Маркс Тартаковский: СВИДЕТЕЛЬ ВРЕМЕНИ — XIII — 02 Advocatus diaboli.

Loading

Честно? В апреле 45-го?.. — усмехнулся собеседник. — Впрочем, его самого обошёл по кривой, конечно же, наш самонадеянный соплеменник: вместо благодарности за речь Громыко в ООН, за оружие, без которого Израиль был бы попросту раздавлен арабскими армиями, Бен-Гурион, просчитав гешефты, поворотил к Соединённым Штатам.

СВИДЕТЕЛЬ ВРЕМЕНИ — XIII — 02

Advocatus diaboli.

Маркс Тартаковский

Окончание. Начало

III.
С адвокатом, встреченным мной во Фрунзе, я пересёкся ещё раз спустя много лет в кабинете Тамары Ивановны Трифоновой, редактора Политиздата. Она соглашалась с тем, что мировая история движется от особи к личности, но решительно возражала против слов «коммунальная особь» — требовала, чтобы коммунальной («коммунистической») была бы завершающая историю Личность «c большой буквы».
Это шло вразрез всей концепции моей книги, уже объявленной в Опубликованном плане издательства на 1985 год…
(Т.е. встреча наша произошла, надо думать, в 1984 году.)

Дверь в кабинет приотворилась, в проёме показался немолодой посетитель с элегантной тростью, которому Тамара Ивановна не предложила подождать, пока завершится разговор со мной, — наоборот, радушно пригласила войти. Впрочем, помимо обычных любезностей разговор свёлся к нескольким фразам:
— Типография интересуется: последние четыре страницы вы чем-то заполните или оставить с надпечаткой «Для заметок».
— Я подумаю, — сказал посетитель.
— Только недолго, — напутствовала Тамара Ивановна.
Посетитель попрощался и вдруг обратился ко мне:
— Я вас подожду в коридоре.
Тогда только я узнал в нём соседа по гостиничному номеру.
— Знакомство? — с удивлением спросила Тамара Ивановна.
— Шапочное, — успокоил я.
— В общем, имейте в виду, — сопроводила наше расставание Тамара Ивановна. — У нас повышенные гонорары, но и повышенные требования. У нас в авторах даже академики, а вы даже не член партии…
Мне оставалось только обещать подумать.

Господин с тростью (такое определение шло к нему) действительно подождал меня, представился. Я почтительно сказал, что помню и рад встрече.
Вышли вместе.
— Здесь и кафе-то поблизости нет, — огорчённо сказал он.
Я предложил присесть в попутном скверике. Единственная скамейка там была перевёрнута — да так, что чугунные ножки были вывернуты из земли.
— Вот — дожили, — едко заметил мой спутник.
Я поставил скамейку. Он поблагодарил. Мы сели.
— В какой редакции служите? — спросил он. — Где снискали хлеб насущный?
— Я тренер по плаванию. Тренирую студентов.
— Ах, какая дивная профессия! — восхитился он. — И вокруг сплошные девочки и мальчики в трусиках?
— На девушках ещё что-то, — напомнил я.
— Ах, какое это имеет значение?.. А я уже, как видите… — Он со значением приподнял свою трость.
Его откровенный восторг не позволил мне добавить, что я ещё подрабатываю в бойлерной неподалёку от своего дома. Работа несложная — время от времени проверяю градус нагрева и давление в системе, но — ночная. Не каждую ночь — через две, т.е. можно сказать, сплошные удобства (и койка была, чтобы прилечь на часок-другой), но, похоже, моего собеседника, этот факт моего бытия весьма разочаровал бы.
Тем более, что пришлось бы упомянуть о тараканах — досаждавших во время дежурств.
Я бы сильно уронил себя в его глазах.

Попрежнему он напоминал мне римского патриция — но как бы уже в пору угасания Рима. Есть какая-то непонятная, но зримая связь между эпохой и внешностью её обитателей. Настолько, видимо, мы, люди, существа общественные…
Чувствовалось состояние собеседника: его, видимо, одолевало одиночество. Интересоваться этим было неудобно. Впрочем, и меня, вспомнившего его неожиданные откровения во Фрунзе, заинтересовало продолжение. 1968-1984 годы — минула целая эпоха. Многое прояснилось, кое-что открылось…

Эпоху назовут потом «эпохой застоя». Мне тогда так не казалось. И сейчас, с отдаления, тоже. Какой уж застой? Бурление страстей! Насколько сам я был далёк от этого, постыдно озабочен тогда собой, свидетельствует хотя бы вот что. В один из дней под конец июля 1980 года я, вернувшись утром из бойлерной, не лёг досыпать, а сказал жене:
— Надо бы пойти сегодня на похороны Высоцкого — почтить всё же. Всегда ведь: славы вагон, а помрёт — тут же забудут.
Мне как-то достался дефицитнейший билет «на Таганку» («Антимиры» — Вознесенский, Высоцкий…) — но мне восторженный рёв зала был просто непонятен. Я бы вышел, если бы в дверях не напирали.
Мне-то многое в исполнении Высоцкого нравилось, но не всё: не пафосное, но ироническое, насмешливое…

Короче, собрались и отправились. Жена с полугодовалой дочкой в коляске.
Уже по пути удивляло, что многие следовали молча в нашем же направлении. Я всё ещё не понимал, в чём дело. Но когда вышли из метро на Таганке, увидели бессчётную толпу на площади, я вспомнил о «ходынке» при похоронах Вождя всех народов и попытался тут же повернуть жену с коляской обратно — она обиделась и воспротивилась…
Ну, и так далее. Конечно, обошлось; вернулись домой невредимыми, но несколько озадаченными. Ясно стало, каким я был дубиноголовым — замороченным собственными проблемами…

Но так или иначе эпоха властно вторгалась в мою жизнь. Самым неожиданным образом. Уже не вспомню, как приблудился к моей команде баттерфляист — мастер спорта Юра Грибов. Не слишком молодой для пловца — лет тридцати или около того. Как бы то ни было — находка для моей не слишком сильной студенческой команды: гарантированные баллы на городских соревнованиях. Халтура, словом, — как это было в нашем деле всегда и везде.
Где-то я уже упоминал о нём — «майоре госбезопасности», хотя был он тогда, видимо, чином пониже. Просто, спустя несколько лет проскользнуло где-то в прессе и засело в памяти о майоре Юрии Грибове («начальник УФСБ по республике Ингушетии») в чеченском плену и освобождении его из этого адского плена. Он, к слову, когда мы уже расставались, упоминал, что «назначен на кавказское направление»…

В бассейне я работал не каждый день — четырежды в неделю, но с раннего утра почти до ночи. Ставил дорожки и, уходя, вытаскивал их для просушки. Юра Грибов обычно плавал вечером, после своей загадочной службы, и потом неизменно провожал меня домой — с Лодочной улицы в Тушино на Штурвальную там же. С четверть часа хода. И, если я не спешил в свою бойлерную, не отпускал меня потом ещё долго — несмотря на погоду. Всё ходили вокруг моего квартала — и он расспрашивал обо всём.
— Пасёт тебя, — говорила жена, категорически запрещая приглашать его в дом.
Непохоже было…

Не вспомню, прочёл ли я книгу Ольги Скороходовой, слепоглухонемой, «Как я воспринимаю мир», но сам заголовок увлёк моё воображения. Да как сам я, зрячий и слышащий, вижу мир и воспринимаю себя в нём?
Размышлять я, как свойственно дилетанту, начал «с истоков» — с возникновения Вселенной! Т.с., ни больше, ни меньше. Задолго до того моя гипотеза «Вселенная — вращающаяся, замкнутая, конечная» — весьма поверхностная, как вскоре понял, была опубликована журналом «Смена»; это прибавляло уверенности. Ну, нахальства — если угодно. Были и некоторые соображения о развитии жизни на Земле (эволюция как процесс накопления информации), тоже опубликованные. Ну, а перспективу с изданием своей объёмной работы «Мировая история как эксперимент и загадка», как можно прочесть выше, я как раз обсуждал с Тамарой Ивановной Трифоновой.
Так вот все эти проблемы были стократно прокатаны на моём самом верном собеседнике Юре Грибове. Он жадно слушал, переспрашивая, если чего-то не схватывал; я же был рад его подтверждениям, по меньшей мере, логичности моего повествования.
Словом, «Тысяча и одна ночь» — с иной тематикой и в ином исполнении.

Не только я был интересен «майору Грибову» — он и сам чрезвычайно интересовал меня. Мир, в котором он обитал, был полон загадок и непролазных тайн. Ну, отчего, всё-таки, так запросто там, да и прилюдно — на «открытых процессах», признавались и каялись осуждённые — эти, ещё недавно, «железные большевики», «люди особого покроя», как характеризовал своих недавних соратников сам Сталин…
Юра о своей «конторе», о нравах, царивших там, отзывался с таким презрением, что я мог рассчитывать на откровенность. Он сам столько раз меня обо всём спрашивал, что я однажды рискнул его самого спросить: упоминаются ли в этой «конторе» прошлые дела-бессудные репрессии, сталинский «большой террор»?
— Отчего же бессудные? — неожиданно удивился он. — Были суды — как положено.
— И эти бывшие революционеры, «борцы за народное счастье» были, действительно, польскими-немецкими-японскими-ещё какими-то там агентами? Готовились распродавать социалистическую родину?
— Распродавать — нет, и агентами не были. А вот Сталина с Ворошиловым свергать готовились — и ещё как!
Эта откровенность поразила меня своим выводом:
— Ну, шпионаж в пользу кого-то там им всем просто навесили — без этого их надо было всех освобождать и награждать. Они ведь в самом деле замышляли против Сталина. Вопрос жизни и смерти. Как бы вы на его месте?..
— Ну, не убивал бы. Соратники, всё-таки, по общему делу.
— По общим, — уточнил Юра. За которое каждому — и вождю нашему — петля бы или пуля. Вот он и убирал главных свидетелей. А у каждого из этих главных свои подручные… Ну, а потом, чтобы не объяснять народу за что, как и почему, убирали исполнителей — вот и «большой террор».
Я смолчал — ошеломлённый чеканностью логики.

И теперь на скамейке в захудалом скверике с полудюжиной тополей, припудренных несносным пухом, я задавал умудрённому жизнью джентльмену с тростью всё те же вопросы.
— Вы хотя бы понимаете, что это такое — быть адвокатом? (В голосе его звучало снисхождение.) Вы даже представить не можете, с какими мерзавцами приходилось встречаться. Встречаться? — повторил он и хохотнул. — Защищать их! Вот так! Специфика профессии. Сам иной раз своими руками придушил бы мерзавца — и, нате же, такую цицеронщину выстраиваю в его защиту!.. Тошнит потом, а профессиональное тщеславие поёт. Если вам нравится получать моральное удовлетворение — не идите в адвокаты.
— Но ведь душа поёт, — ехидно напомнил я.
— Не надо о душе — я разве о ней? В Нюрнберге после войны судили нацистскую фемиду — Гитлер, кстати, относился к ней куда почтительнее, чем Сталин к своей — с каким наслаждением защищал бы я всю эту мразь? И Цицерона, и Плиния, и Тиберия бы Корункания приплёл — слышали о таком?
— Цицерона и Плиния знаю…
— Ну, и слава богу! Цицерон-таки поплатился за свои делишки. Марк Антоний с обожаемой Клеопатрой и головой Цицерона — в одном флаконе. Тоже ведь «большой террор» — в Риме он был не в новинку. Мы всё те же.
— И Гитлера защищали бы?
— Ещё как! Реакцию Сталина на смерть Гитлера знаете? «Доигрался подлец. Жаль, что не удалось…» Вот и мне жаль.
— А самого Сталина как бы вы отцицеронили?
— Смотря — где?
— То есть как это — где?
— Если вы навещаете благоверную Тамару Ивановну, то знаете, наверное, что наука-история целиком скроена из лжи. Историю пишут победители — она, так сказать, в двух измерениях, на плоскости, а не в нормальных трёх. Объективность далеко не так объективна, как кажется с налёту. Она не абстракция; объективность всегда конкретна. Сталин, как Наполеон в своё время, пресёк революцию, — это ли не заслуга?

Собеседник сделал тростью фехтовальный выпад в пустоту — как бы поставив точку.
— Знаете, где мне было бы легче и где труднее всего защищать Сталина: в Израиле и в Японии. В сохранившихся кибуцах до сих пор на стенках портреты «нашего Йоселе». Без него еврейского государства попросту не было бы. Во всём мире он один тогда оказался в друзьях Израиля да и готов был по дешёвке сбыть трофейное немецкое вооружение…
— Ну, было, наверное, и какое-то движение души?..
— Вы опять о движении души… Душа, если допустить, что она есть, это нечто сугубо личностное. К делу не относится. Настоящий политик озабочен не физиологическими позывами собственной души, но — страной, состоянием её дел. Отсюда то, что именуется политическим цинизмом.
— Ну, а «врачи-вредители», убийство Михоэлса, готовившаяся депортация евреев — не движение ли той же души, только «в обратную сторону».
— Не готовившаяся, — но лишь предполагавшаяся. Заметьте — самими евреями. С перепугу. За любым действием Сталина — сугубый практический интерес. Михоэлс через болтливого местечкового еврея Мороза, волею судеб оказавшегося сватом Сталина, слишком интересовался его личной жизнью. Кому это понравится? С медициной же у отца всех народов были особые отношения. Дом, где он откинул копыта, обслуживался едва ли не сотней всяческой дворни — но ни врача, ни даже медсестры там не было. За лекарством Сталин отправлял порученца в городские аптеки. Он — при таких его грехах — боялся не столько покушения, сколько обычного отравления. Профессор Виноградов, личный врач, посоветовал ему избавиться на время от государственных хлопот — отдохнуть на старости лет. Ну, не заговор ли? А в кремлёвской клинике, руководимой русским профессором, сплошь врачи-евреи — ну, не они ли?.. Не надо было так толпиться в высочайшей прихожей — вот и всё.

Я попытался возразить — собеседник опередил меня.
— Сталин не был антисемитом — как не был он украинофобом или ненавистником сосланных калмыков. Он-то как раз был интернационалистом, блюдущим только свой практический интерес. Октябрьский переворот совершили не арабы — к которым с возникновением Израиля у нас сейчас столько претензий. Как Ленин об евреях? «Самый революционный народ» — служивший верой и правдой сталинской деспотии. На манер немцев в Российской империи. Своим этим комплиментом Ленин сильно подыграл Гитлеру. Как и Троцкий своими актёрскими, то бишь агитаторскими талантами. Ноябрьская революция в Германии 18-го года — «удар в спину» германским дивизиям, ещё стоявшим на завоёванных территориях. Многовековую династию Виттельсбахов — это Бавария, Мюнхен, — свергали вообще одни евреи, да ещё и не собственные, а наезжие из России, Польши, из Венгрии. Такие вот большевистские ландскнехты. Конквистадоры сраные! За это и поплатились.

Собеседник энергичным выпадом трости опять остановил мои возражения.
— И я — не самоненавистник, как вы уже решили. Боже упаси! Я, как можете видеть, такой же еврей, как вы. Покойная жена, до последних её дней любимая женщина, — еврейка… Всех нас советская власть вытащила из местечек на свет божий. Мы же и просрались — у всех на виду.
Защищаю не Сталина — но должна же быть справедливость: мы-то с вами не политики. Имеем право на очевидную истину. Так вот труднее всего было бы защищать Сталина в Японии, а в нынешнем Гаагском трибунале было бы просто немыслимо. Там вообще считают, что это Сталин развязал войну, а разгромили Гитлера англо-саксы. Восточный фронт для них второстепенный. Особенно выплясывают французы. Ожидаемая реакция. Никакая барышня не отдастся, если случилось вам увидеть её обосранной. Жаль старика де Голля. Но и ему воздалось…
— Ну, а Япония?..
— Соглашение Молотова-Риббентропа в августе 39-го, когда ещё шли бои на Халхин-Голе, — фактическое предательство Гитлером своего союзника — по самурайским понятиям о достоинстве и чести. Кабинет Хиранума, сторонника совместной японо-германской войны, тогда же в августе 1939 г. подал в отставку. Советско-германский сговор тут же переориентировал японскую внешнюю политику. Победило мнение адмиралов: Япония нацелилась в Южные моря. Так-то. Сталин же, когда ему стало выгодным, предал честно соблюдавшееся мирное соглашение: нанёс Японии удар в спину… Такое самураями не прощается!
— Разве не было в Договоре специальной статьи о возможном досрочном прекращении его действия? — возразил я. — В апреле 1945 года Сталин через посла Японии в Москве честно предупредил руководство Японии о денонсации договора.
— Честно? В апреле 45-го?.. — усмехнулся собеседник. — Впрочем, его самого обошёл по кривой, конечно же, наш самонадеянный соплеменник: вместо благодарности за речь Громыко в ООН, за оружие, без которого Израиль был бы попросту раздавлен арабскими армиями, Бен-Гурион, просчитав гешефты, поворотил к Соединённым Штатам.
— Я был тогда назначен космополитом и с грохотом исключён из университета…
— Ну, это уже самое отдалённое эхо мировой истории, — успокоил меня собеседник.
Я взглянул на часы и встал со скамейки.
— Извините, опаздываю.
— К своим девочкам? — завистливо поинтересовался он.
— К девушкам, — поправил я — и соврал.
Спешил я на смену в бойлерную — к своим тараканам.
* * *

Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Маркс Тартаковский: СВИДЕТЕЛЬ ВРЕМЕНИ — XIII — 02 Advocatus diaboli.

  1. «В апреле 1945 года Сталин через посла Японии в Москве честно предупредил руководство Японии о денонсации договора».
    ——————————
    Это верно, Маркс Самуилович, но прав был все-таки вас собеседник — я уже как-то писал здесь об этом.

  2. Маркс! Правильно ли понял, что по Ю. Глебову зиновьевы-каменевы признавали себя шпионами, потому что не могли признаться в их реальной вине: в антисталинских заговорах?
    А в наше время никто признаваться не хочет, вот и происходят «самоубийства и падения из окон» путинских подельников, не правда-ли?

    1. Извините, не знаю, кто такой Ю.Глебов и не знаю случаев падения из окон.
      Отстал, надо думать, от жизни, в громокипении которой обитаете вы.

      1. Дорогой Маркс! Простите великодушно: конечно не Глебов, а Ваш Юрий Грибов, утверждающий, что Зиновьев и др. готовили свержение Сталина. Больше всего это подходит Тухачевскому, не так ли?
        А самоубийства и падения из окон — это про недавние случаи с высшими чинами в Газпроме и Лукойле.

    2. Не стоит так определённо заглядывать даже в ближайшее будущее. История «умеет много гитик».
      Тем более не стоит такие кардинальные распоряжения собственными жизнями напрямую связывать с историческими событиями. М.б. «просто так пришлось» — и дело было «лишь» в медицинском диагнозе.
      Не будьте проницательнее самого Господа. Всё не так однозначно.
      Почему признавали себя шпионами — подробно здесь ниже в ответе г-же Беленькой.

Добавить комментарий для Михаил+Поляк Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.