Представь себе, например, третьего лишнего в любовном треугольнике неандертальцев. Если он (этот лишний) утопится в жерле вулкана, парочке будет комфортнее плодиться и размножаться. Или, скажем, охотник, покалеченный каким-нибудь тираннозавром, с горя застрелит себя из лука — его не надо будет кормить, и вся прямоходящая семья придет в восторг. Или какой-нибудь глупый, неуклюжий, невезучий обезьяно-человек по собственной прихоти перестанет быть обузой для стаи, все же должны дружно радоваться — не так ли?

Тонкая грань

Александр Локшин

1. Тонкая грань

На некоторое время о Кислощееве все его недруги словно забыли — видимо, старинное арамейское заклинание продолжало действовать. Естественно, профессор воспользовался благоприятным стечением обстоятельств для продолжения своих изысканий, результатами коих непременно делился со мной.

— Видишь ли, Саня, — сказал он как-то раз, держа Муру на коленях, — с эволюционной точки зрения самоубийство слабых и неудачливых должно было бы поощряться обществом. Разве не так?

— Но почему? — спросил я. — При чем тут вообще эволюция?

— Представь себе, например, третьего лишнего в любовном треугольнике неандертальцев. Если он (этот лишний) утопится в жерле вулкана, парочке будет комфортнее плодиться и размножаться. Или, скажем, охотник, покалеченный каким-нибудь тираннозавром, с горя застрелит себя из лука — его не надо будет кормить, и вся прямоходящая семья придет в восторг. Или какой-нибудь глупый, неуклюжий, невезучий обезьяно-человек по собственной прихоти перестанет быть обузой для стаи, все же должны дружно радоваться — не так ли?

Вот что сказал профессор, и я был вынужден с ним согласиться.

— Вроде бы, все так, — сказал я. — Но почему-то концы с концами не сходятся. И в жизни все не совсем так, а скорее, наоборот.

— Я думаю, — продолжил профессор, что здесь мы наблюдаем редкую ситуацию, когда удается непротиворечиво соединить религиозную точку зрения и научную.

— А я думаю, — перебил я его, — что вас проклянут и те и другие…

— Возможно, — согласился профессор, — но это не должно мешать моему свободному мышлению. Обе упомянутые мной точки зрения, взятые в чистом виде, мне крайне не близки. Я не могу осуждать человека, страдающего от невыносимой боли, если он запишется на эвтаназию, и я сам поступил бы при необходимости именно так. Но и радоваться тому, что бесполезный член общества исчез по собственному желанию, я тоже не способен.

Мы помолчали минуту или две.

— Я предполагаю, — продолжал профессор, — что человеческое общество (при всех своих недостатках и пороках) создает нечто, подобное магнитному полю, спасающему нас от звездного излучения. Когда кто-то уходит от нас по собственной воле, в этом защитном экране возникает прореха, в которую со смертельной ясностью проникает вопрос:

«А зачем вообще мы живем?» Этот вопрос превращает любого человека в одинокое жалкое существо перед равнодушным Космосом. Человек привык все делать с какой-то целью, он ничего не делает без цели, и тут вдруг выясняется, что жизнь сама по себе не имеет цели, и Космосу на это наплевать.

— То есть, по-вашему, самоубийца причиняет зло тем, кто его знал?

— Не только им, но и всем, до кого доходит известие… Так что с теорией эволюции все можно, при желании, легко согласовать. Кстати, думаю, что не только человек, но и некоторые высшие животные (в отличие от чистых эволюционистов) способны на такое чрезвычайно опасное и таинственное самоощущение — беззащитности перед Космосом.

Признаюсь, от этих слов профессора мне стало не по себе, и нервная дрожь пронизала мое тело… Захотелось не возразить, а добавить к сказанному Кислощеевым что-то свое. Тут мне пришло в голову, что грань между самоубийством и самопожертвованием чрезвычайно тонкая, о чем я и сообщил профессору.

— Да, — согласился со мной Кислощеев, — а в тоталитарных царствах они практически

неразличимы.

* * *

От самопожертвования наш разговор плавно перешел к альтруизму.

— Насколько убедительно, профессор, то обоснование альтруизма, которое дают биологи? — спросил я.

Почесав затылок, Кислощеев ответил:

— Мне кажется это обоснование неполным. Оно камуфлирует таинственное тяготение живого к живому. Здесь действует что-то еще, кроме естественного отбора. Достаточно вспомнить львицу, защищающую олененка от съедения другими голодными львицами и львами. А вот для распространения подлости механизма естественного отбора, как я считаю, вполне достаточно. Как ни странно, научных статей на эту крайне животрепещущую тему я не встречал. Да, я уверен, что ген подлости существует.

Моему удивлению не было предела, и профессор это заметил.

— Не понимаю, что тебя смущает, Саня, — сказал он. — Все очень просто. Только представь себе: Отелло с горя кончает с собой, Яго женится на Офелии и беспрепятственно размножается.

— Профессор! — воскликнул я, пораженный. — Вы, наверно, хотели сказать: “на Дездемоне”?

— Не вижу разницы, — холодно ответил мой друг и учитель.

2022

2. Преступление Кислощеева 

Хотя Кислощееву недавно исполнилось 102 года, старит его только длинная белая борода; если бы не она, дать ему можно было бы не больше семидесяти. Я всегда советовал профессору не расставаться с бородой, поскольку ее наличие (по моему мнению) предохраняло его от всяческих недоразумений.

Тем не менее, профессор ее сбрил, что и привело в дальнейшем к непредвиденным последствиям.

Как-то раз, после институтских занятий, я решил по обыкновению заглянуть к профессору.

Дверь мне открыла Мура, которая прекрасно справлялась с этой обязанностью.

“Профессора нет дома”, — объяснила она с помощью мимики и жестов, помогая себе хвостом.

Мы уже принялись обзванивать больницы и морги, но внезапно дверь распахнулась, и вошел Кислощеев собственной персоной. Вид у него был растрепанный, но не это смутило нас с Мурой , а то, что над воротником кислощеевского пиджака возвышалась зеленая птичья голова. Точнее, голова попугая.

— Что я мог поделать, — оправдывался перед нами мой друг и учитель. — На улице ко мне подошли два незнакомца и грубо потребовали подписать какую-то странную депешу, куда, как они уверяли, уже вписана моя фамилия. Обычно я подписываю не глядя всякие документы… Но грубость незнакомцев насторожила меня, и я стал объяснять этим невежам, что в моем возрасте — а мне, слава Богу, 102 года — позволительно иметь плохое зрение и что без очков я не смогу прочесть эту их бумагу, а очки я забыл дома…

Тут эти два оболтуса неприлично загоготали (видимо, они решили, что я их обманываю), стали заламывать мне руки и тащить непонятно куда. Как я ни убеждал этих недотеп, что им следует оставить меня в покое, они только громче хохотали и радовались моему незавидному положению. Несмотря на все неудобство, проистекавшее от заломленных рук , я по дороге попытался прочесть им лекцию о том, что человек, как и все прочие животные, обладает неотъемлемыми правами, которые не следует нарушать ни при каких обстоятельствах…

Но это еще больше раззадорило обоих неучей, один из них зачем-то ткнул меня кулаком в бок и сказал: “Заткнись, папаша, а то хуже будет.” Все это было достаточно неприятно и странно — не мог же он не понимать, что я не гожусь им обоим в отцы в силу своего весьма преклонного возраста?

— Профессор, — сказал я, — вы проявили поистине ангельское терпение. Но, кажется, мы с Мурой догадываемся, как вам удалось вырваться из рук негодяев…

— Я, несомненно, чувствую свою вину, — ответил профессор, поникнув попугайской головой. — Опять меня подвела память. Я перепутал кое-что в заклятии и не сумел целиком превратиться в птицу, чтобы затем мирно упорхнуть. Вместо этого птичьей сделалась только моя верхняя часть. От неожиданности мои обидчики потеряли сознание и упали на землю, не подавая никаких признаков жизни…

— Уж не собираетесь ли вы прийти с повинной? — спросил я, заметив слезы на глазах Кислощеева.

— Именно так, мой друг, — ответил профессор, низко опустив свой клюв.

С большим трудом мне удалось отговорить моего друга от совершения высоконравственного поступка.

— Профессор, — сказал я, — если вы отдалите себя в руки Правосудия, вам может угрожать смертная казнь. Таким образом, палач, благодаря вам, будет вынужден совершить преступление против человечности.

— Как-то я об этом не подумал, — признался Кислощеев, склонив голову набок.

2022

3.Чаепитие

В последних числах сентября, не помню какого года, сидели мы с Кислощеевым у него на даче и пили чай с бутербродом. О чем говорили — о ядерной войне, само собой. О чем же еще? Вкус чая от этого чаепития хорошо запомнился …

Тут надо сказать, что Кислощеев еще не успел разобраться до конца с заклятием и поэтому так и сидел с птичьей головой, вместо своей собственной. Поэтому ему приходилось клевать бутерброд, а чай пить ложкой, которая с трудом пролезала в клюв.

— Вот, сколько живу, а такое первый раз со мной, — сказал он. — Сижу и жду бомбу на свою голову.

— Вам хорошо, профессор, — ответил я ему. — Вы уже человек знаменитый. И к тому же — профессор. Не зря жизнь свою прожили. А мне каково?

— Ты что это такое мелешь, — возмутился Кислощеев. — Почему это тебе от этой бомбы будет хуже, чем мне?

— А вы сами посудите, — сказал я. — У меня зачет по теоретическому единомыслию не сдан, экзамен по научному чинопочитанию тоже не сдан, практикум по превентивному искоренению завалил… А тут эта бомба ни к селу ни к городу!

— По искоренению чего? — спросил профессор, не знакомый с некоторыми новейшими веяниями.

— Всего, что необходимо искоренить в конкретно-исторических условиях в кратчайшие сроки, — объяснил я.

 — Саня, — успокоил меня профессор. — Пойми, все как раз наоборот. В следующем твоем воплощении все, что ты не сдал или прогулял, пойдет тебе в плюс, а не в минус. Так что тебе от этой бомбы одна только польза, а не вред.

А вот мне как раз от нее один вред. Я всю жизнь потратил на свои научные открытия, а в следующем воплощении сам не буду знать, что это сделал я!

Старик заплакал, и утешить его было невозможно.

— Профессор, — сказал я, — вы не о том беспокоитесь. Если вы не разберетесь до прилета бомбы с вашим птичьим обликом, то еще неизвестно, кем станете в следующем своем воплощении. Может быть, каким-нибудь воробьем или, прости Господи, индюком… Срочно займитесь делом!

Надо сказать, что мои слова произвели на профессора отрезвляющее действие. Он вытер слезы рукавом и принялся за поиски листочка с заклинаниями. На сей раз листок валялся под кроватью, куда его затащила Мура, предварительно изжевав.

Как вскоре выяснилось, часть заклинания была проглочена, поэтому профессору пришлось действовать методом проб и ошибок. Он последовательно превращался в муху, слона, горного козла, Льва Толстого с ослиными ушами, Достоевского с еврейским носом…

После всех этих неудач Кислощеев обессилел и словно потерял волю к возвращению своего истинного облика.

— Профессор, — сказал я, — не горюйте. Ваш нынешний облик вполне презентабелен. Во всяком случае, сейчас вы выглядите гораздо лучше, чем сегодня утром, с птичьей головой.

Но главное, в своем следующем воплощении вы снова станете человеком, а не птицей.

Мои слова несколько подбодрили профессора, и мы отправились снова на веранду пить чай в ожидании ядерной бомбы.

Было видно, с каким наслаждением профессор отхлебывает прямо из стакана и закусывает бутербродом, а не клюет его. Случайно я назвал профессора Федором Михайловичем, и это ничуть не рассердило его.

И все же чувствовалось, что моего друга и учителя что-то гнетет.

— Скажите, профессор, — спросил я, преодолев некоторое смущение, — вас угнетает ваш новый еврейский нос?

— Ни в коем случае, — ответил профессор, — именно такой нос лучше всего подходит к лицу великого писателя. Меня занимает мысль о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы такая исключительная внешность была у меня с рождения?

27 сент.2022

Бомба на нас все еще не упала. С новой внешностью у Кислощеева появились новые неприятности. В очереди за манной крупой и творожком на профессора попытался напасть какой-то алкоголик с ножом, крича:

— Это ты, еврейская морда, написал “Преступление и наказание”!

Впрочем, все обошлось. Стоявшие рядом простые пожилые женщины вступились за моего учителя, выбив нож из рук негодяя…

28 сент.2022