Я медленно начинал трезветь, как будто что-то предчувствуя. Такси свернуло на знакомую пустынную улицу в микрорайоне, освещаемую сиротливо стоящими уличными фонарями, тускло разбрасывающими желтоватый свет.

Короткие рассказы

Ядгар Шакиржанов

НАРКОМАН

Дуло пистолета дрожало в его руке, целясь то в лицо, то мне в грудь…

…………………………………………………………………………………………………………………………………………

В ту далекую осень я возвращался с юбилея в однокомнатную квартиру, которую я арендовал по приезду столицу. Был третий час ночи и, поймав такси, я облегчённо выдохнул, удобно расположившись сзади водителя. Алкоголь дурманил голову и меня клонило в сон.

«Блин, аккумулятор на мобильном разрядился. Не забыть бы поставить на зарядку, — подумал я. — Скорее бы приехать и завалиться спать. Завтра ровно в 8 утра грёбанная «планерка» у заказчика на объекте».

Я с силой потёр себе лицо, чтобы не заснуть под звуки радио. Оттуда нёсся в уши русский шансон.

«Вот же дерьмо он слушает», — лениво возмутился про себя, не сразу заметив на переднем сидении пассажира. Тот поглядывал на меня недобрым взглядом, оборачиваясь через левое плечо.

«Наркоман долбанутый, — пришло на ум. — Какого хрена он так пялится?»

Я медленно начинал трезветь, как будто что-то предчувствуя. Такси свернуло на знакомую пустынную улицу в микрорайоне, освещаемую сиротливо стоящими уличными фонарями, тускло разбрасывающими желтоватый свет.

«Почему здесь так темно?» — заметил я, попросив водителя остановить машину напротив дома.

Мне надо было только пересечь широкую асфальтированную дорогу, испещрённую мелкими трещинами и выбоинами. Расплатившись и хлопнув дверью, я сделал несколько решительных шагов в холодную октябрьскую ночь, но тут же споткнулся об неровности асфальта. Матерясь и не пройдя и нескольких метров, услышал звук закрывающейся двери и шум отъезжающего прочь автомобиля.

— Эй, мужик, стоять! — раздался сзади глухой грозный голос.

«Неужели придётся дать этому мудаку в рожу?» — сказал себе, оборачиваясь на отклик. И тут же оцепенел от увиденного. Ужас прокатился по телу от самой макушки и до пяток. Сердце бешено застучало, и я резко протрезвел.

На пустынной ночной улице стоял маленький невзрачный паренёк в осенней тёмной куртке, в правой руке держащий пистолет. Я остановился, боясь шевельнуться.

— Что тебе надо? Деньги? — прервал я молчание, длившееся несколько секунд.

— Не надо мне денег! Ты мне не нравишься! — невнятно пробурчал наркоман с сильным казахским акцентом.

«До него метра три, я не успею напасть. Он выстрелит раньше», — влетела шальная мысль в голову. Свет фонаря отражался в его воспалённых красных глазах.

«Да он обкуренный в конец, — заметил я. — Может сейчас пальнуть».

«Твою же мать, надо повернуться правым боком, может в сердце не попадёт? Что же делать?» — с содроганием подумал я, но инстинктивно решил не совершать резких движений.

— Я сейчас достану кошелёк. Там остались какие-то деньги, только не стреляй, — стараясь выглядеть спокойным, медленно и чётко произнёс я.

— На хер мне твои деньги? Мне твоя рожа не нравится! — услышал я знакомые слова. После этого наркоман передёрнул затвор пистолета. Надежда на то, что он просто пугает меня, испарилась мгновенно. На висках выступил пот, и я уже не чувствовал ночного пронизывающего холода.

«Я буду лежать на холодном асфальте до утра, пока мой труп не найдут прохожие и даже позвонить не смогу? Нет, надо говорить с ним, иначе он сейчас нажмёт на курок», — жуткая картина нарисовалась в моём воображении.

— Ты готов просто так убить человека? Подумай, зачем тебе такой грех? Тебя потом будет разыскивать полиция? Ты хочешь до конца своей жизни сидеть за решёткой? Я же ничего плохого тебе не сделал. Отпусти меня и спрячь ствол, чтобы патрульные тебя не увидели. Иди домой! — меня будто прорвало, когда я выдал эту длинную тираду.

— Я пойду, наверное! — неожиданно прохрипел наркоман, после недолгого раздумья, пряча ствол в карман куртки.

Он резко повернулся ко мне спиной и побежал в неизвестном направлении. Я простоял ещё около минуты в оцепенении, пока ноги стали меня слушаться.

Попав в квартиру и скинув куртку, я долго пробыл у умывальника, засунув голову под струю. Спать я уже не мог…

КОНФЕТЫ

Операцию я решил провести в выходной день весенних каникул, когда родителей нет дома. Да и сложности в ней особой не было — достаточно лишь попасть в родительскую спальню и подойти к книжному шкафу. Но не книги манили меня тогда.

В нижней части шкафа хранились конфеты, привезённые мамой из Москвы. Там лежали шоколадные «Мишка косолапый», разноцветное драже, ириски «Кис-кис», арахис в шоколаде, «морские камушки» с изюмом. Были и леденцы монпансье в круглой жестяной баночке, которую не просто открыть, так как крышка прилипала и приходилось прикладывать немало усилий. Конечно, можно было купить возле базара сосательные петушки за пятнадцать копеек у бродячих цыганок, но мама не разрешала это делать.

— Сынок, никогда не покупай их с рук. Неизвестно, где их готовили, можно и отравиться, — говорила мама и я ей верил.

 Но самый главный предмет вожделения — мармелад «лимонные и апельсиновые дольки» фабрики «Рот Фронт». Вот именно его я до смерти хотел попробовать.

С ключом проблем не возникло. Его прятали за моим детским фото, где я находился в компании двух двоюродных братьев. Привычным движением я открыл дверку. В левой части расположились две коробочки со старинными монетами моей бабушки. Рядом, завёрнутые в бархатную бардовую ткань, лежали ордена и медали моего дедушки-фронтовика.

Открыв крышечку на банке с мармеладом, я бережно достал дольку с лимонным вкусом.

— А если взять ещё одну, то никто и не заметит, — подумал я, медленно обсасывая сахарный налет на мармеладке, но лакомство быстро закончилось.

— Ещё одну и потом закрою крышку, — успокоил я сам себя, немного продлив тем самым удовольствие. А после с досадой закрыл дверку.

— Жаль, что мармелад быстро кончается, — подумал я и пошёл в свою комнату читать.

Маленький путч

— Ты опять нарушаешь дисциплину? — слышу я суровый голос.

Я стою в коротких шортиках и коричневых сандалиях, нервно теребя свой пионерский галстук. Голос, который я так побаиваюсь, принадлежит нашей старшей пионервожатой. Она очень строгая и носит очки.

Пионерские лагеря я не любил, особенно хождение строем и подъём от звука пионерского горна. Но два раза я всё-таки в них «загремел». Первый раз попал туда после первого класса. Это лагерь «Домостроитель», но о нём у меня сохранилось мало воспоминаний, кроме того, что в составе команды младшей группы я участвовал в матче против старшей. Это был единственный случай в истории мирового футбола, когда команда с моим участием победила. Дело в том, что футбол я не любил ещё больше, чем пионерские лагеря. Надо признаться, но он отвечал мне тем же.

Второй мой «срок» я отбывал в пионерском лагере «Монтажник» летом 1973 года. Я закончил второй класс и ещё не являюсь пионером, что совсем меня не смущает. Нахожу в кустах утерянный кем-то пионерский галстук и вот я уже пионер, а не какой-то октябрёнок.

События в лагере протекают одинаково по распорядку дня. С воспитателями и пионервожатыми нахожу быстро общий язык. Наш командир отряда — рыжеволосый мальчик на класс старше меня, то есть он полноправный пионер. Он считает своим долгом «стучать» на всех старшей пионервожатой.

Дни здесь протекают без особых происшествий. Омрачает лишь известие о том, что рядом с Алма-Атой прошёл страшный сель, унёсший много человеческих жизней.

Рядом с лагерем находится старое, заброшенное кладбище. Я подговариваю товарищей сходить туда, так как слышал от кого-то, что в темноте могилы светятся. Но это необходимо проверить. Сделать это возможно только в вечернее время, так как ночью наши спальные корпуса запираются. Для этой цели организую тайный, вечерний поход.

Слухи не подтвердились. Но об этом проступке узнаёт наш рыжий командир отряда и докладывает старшей пионервожатой. Она немедленно реагирует и вызывает на «ковёр» меня, вместе с нашими воспитателем и вожатой. Можно, конечно, набить рыжему морду, но за это я буду исключён из лагеря. Но терпеть остаётся мне недолго.

Поддавшись на дурной пример старших товарищей, подбираем окурки и, спрятавшись в кустах, дружно докуриваем их, кашляя и чихая. Удовольствия никакого, но интересно. Опять об этом узнаёт рыжий и с радостью сообщает руководству лагеря. На это раз нам грозят большие неприятности.

— Хочешь, чтобы мы сообщили твоим родителям? — опять звучит металл в голосе старшей пионервожатой.

— Честное пионерское, Ирина Сергеевна. Я больше так не буду! — даю я слово.

С рыжим надо что-то делать. От кого-то я слышал о действенном способе перевоспитания, который называется «тёмная»: на человека накидывают одеяло и мутузят, а тот не видит, кто это. Все соглашаются. После отбоя накидываем незаметно на «стукача» одеяло… Рыжий вылезает из-под одеяла, весь в слезах и соплях.

На следующий день родители забирают его домой, а мы остаёмся безнаказанными. Ведь неизвестно, кто это сделал. Место командира отряда становится свободным. Теперь я становлюсь командиром отряда. Теперь я рапортую при построении на «линейке», отдаю честь старшей пионервожатой и знамени.

Вот так я совершил маленький «путч» в небольшом пионерском отряде. Наверное, насмотрелся по телевизору про события в Чили и про генерала Пиночета.

Спирт “Royal”

— А ты знаешь, что вчера в газете вышла статья о случаях отравления спиртом? — огорошила меня жена известием при встрече, а я только сгрузил из нанятого автомобиля ящики возле моего дома.

В ту поездку в начале 90-х я решился закупить в Москве довольно крупную партию голландского спирта “Royal”. Не буду описывать, с какими трудностями, но всё же благополучно прибываю домой в радостном возбуждении.

— Так это же про китайский спирт, а у меня голландский, — унылым голосом отвечаю я. — Если никто не будет покупать его? Тогда я разорюсь…

Пристроив партию оптом в один магазин, на следующий день дома слышу телефонный звонок.

— Заберите весь товар обратно, а то я прочла статью в газете! — плачущим голосом говорит директор магазина.

«Началось», — подумал я и весь в «пене», как загнанная лошадь, стал носиться по городу в попытках продать мой товар.

Видимо кто-то сверху пожалел меня, но мои поиски привели меня к руководству другого магазина. Пристроив разом всё и получив расчет, довольный возвращаюсь домой. Но утром опять звонит телефон. Женщина-директор испуганно говорит, что не знала про статью в газете и просит меня срочно приехать. Меня пробивает холодный пот.

— У меня совершенно другой и очень качественный продукт! — толкаю я проникновенную речь в кабинете директора.

На меня смотрит пытливыми взглядами целая комиссия, составленная из руководства магазина. И тут меня осеняет мысль: может кто помнит старый советский фильм с Сергеем Бондарчуком «Судьба человека». Там есть эпизод, где он пьет чистый спирт на глазах у надзирателей концлагеря и не закусывает. Так вот я всё проделываю точно так же, как герой этой кинокартины.

— Дайте мне, пожалуйста, стакан? — прошу я у директора.

Наливаю чуть больше половины стакана, залпом выпиваю до дна и театрально занюхиваю своим кулаком. У всех от изумления открылись рты.

Ну что же, могу сказать спасибо создателям этого кинофильма. Эффект  оглушительный и больше ко мне вопросов не возникает.

А я еду домой на автобусе, пьяный, но довольный.

УЧЕБНОЕ ПОДРАЗДЕЛЕНИЕ

Учебное подразделение инженерных войск («учебка»), куда я прибываю, представляет собой огромную военную часть посреди немецкого городка Глау. После знакомства с командиром взвода, нами начинает командовать заместитель командира взвода, старший сержант Фурсов — гадкий человек из Архангельской области с глазами как у рыбы и мерзкими усиками, который упивается своей властью. Сразу же после прибытия мы приделываем погоны и лычки к форме. Учимся пришивать подворотнички и завязывать портянки. После команды «Отбой», отключаюсь моментально. Сказываются два дня недосыпа.

В 6 часов утра следующего дня команда «Рота. Подъём!» врывается в мой мозг как удар кувалдой. Ничего не понимаю спросонья. Все впопыхах одеваются и бегут строиться перед казармой на улице. Неужели так будет два года подряд? Нам дают короткое время на туалет и построение для утренней пробежки и зарядки. Колонной, шумно топая, выбегаем за территорию части в наш населённый пункт.

6 часов 15 минут утра. На автобусных остановках уже стоят местные немцы, им пора на работу. После физзарядки у нас умывание и построение в столовую. Хождение в столовую строем становится очередным потрясением для меня. Как и многое другое в армейской жизни.

Такого дебилизма, как в советской армии, я больше не встречал нигде. Почему передвигаться в одиночку по территории части можно только бегом?

Почему, если вдвоём, то гуськом друг за другом, маршируя нога в ногу?

Почему столько времени службы в армии отдано обучению строевому шагу? Разве это пригодится в схватке с противником?

Почему выполнять команду «Отбой» необходимо за 45 секунд? А если её выполнить за одну минуту, то моментально понизится боевая готовность войск?

Почему надо наводить стрелки на заправленной кровати, используя табуретку и ремень?

Почему, когда обращаешься к начальнику: ««МОЖНО?», то получаешь идиотский ответ: «Можно Машку за ляжку! У нас есть слово РАЗРЕШИТЕ».

Таких вопросов без ответов будет у меня очень много в течение всего срока службы. А пока, я только начинаю тянуть армейскую лямку. Впереди принятие военной присяги.

После торжественной процедуры принятия присяги наступает моя очередь собеседования с замполитом роты, майором Каменским — главным пропагандистом и «владельцем» курсантских душ. Это мужчина в очках за тридцать лет, с вкрадчивым голосом и располагающей к себе внешностью. Он больше похож на преподавателя университета, чем на военного.

Узнав, что в школе я был членом редколлегии, предлагает мне стать писарем. Особых привилегий это не дает, но мне ближе по душе, чем возиться с трактором, то бишь с транспортёром.

Вскоре со мной происходит курьёзный случай, связанный с выпуском очередного «боевого листка». В кабинете Каменского тружусь над этим «произведением искусств». Написав тушью заголовок и прочий материал, подымающий боевой дух бойцов, решаю цветными карандашами нарисовать в верхнем правом углу листа ватмана изображение Владимира Ленина. Раньше, в бытность мою школьником, я сносно рисовал карандашами людей, животных и неодушевлённые предметы. За основу беру фотографию Ильича из книги, стоящей на полке кабинета. Вроде неплохо получается. Довольный, демонстрирую рисунок замполиту. На что получаю гневную отповедь о том, что я не имею права рисовать портрет «Вождя Мировой Революции», так как это могут делать только Члены Союза Художников СССР.

Заместители командиров взводов нашей роты — жуликоватые людишки, упивающиеся своей властью. В этом я убеждаюсь уже в столовой. В солдатский паёк входит обязательное употребление сливочного масла. Его норма — 20 грамм на человека в сутки. Так эти воришки умудряются наживаться, срезая часть масла с наших порций, заставляя «дневальных» набирать им масло в алюминиевую кружку, перед тем как солдаты входят строем в помещение.

От безделья старший сержант придумывает себе развлечение. Это подъем за две минуты и отбой за сорок пять секунд. И так может продолжаться час или два, пока он сам не захочет спать. Одно из строжайших правил — опрятный внешний вид и чистые сапоги. Они должны блестеть, по выражению офицеров: «Как у кота яйца!» В баню мы ходим строем раз в неделю. Перед этим получаем чистое нижнее белье и портянки. За всё время службы, в казармах нет горячей воды, поэтому мы умываемся утром и вечером, зимой и летом, только холодной водой.

Контингент курсантов в моём взводе подобрался разнообразный. Есть призывники изо всех республик СССР, но в основном, трактористы из российской глубинки. Может от влажной погоды или от постоянного ношения сапог, но на ногах часто появляются язвочки. Они долго не заживают и приносят много болезненных ощущений, а шрамы от них сохраняются много лет.

Одним из неприятнейших моментов является «наряд» по столовой. Туда мы отправляемся как на смерть. Солдатская столовая представляет собой огромное помещение, с несколькими залами для приёма пищи. У каждой роты свое помещение.

Начальник столовой, старший прапорщик Бондаренко — главный «киллер». Это жуткий и громогласный солдафон, с торчащими усами и сытой мордой. Его громадная туша с шумом и матом передвигается из кухни по всем помещениям, громко стуча подкованными хромовыми сапогами. Мы для него быдло и мусор. Отдыхать нам не даёт вообще. Матом заставляет что-либо отнести или помыть. В наряде, вместе с другими, чищу картошку и морковь, драю посуду и полы. Такое впечатление, что это не закончится никогда. Мучения продолжаются и ночью, когда начальник столовой отдыхает дома. Я так устаю, что в те редкие моменты, когда удаётся присесть, засыпаю сидя на несколько секунд, просыпаясь через мгновение от собственного храпа.

Несение службы в карауле — довольно неприятная процедура. Наши командиры делают всё, чтобы для бойца нахождение на посту запомнилось надолго. Парк инженерной техники расположен в одном километре от нашей части. Он обнесён двумя рядами колючей проволоки и ограждений. Освещается несколькими фонарями, расположенными по периметру объекта. Караульному выдается автомат Калашникова с боевыми патронами.

Перед заступлением в караул, мы разучиваем команды на немецком языке: «СТОЙ, КТО ИДЁТ! СТОЙ! СТРЕЛЯТЬ БУДУ!» и ещё несколько других. К счастью, но мне знание этих немецких фраз не пригодится.

Парк техники окружён со всех сторон лесополосой. Я передвигаюсь по дорожке, между рядов ограждений. Что за ограждениями, мне ничего не видно. Там темно, а я как на ладони, под светом фонарей. Дело в том, что мы все напуганы рассказами-страшилками, которые устно передаются между солдатами. А идет молва, что несколько лет назад на караул нашей части было совершено нападение. Караульный был убит. Его автомат забрали и оставили на месте преступления записку на русском языке с таким текстом: «Нам не нужны советские солдаты. Нам нужно советское оружие!»

Достоверность этих сведений никто не может ни подтвердить, ни опровергнуть. Слухи начинают обрастать всевозможными подробностями. Офицеры ничего про это не рассказывают. Вот с такими невесёлыми мыслями приходится нести караульную службу.

Следующим неприятным моментом является нахождение в караульном помещении. Мы на посту должны быть четыре раза по два часа. В промежутках должны быть сон и принятие пищи. Вот именно в это самое время, когда нам положен отдых, чтобы с новыми силами заступать на боевое дежурство, командиры начинают измываться над нами. Их трое — начальник караула и два его помощника. Когда один спит, другие придумывают изощренные способы мучений. Сначала надо зубрить устав караульной службы. После, наизусть отвечать на вопросы сержанта или офицера. Выучив всё и ответив без запинки, радостно отправляюсь спать в комнату отдыха. Как только проваливаюсь в глубокий сон, в комнате включается свет и звучит команда:

— Нападение на пост!

Это так называемые «вводные». То есть, надо моментально одеваться и с оружием за спиной, в каске и с противогазом на плече, бежать километр до места несения караула. Возвратившись, надеюсь, что теперь уж точно дадут отдохнуть. Только начинаешь засыпать, звучит команда:

— Пожар в караульном помещении!

Мы должны хватать автоматы, ящики с патронами и выносить всё на улицу. И так может продолжаться очень долго. А потом мне снова надо охранять пост. В результате, из двадцати четырёх часов нахождения в карауле, удаётся поспать только пятнадцать минут. Измочаленный и злой, возвращаюсь к себе в казарму. Предстоит построение на завтрак. Спать никто уже не даст. Служба продолжается…

Уроки пения

— Немедленно поменяй обложку тетради! — требует учитель. Опять он наступил на «горло моей песни».

Наступил сентябрь 1972 года, и я учусь во втором классе. У нас начался новый предмет — «Музыка и пение». Учитель пения Виталий Алексеевич — мужчина лет за сорок. Ходит в вечно помятых брюках, подслеповатый и с плохим музыкальным слухом, к тому же отвратительно играющий на своём баяне. Все в школе зовут его «Пеша».

Он убежден, что если громко петь, то это и есть правильное пение. В этом я очень преуспел. Он диктует нам слова очередной песни, которую мы должны разучивать. Репертуар стандартный — песни военно-патриотические, вроде:

«Веди, Будённый, нас смелее в бой! Пусть гром гремит, пускай пожар кругом: Мы — беззаветные герои все! И вся-то наша жизнь есть борьба!»

Либо песни лирично-патриотические, вроде:

«То береза, то рябина. Куст ракиты над рекой. Край родной, на век любимый, где найдёшь ещё такой!»

Слова мы записываем в ученическую тетрадь. Моя тетрадь снаружи не отличается от всех в классе. На обложке фамилия, имя и класс. Но внутри обложка исписана надписями с названиями британских и американских рок-групп. Меня манят эти англоязычные слова и эта музыка.

«Пеша» проверяет мою тетрадь и подносит к своим близоруким глазам в толстенных очках-линзах. В них его глаза кажутся маленькими и узкими. Тут его лицо меняется от удивления и возмущения, так как он не понимает, что это за надписи и срочно требует поменять обложку.

На следующем уроке во время разучивания очередной патриотической песни, я отказываюсь петь.

— Немедленно пой, иначе поставлю «двойку! — грозным голосом предупреждает меня Виталий Алексеевич.

 Я начинаю перепевать весь класс, а точнее, просто ору.

— Перестань петь, иначе «двойку» поставлю! — следует возглас учителя.

Получается какой-то замкнутый круг.

Но возвращаюсь к памятному случаю, произошедшему в сентябре 1972 года. В средней школе, которая находилась в другом районе, собираются проводить конкурс среди школ по пению. Мероприятие серьёзное и подразумевает тщательную подготовку конкурсантов. Не знаю, что происходит в голове у учителя, но в квартет, который будет участвовать на конкурсе, попадаю и я. Кроме меня, там присутствуют мои одноклассники — две девочки и ещё один мальчик.

— Не пойдёшь на конкурс, поставлю за четверть оценку «два»! — получаю грозный ответ на мои отчаянные попытки отказаться и доводы, что я плохой певец. Я вынужден согласиться. Репетиции решено проводить в клубе детского творчества в доме, где я живу. Он находился в подвальном помещении, аккурат прямо под окнами моего близкого друга и одноклассника. Непонятным образом, он избегает этой «счастливой» участи стать конкурсантом. Разучиваем песню про кукушку — три куплета и припев с кукованием. Готовимся неделю, при этом никто не объясняет, что такое хоровое пение, пение в два и несколько голосов.

Вот и началось долгожданное мероприятие. Выступать нам предстоит одними из последних. Конкурсанты из различных школ показывают чудеса вокала: слышны «ангельские голоса», трели «райских птиц», божественные напевы. Сразу же видно, что дети очень серьёзно готовились к конкурсу.

И вот наступает наш «звёздный час». Все стараются, но особо стараюсь я — громче всех. Не допев и второго куплета, наше кукование прерывают организаторы конкурса, видимо не выдержала их нервная система.

Наше выступление с позором провалилось, а «двойку» за четверть я всё же получил.

Воровство

Среди офицеров и прапорщиков на территории ГДР процветает пьянство. Этому способствует и то, что в финансовом отношении они более благополучны, чем военнослужащие в СССР. Наши командиры получают двойную зарплату. Рублевая зарплата откладывается на сберегательных книжках, а на руки выдается жалование в немецких марках. Многие из них холостые. А у большинства женатых семьи ещё не успели приехать в Германию. Вот и бухают по вечерам, а бывает и днём. Соблазн усиливается и тем, что в магазинах широкий ассортимент алкоголя и продуктов. Очень часто приходят на утреннее построение с сильным перегаром, злые и с помятыми рожами.

Удивительно относятся к воровству в советских войсках. В случае, когда у тебя пропадают деньги, вещи или средства личной гигиены, то вердикт командиров всегда одинаков — «Прое…л!». По удивительной армейской логике ты сам становишься виноват в том, что тебя обокрали. Никто и не пытается искать вора и принимать соответствующие меры. А происходит всё потому, что хищения стали нормой жизни, ведь воруют не только солдаты, но и командиры.

Конечно, среди офицеров оно присутствует меньше, чем среди прапорщиков. Последние же компенсируют таким способом свою довольно низкую (по их мнению) зарплату. Сколько раз в течении службы встречаю местных сельских немцев, одетых в наши бушлаты, обутых в солдатские и офицерские сапоги. В немецких магазинах ведь такое не купишь. Особо преуспевают в этом начальники столовых.

То, что старшина нашей роты вор, видно уже по его физиономии. Старший прапорщик — мужчина с лицом, изрытым шрамами от угрей и с постоянной ехидной усмешкой. Получить у него даже сменные каблуки на сапоги очень сложно. То, что он обокрал всю роту, я узнаю после его увольнения в запас. Об этом нам сообщает начальник штаба, как обычно построив батальон перед казармой, что в отношении старшины возбуждено уголовное дело, и он будет компенсировать растрату, находясь на территории СССР.

Всё бы ничего, но он продал кому-то мою солдатскую парадную форму («парадку»), в которой мне предстоит возвращаться домой. Реакция наших офицеров меня совсем не удивляет, поэтому проблему помогают решить мои друзья из соседней роты. Через несколько дней я получаю у них новенькую форму. Подозреваю, что попадает она к ним тоже не из солдатского магазина.

Но самый примечательный случай происходит за полгода до моей демобилизации. В инженерно-дорожной роте служит один офицер — очень высокий и симпатичный старший лейтенант, часто пьяный и весёлый. Позже я узнаю причину его веселья. Оказывается, вместе с «дембелем» его роты (водителем военного грузовика) они организовали небольшой бизнес — продажу бензина немцам.

Так бы всё и шло своим ходом, но однажды во время слива бензина немцам за территорией воинской части автомобиль вспыхивает как спичка. К счастью, никто не пострадал. Если не считать того, что веселого офицера понижают в звании до лейтенанта, а тот «дембель» уходит домой в самой последней партии.