содержания этого доклада Г. С. Померанца ни при его жизни, ни в выходивших в последующее время сборниках его трудов. Между тем, его содержание представляется мне чрезвычайно интересным и до сих пор актуальным. Я опубликовал краткое содержание этого доклада только много лет спустя[15].

В частности, содержание этого доклада представляется мне интересным ещё и потому, что объясняет важную причину влияния русской литературы и культуры на литературу и культуру стран Азии и Африки. В концепции Г. С. Померанца Россия была исторически первой незападноевропейской страной, вставшей на путь культурной трансформации на западноевропейский лад. При этом Г. С. Померанц оговорил, что, хотя обычно перечисленные ниже особенности возводят к Германии, но он с этим не согласен. Германия, в отличие от России, была западноевропейской страной, лишь временно отставшей в развитии в результате религиозных войн XVI-XVII веков. Хочу сразу предупредить, что запомнившиеся мне слова Г. С. Померанца перемежаются у меня с собственными «размышлизмами» по их поводу. Причём, сегодня, «за давностию лет», мне уже не всегда легко отделить одно от другого. Основные характеристики культурного развития модернизирующейся незападноевропейской страны по Г. С. Померанцу следующие (я излагаю здесь содержание его доклада сугубо конспективно):

1. Ограниченность, «анклавность» модернизационного развития в географическом и социальном пространстве (локализация его очагов на ограниченной территории и в ограниченном социальном слое (или — этноконфессиональной группе). В России главным форпостом новой культуры в географическом пространстве был Петербург, а главным её носителем в социально-стратификационном отношении (особенно — на первых этапах) было дворянство. С этим была связана, в частности, и регулярная планировка Петербурга, представлявшая собой «зримый образ» провозглашённого Петром I в качестве нового идеала «регулярного государства».

Сравнение хронотопов «Петербургских повестей» Н. В. Гоголя, вполне соответствовавших тогдашней западноевропейской позднеромантической литературе (Э. Т. А. Гофману и т. д.) и его же «Мёртвых душ» (по своей сюжетной схеме, поэтике и проблематике погружавших читателя в совсем другой временной пласт, почти в XVII век). Тут вырисовывается ещё одна интересная проблема, стоящая перед многими странами «догоняющего развития». Это проблема «старой»» и «новой» столиц. В России это, естественно, — Петербург и Москва. Правда, на юге Российской империи подчёркнуто «новым городом» была ещё Одесса, которую посетивший её Марк Твен назвал самым американским городом в Европе. Но можно найти немало аналогов и в странах Азии и Африки. Это Калькутта (или Бомбей-Мумбай) и Дели в Индии. Это Шанхай (или Гонконг) и Пекин в Китае. Это Лагос и Ибадан в Нигерии, и т. д.

2. Одновременное заимствование и переплетение в культуре модернизирующейся страны явлений, последовательно сменявших друг друга в Западной Европе. Примеры со стилевыми особенностями в искусстве России (совмещение в культуре России XVIII века элементов культуры западноевропейского средневековья, Ренессанса, барокко, классицизма и т. д.). «Плюс-периоды» и «минус-периоды» и их разные соотношения в национальных культурах разных стран. «Острый галльский смысл и сумрачный германский гений» (А. Блок). Несколько классицизмов во Франции и долгий, яркий «критический реализм». А в Германии — долгое барокко, долгий и яркий романтизм, почти прямо переходивший в декаданс, и, где-то между ними, — весьма невыразительный «критический реализм».

«Три просвещения» в литературе и в культуре России по Г. С. Померанцу. Г. С. Померанц говорил о «вельможном» Просвещении в России в XVIII веке, о Просвещении русских революционных демократов (В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Н. А. Добролюбова и Н. Г. Чернышевского) в середине XIX века и, наконец, о «просвещении» первых годов Советской власти, которое он предлагал обозначить фигурой Ивана Бездомного. В связи с первым, «вельможным», Просвещением, кстати, стоит вспомнить Дидро, который писал, что Просвещение, попадая в Россию, «меняет свой цвет». «Бедные люди» Ф. М. Достоевского как пример «запоздалого» сентиментализма в русской литературе XIX века. Н. С. Лесков, М. Е. Салтыков-Щедрин и Ф. М. Достоевский как, в некотором смысле и по своей образной системе, — «запоздалые» романтики. Интересное наблюдение Г. С. Померанца о сходстве образных систем, например, М. Е. Салтыкова-Щедрина и Ф. М. Достоевского, при всём их социально-политическом и идеологическом несходстве и противостоянии.

А. П. Чехов как, пожалуй, единственный в русской литературе «настоящий критический реалист» по своей общественно-политической позиции (ему был свойствен довольно ярко выраженный общественно-политический индифферентизм и «остранённый» взгляд на всю эту сферу, как, например, и Г. Флоберу). При этом художественный язык А. П. Чехова был совершенно новаторским даже по западноевропейским меркам. Свободный, разомкнутый «русский сюжет» как новое слово в мировой литературе.

Стоит ещё вспомнить, что изложенные выше идеи Г. С. Померанца о своеобразии периодизации истории русской литературы (а изложения их, конечно, ходили по рукам в самиздате) были попросту украдены В. В. Кожиновым в его статье «К социологии русской литературы XVIII — XIX веков (Проблема литературных направлений)»[16]. Г. С. Померанц сам мне об этом сказал, когда я однажды при встрече поинтересовался его мнением об этой статье. Его мнение мне было интересно, т. к. при чтении статьи В. В. Кожинова меня сразу поразило сходство изложенного в той статье с уже известными мне идеями Г. С. Померанца. Мне тогда показалось, что совсем не известный мне в то время (а теперь широко известный как апологет черносотенства) В. В. Кожинов — единомышленник, если не ученик Г. С. Померанца. И я думаю, что это был далеко не единственный пример «литературного мародёрства» тогдашних «благополучных» авторов (а В. В. Кожинов тогда, по-моему, вполне успешно «косил под марксиста») по отношению к совершенно беззащитным перед «заимствованиями» и прямым грабежом самиздатовским публикациям.

3. «Диктатура прогресса». В процессе форсированного, «догоняющего» развития прогресс навязывается большинству населения сверху силой, он как бы «закачивается под давлением», «железом и кровью», «кнутом и дыбой» (реформы Петра I в России, Кемаля Ататюрка в Турции и т. д.). «Культурная травматичность» этого процесса. Исчезновение в европеизированной части культуры России многих важнейших элементов допетровской культуры. Пример с перепиской между И. В. Гёте и Н. М. Карамзиным по поводу суздальской иконописи, в которой Гёте увидел «отблеск эллинского духа». Гёте написал Карамзину и спрашивал его, что представляет собой сегодня эта иконопись и «пишут ли и сейчас там в старинном, священном стиле или есть новые веяния»? А Карамзин ему ответил, что в России «до Петра Великого изящных искусств не было». Непонимание Н. М. Карамзиным эстетической ценности иконописи как искусства было характерно для большинства его современников. Отсутствие понимания древнерусского искусства именно как искусства продолжалось в России почти до начала XX века. Забвение даже многими славянофилами самой сути допетровской культурной традиции, её художественной системы как целого представляется сегодня несомненным фактом.
4. Разделение культуры на западническую и почвенническую линии. Воспроизводство российской проблематики в литературах стран Азии и Африки. «Обломовы» и «штольцы», «базаровы» и «кирсановы» в литературах стран Азии и Африки. Сходство многих сюжетных схем и ключевых персонажей в литературах этих стран с сюжетами русской классической литературы. Интересное наблюдение Г. С. Померанца: крупнейшие (как художники) русские писатели: Н. В. Гоголь, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский и т. д., не были самыми «прогрессивными» по общественно-политической позиции. А самые «прогрессивные»: (В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Чернышевский) были скорее критиками, публицистами, или писателями «второго ряда». Ведь учёному легко быть западником (наука везде одинакова). А писатель (художник) должен быть связан с пусть и не очень «прогрессивной» (особенно — в России) «почвой», питающей его своими соками.
5. Появление интеллигенции в русском смысле этого слова. В России интеллигенция это — ставшие особенно заметными в пореформенные годы западноевропейски образованные люди недворянского происхождения. Исключение из состава интеллигенции в России высшей аристократии и «византийски» образованного духовенства. Критическое отношение интеллигенции к официальной идеологии и государственной власти, как её характерная особенность. Переписка В. К. Плеве и К. П. Победоносцева по поводу содержания слова «интеллигенция». Если Победоносцев не видел реального наполнения термина «интеллигенция», то Плеве относил к этой категории «ту часть образованного российского общества, которая увлечённо собирает и распространяет все факты и даже слухи, так или иначе клонящиеся к ущербу правительства».

Интеллигенция и терроризм, который, по мнению Г. С. Померанца, тоже нельзя отделять от интеллигентской ментальности. Проблема «полуинтеллигенции» как среды формирования личностей тоталитарных диктаторов. При этом русская интеллигенция, по мнению Г. С. Померанца, в наибольшей степени «культурно-генетически» была связана именно с дворянской культурной традицией и системой ценностей. Пример с И. П. Каляевым, разночинцем по происхождению, но ориентировавшемся, по мнению Г. С. Померанца, на нормы дворянской морали, и его отказом от прошения о помиловании. Отличие народовольческого террора, стремившегося минимизировать число жертв, от ирландского и палестинского террора. Кстати, если большинство идеологов и деятелей народничества («почвенной» по своему пафосу идеологии) были выходцами из разночинной среды, то среди первых марксистов (а марксизм воспринимался в России именно как «европейское» учение) в России опять было много дворян! Появление на Западе в 1968 году «критически мыслящей» интеллигенции в русском смысле этого слова.

6. Появление фигуры «лишнего человека». В концепции Г. С. Померанца «лишний человек» это — западноевропейски образованный и воспитанный человек, живущий в незападноевропейском обществе, где его западноевропейские образование и воспитание никому не нужны. Поэтому он и лишний. «Лишние люди» в литературах стран Азии и Африки. Культурные предпосылки «утечки мозгов» из развивающихся стран в развитые страны Запада.

Хочется ещё добавить озвученную в тот день Г. С. Померанцем этимологию слова «пропаганда». «Паганус» по латыни первоначально означало «сельские жители» или «деревенщина». Первоначально так римские легионеры называли мирное сельское население, особенно — в покорённых странах. Затем ранние христиане (представители городской по происхождению религии) так называли погрязшее в языческих предрассудках, тёмное, невежественное сельское население. Отсюда и «про паганда», т. е. — «для деревенщины». Первоначально так называли проповеди сельских священников.

Но, как мне разъяснили впоследствии люди, хорошо знающие латынь, это была не научная, а «народная» этимология. Научная этимология производит это слово от латинского глагола: «пропагаре» (расширять, распространять). Но для Г. С. Померанца эта «народная» этимология была, по-видимому, очень близка.

В основу второй части моего рассказа-воспоминания положены впечатления от его слов на одном из семинаров Ю. А. Левады, на котором выступала с докладом известный искусствовед Мария Андреевна Чегодаева в 1981 году. Доклад назывался «Парадокс Глазунова или элементы китча в современной советской живописи». Речь шла не только о Глазунове, но и о Шилове и т. д., т. е. анализировалась «глазунятина» как социокультурное явление. На семинаре сидели рядом три «орла»: Ю. А. Левада, Г. С. Померанц и Л. А. Гордон. Там Г. С. Померанц, в частности, сказал, что люди хотят жить мелко, а серьёзное искусство тянет на глубину, и что Илья Глазунов — поплавок страшных глубинных процессов, происходящих в нашем обществе. И закончил он своё выступление чеканным афоризмом: «Илья Глазунов — это Иван Никифорович, изображающий из себя Тараса Бульбу».

Хочется ещё написать об использовании мной предложенной Г. С. Померанцем «теории субэкумен» в моей недавно опубликованной монографии «Аксиологическая география. Топология культурного пространства на рубеже тысячелетий». Речь идёт о группировке данных об оценках эстетической привлекательности объектов, расположенных на территории так называемого «дальнего зарубежья». В основу группировки, типологизации и теоретического осмысления полученных мной и этой монографии эмпирических данных положена предложенная Г. С. Померанцем теория сверхцивилизационных человеческих общностей — субэкумен. В его трактовке субэкумена — это устойчивая коалиция культур, связанных единой религиозно-философской традицией. Таких «наднациональных» культур Г. С. Померанц насчитывает четыре (перечисление даётся мной не во времени, а в пространстве — с запада на восток): западно-христианскую (за пределами Европы к ней относятся США, Канада, Австралия и Новая Зеландия), исламскую, южно-азиатскую индуистско-буддийскую и восточно-азиатскую конфуцианско-буддийскую[17]. Все они представляют собой историко-культурные макрообщности планетарного уровня. Облик «классических» цивилизаций определяет начало целостности. Субэкумены имеют цельное основание — монолитный религиозно-ценностный «фундамент».

Теория субэкумен может быть дополнена концепцией «пограничных» цивилизаций (или историко-культурных регионов) планетарного масштаба[18] и др. К их числу (из ныне существующих) могут быть причислены (перечисление опять даётся автором по пространственному принципу — с запада на восток): иберо-пиренейская Европа (Испания и Португалия)[19] и др.) (кстати, у французов есть поговорка: «Африка начинается за Пиренеями»), которая, впрочем, всё более полно интегрируется в западно-христианскую субэкумену, (в Новом Свете к ней примыкает Латинская Америка, которая интегрируется в западно-христианскую субэкумену с гораздо большим трудом), балканская историко-культурная общность (наследница также «пограничной» Византии, которая, в свою очередь, была наследницей также «пограничной» эллинистической цивилизации), Россия и ряд примыкающих к ней «постсоветских» стран (которые, как и балканская историко-культурная общность, также являются во многом наследницами Византии), а также, по мнению автора, тибетско-монгольский историко-культурный регион, «пограничный» между индуистско-буддийской и конфуцианско-буддийской субэкуменами. В итоге в глобальном культурном пространстве с запада на восток можно расположить следующие общности: западно-христианскую субэкумену (с её продолжением в Новом Свете), «пограничный» иберо-пиренейский историко-культурный регион (с его продолжением в Новом Свете в Латинской Америке), «пограничный» балканский историко-культурный регион, «пограничнный» историко-культурный регион, образуемый Россией и несколькими примыкающими к ней «постсоветскими» странами, исламская субэкумена, южно-азиатская индуистско-буддийская субэкумена, «пограничный» тибетско-монгольский историко-культурный регион и, наконец, восточно-азиатскую конфуцианско-буддийскую субэкумену.

Теория субэкумен, дополненная концепцией «пограничных» цивилизаций или историко-культурных регионов, привлекает меня ёмкостью и сжатостью, высокой степенью абстрагирования и несомненной эвристической ценностью, выражающейся, в частности, в её пригодности для операционализации, в том, что в неё, как в общий принцип группировки и типологизации, по моему мнению, хорошо «ложится» весь собранный мной эмпирический материал.

Стоит ещё вспомнить о докладе Г. С. Померанца «Ритмы исторического процесса», который состоялся на «хановском» семинаре во ВНИИТЭ 19 ноября 1987 года. У меня сохранился его конспект, по которому, правда, сейчас нелегко реконструировать содержание доклада. Общее содержание этого доклада было полно интересных мыслей, образов и фактов. Оно, на мой взгляд, в чём-то перекликалось с тем, что он говорил в том докладе, содержание которого я выше в очередной раз изложил.

Из того, что мне сейчас кажется важным и эвристичным в докладе 1987 года, я помню, в частности, что он разделил два типа прогресса: прогресса целей и прогресса средств. И ещё помню его интересную типологию мифов. Он выделил три типа мифов: миф-идол (архаически-языческий тип), миф-икону (тип, свойственный христианству и другим мировым религиям) и миф-молчание (тип, свойственный дальневосточному дзен-буддизму).

Нельзя, в заключение, не отметить того факта, что сегодня, когда идёт нарастающая архаизация многих сфер нашей жизни и очень многие даже образованные люди предпочитают религиозную веру научному знанию, Г. С. Померанц воспринимается многими (в том числе — его признанными учениками и последователями) почти исключительно как религиозный вероучитель, а не как крупный учёный, социолог и культуролог. Например, на гражданской панихиде в ЦДЛ все, выступавшие с траурными речами, вспоминали его только в первом качестве. Это очень жаль. И это служит одной из причин того, что я хочу сейчас напомнить всем, желающим это знать, что не только религиозное, но и НАУЧНОЕ наследие Г. С. Померанца заслуживает самого пристального внимания, сохранения, тщательного изучения, а если это возможно, то и творческого развития.

(Продолжение следует)

Примечания:

[1] Уже гораздо позже я узнал, что в начале января 1970 года сотрудники КГБ произвели в квартире Ю. М. Лотмана обыск по делу поэтессы и правозащитницы Наталии Горбаневской, которая незадолго до этого у него гостила, и что поездки за рубеж ему были запрещены.

[2] LEONTIY BYSOVS REMEMBERS (СКВОЗЬ ГОДЫ ПЕРЕМЕН). Интернет-издание. 2009.

[3] Особенно пикантно это выглядит сегодня, когда Армения «дружит» с исламистским режимом аятолл в Иране, а Азербайджан «дружит» с Израилем!

[4] Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М., «Гнозис», Издательская группа «Прогресс», 1992.

[5] Вешнинский Ю. Г. Аксиология постсоветского культурного пространства на рубеже тысячелетий. Дисс. на соискание уч. степ. канд. культурологии, М., ГАСК, 2010.

[6] Ахиезер А. С., Ильин П. М. Задачи разработки социальных оценок территории в условиях научно-технической революции. — известия АН СССР, серия географическая, М., 1975, № 1, с. 87.

[7] Там же, с. 91.

[8] Лотман Ю. Художественный ансамбль как бытовое пространство. — Декоративное Искусство СССР, 1974, № 4, с. 49.

[9] Почепцов Г. Г. История русской семиотики до и после 1917 года. Учебно-справочное издание. М., Лабиринт, 1998.

[10] Почепцов Г. Г. Русская семиотика. М., Рефл-бук, 2001; Киев, Ваклер, 2001.

[11] Егоров Б. Ф. Полвека с Ю. М. Лотманом. В сб. «Егоров Б. Ф. Структурализм, Русская поэзия. Воспоминания». Томск, Издательство «ВОДОЛЕЙ», 2001. с. 323.

[12] Топоров В. Н. Петербург и петербургский текст русской литературы (Введение в тему) // Семиотика города и городской культуры. Петербург. Труды по знаковым системам XVIII, Тарту, ТГУ, 1984.

[13] Невлер Л. Культура хамства — Декоративное искусство, 1987, № 9.

[14] Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) // Труды по русской и славянской филологии XXVIII, Литературоведение. К 50-летию профессора Бориса Фёдоровича Егорова, Тарту, ТГУ, 1977.

[15] Вешнинский Ю. Г. Развитие литературы и культуры России в петербургский период её истории как модель культурной модернизации незападноевропейских стран (в концепции Г. С. Померанца). Письменный текст сообщения на V Международном конгрессе «Русская словесность в мировом культурном контексте». М., Фонд Достоевского, 2014. Примерно тогда же (в декабре 2014 года) я выступил с аналогичным докладом в лектории журнала «Знание-Сила». Видео этой лекции ещё и сейчас «висит» в интернете.

[16] Кожинов В. В. К социологии русской литературы XVIII –XIX веков (Проблема литературных направлений) // Литература и социология. М., Художественная литература, 1977.

[17] Померанц Г. С. Теория субэкумен и проблема своеобразия восточных культур. В сб.: Труды по востоковедению, III, Тарту, ТГУ, 1976.

[18] Шемякин А. Г. «Пограничные» цивилизации планетарного масштаба. — Латинская Америка, 2007, № 7, июль, с. 75-84.

[19] Багно В. Е. Пограничное сознание, пограничные культуры (Международный коллоквиум «Пограничные культуры между Востоком и Западом: Россия, Испания»). — В кн.: Полярность в культуре. Сост. В. Е. Багно, Т. А. Новикова. (Альманах «Канун». Изд. под общ. ред. Д. С. Лихачёва. Вып. 2), СПб, Ин-т русской культуры РАН (Пушкинский Дом), 1996, с. 417-422.