Тут я хочу поместить некую небольшую «вставную новеллу» о своих знакомствах и взаимоотношениях в географической среде, которая некогда (в годы моего членства в ГО) была мне довольно близка. Кстати, Л. В. Смирнягин ещё тогда рассказал нам, что именно «демократы» (в отличие от «дубиноголовых» представителей партийно-советской номенклатуры) особенно тщательно секретили всю информацию, связанную с избирательной борьбой. 

«…ЗВАЛОСЬ СУДЬБОЙ И НИКОГДА НЕ ПОВТОРИТСЯ…» — 18

Юрий Вешнинский

 Продолжение Начало

В конце концов, я решил, что нужно написать коллективное обращение сотрудников ХНИЦ (в том числе и бывших) в Президиум АН СССР с копиями в Прокуратуру СССР и ещё куда-нибудь с перечислением многочисленных беззаконий, совершавшихся В. Г. Мордковичем в ХНИЦе и с просьбой создать объективную комиссию для их беспристрастного рассмотрения и принятия практических мер по их пресечению и восстановлению справедливости. Довольно пространного текста этого написанного мной единолично обращения, во многом развивавшего идеи моего письма Т. И. Заславской, у меня, к сожалению, не сохранилось. Но помню, что одним из важных элементов его содержания была мысль, что с уходом Л. Г. Бызова из ХНИЦа, как потом иронизировал В. Г. Мордкович, «ушла душа». Но это была правда! Под этим обращением удалось собрать более десяти подписей. Это, кстати, ещё одна «информация к размышлению» о том, что, как потом утверждал в своих «первых» воспоминаниях Л. Г. Бызов, в ХНИЦ «все писали на всех». Мы «писали» не «на него», а в защиту его лично, в защиту его научной репутации и его доброго имени от лившейся сверху клеветы! Как можно было этого не оценить и не запомнить?

Любопытно, что друг, ученик (по его же словам) и многолетний «соратник» Л. Г. Бызова И. Е. Минтусов подписать обращение в качестве бывшего председателя СТК ХНИЦ отказался, а П. М. Кудюкин, которого Л. Г. Бызов в своих «вторых» мемуарах даже не вспомнил, это обращение подписал одним из первых[1]. Подписал его одним из первых и Дима Алексеев в качестве бывшего заместителя директора. Я подписал обращение первым и указал в качестве обратного адреса свой домашний адрес. Обращение было отправлено в Президиум АН СССР с копиями в несколько адресов (правда, отовсюду они пересылались в Президиум АН СССР). И комиссия для его рассмотрения из трёх человек действительно была создана. Возглавлял её социолог Игорь Григорьевич Петров, профессор из МГУ. Фамилий других её членов я уже не помню. И. Г. Петров долгое время на словах демонстрировал всяческое сочувствие нам, но, в конечном счёте, нас предал, как предали нас и другие члены комиссии. И. Г. Петров в начале нашего общения даже пригласил меня к себе домой (жил он тогда в одной из розовых башен «Царского села» в районе станции метро «Кунцевская»[2]), мило беседовал, поил чаем, сочувственно комментировал выступления оппозиционных депутатов на Съезде, который в это время показывали по телевизору, и дал мне экземпляр предварительного текста заключения комиссии (и оно было в нашу пользу), но потом (уже накануне разгона) появилось какое-то время скрывавшееся от нас их же окончательное заключение, которое было направлено против нас. Вот так[3]!

Вспомнил, в этой связи (как вспоминал не раз и до, и после этого), одно, первоначально поразившее меня, место из прочитанного мной ещё до перестройки в «самиздате» (и оказавшего на меня тогда очень сильное воздействие) романа А. А. Зиновьева «Светлое будущее»: «Хотя знаешь, что наш советский человек с поразительной лёгкостью идёт на подлость, хотя подлости ждёшь чуть ли не от каждого близкого тебе человека, она обрушивается на тебя как полная неожиданность, когда случается актуально»[4].

Кстати, я примерно тогда же ходил на приём к юристу в юридическую консультацию для научных работников на улице Станкевича (в нынешнем Вознесенском переулке). Я кратко рассказал юристу-консультанту (немолодой и, несомненно, умной женщине) о ситуации, когда по воле академика Т. И. Заславской нам грозит разгон и высказал своё мнение, что нам должны хотя бы раздать при уходе заработанные нами деньги (а на каждого из нас приходилось не менее 1000 тогдашних рублей), и спросил: «В уставе нашего ХНИЦа написано, что прибыль является собственностью трудового коллектива. Как вы считаете, это — реальность, за которую можно бороться, или просто — набор слов?». Она улыбнулась и ответила: «Если вы пойдёте требовать эти деньги и с вами пойдут человек 20-30, то может оказаться, что это — реальность. А если с вами пойдёт 2-3 человека, то, скорее всего, окажется, что это — просто набор слов». Я прикинул, сколько в ХНИЦе осталось человек, на поддержку которых ещё можно положится, и понял: «Плакали наши денежки»! «Таким образом, — спросил я её, — вы признаёте, что в науке царит КУЛАЧНОЕ ПРАВО?» «Если вам нравится называть право академика диктовать свою волю рядовому научному сотруднику кулачным правом, можете это делать. Но это — реальность. И вам этого не изменить» — ответила она. Кстати, это было, на мой взгляд, ещё одним убедительным подтверждением выдвинутой Симоном Гдалиевичем Кордонским теории о сословном (а не классовом) характере нашего общества.

Едва ли не единственным (хотя, строго говоря, и пустяковым для нас) плюсом от деятельности комиссии Президиума АН СССР было то, что В. Г. Мордковичу по её решению пришлось вернуть незаконно полученные им деньги, т. к. он получал два полных оклада на двух руководящих постах: по месту своей основной работы и в ХНИЦ. Это тогда запрещалось и это было одним из наших обвинений в его адрес. Но для такого жадного до денег человека, каким был он, это была, пожалуй, крупная неприятность. И он ещё больше возненавидел меня, но и бояться меня он стал тоже ещё больше. Он этого даже не скрывал.

Перед моим уходом из ХНИЦа я попросил его подписать моё заявление о полагавшемся мне после года работы очередном отпуске, в который решил, всё-таки, сходить. И В. Г. Мордкович, признавшись, что я его, как он выразился, «запугал», с опаской поинтересовался, нет ли тут подвоха и не нарушит ли он ещё что-нибудь, если моё заявление подпишет. Думаю, что, если бы я попросил его выплатить мне «на прощание» премию, он бы и премию мне выплатил, лишь бы я быстрее ушёл. И мы с женой тогда побывали в Пушкинских местах (Михайловском, Тригорском и в Святогорском монастыре). Это было прекрасно (особенно — после той помойки, с которой я только что близко соприкоснулся в среде «перестроечной» социологической номенклатуры и её обслуги)! Именно тогда мои надежды на «мирный прогресс в рамках законности» получили СИЛЬНЕЙШИЙ удар! Кстати, последним, если не ошибаюсь, В. Г. Мордкович вышвырнул из ХНИЦ А. Г. Кендлера. Беспринципное пресмыкательство перед В. Г. Мордковичем ему, в конечном счёте, не помогло. А сам В. Г. Мордкович умер от инсульта года через три.

Самым же главным итогом борьбы за ХНИЦ было то, что вся эта история с моим обращением к Т. И. Заславской, с комиссией Президиума АН СССР[5] и т. д. частично отвлекла врагов Л. Г. Бызова от его травли и месяца на два оттянула фактический разгон трудового коллектива. Он получил форму вывода всех членов коллектива ХНИЦ за штат. И осуществил это наш новый директор. Он был из МГУ, как и сам И. Г. Петров. Фамилии его я уже не помню. Он был назначен на пост директора с подачи того же И. Г. Петрова, и его кандидатура была предварительно согласована с нами как казавшаяся нам более приемлемой по сравнению с первоначальной кандидатурой, намечавшейся В. Г. Мордковичем. И он же нас и «кинул»! Ещё один материал для «социологии научных мафий»! Впрочем, этот субъект, наверняка, и не стал фактическим директором «очищенного» от нас ХНИЦа. Он, несомненно, был просто «зицпредседателем» и ширмой для дорвавшейся до заработанных нами денег банды Э. Н. Фетисова и В. Г. Мордковича. И, хотя в борьбе за права становившегося всё более эфемерным (и оказавшегося не очень благодарным мне) трудового коллектива ХНИЦ я потерпел поражение, я могу утешить себя словами Сократа: «тот, кто претерпевает несправедливость, счастливее того, кто её совершает»[6].

Но мне пора было, наконец, уходить из умершего (точнее — убитого) ХНИЦа. И у меня было два реальных варианта перехода. Я мог перейти к Диме Алексееву (они с Л. Г. Бызовым уже успели помириться), у которого уже была своя «крыша», и который звал меня к себе, или в Добровольное общество «Наука» к Г. Л. Гуревичу, который принимал некоторое участие в борьбе за ХНИЦ и тоже звал меня к себе, а ранее был мне обязан своим восстановлением на работу в ХНИЦе, так что он пришёл туда, всё-таки, не с улицы. Кроме того, я узнал, что к Г. Л. Гуревичу уже перешёл Л. Г. Бызов, которого, по моему убеждению, ждало большое научное будущее и с которым мне хотелось снова работать. Я перешёл туда 16 августа 1989 года на должность старшего социолога. Как позже верно писал Л. Г. Бызов, «Добровольное общество «Наука» — это по том временам было что-то вроде крыши для разного рода независимых научных коллективов, которые хотели что-то делать (по аналогии с ранее известными НТТМ — центрами научно-технического творчества молодёжи). Они давали регистрацию, собирали с нас небольшой процент, и делай что хочешь»[7]. Туда же я убедил перейти и какую-то, казавшуюся мне наиболее приличной, часть бывших сотрудников (точнее — сотрудниц) ХНИЦа. В ДО «Наука» Г. Л. Гуревич и Л. Г. Бызов, который был несомненным «мозгом» новой организации, зарегистрировали собственный независимый центр — СОЦЭКСИ (социологических, экономических и системных исследований), куда автоматически перешёл и я.

Из того, чем я там занимался, Л. Г. Бызов не без ехидства упомянул лишь о том, что я вместе с ним занимался социальной диагностикой на Павлово-Посадском заводе «Экситон» и при этом «не скрывал отвращения к подобной работе»[8]. Это был, кстати, единственный во всех его воспоминаниях (и весьма своеобразный) намёк на круг моих собственных научных интересов, которых мне, по-видимому, просто не полагалось иметь. Так, по крайней мере, я это воспринимаю сейчас. А ведь он тогда не прочь был на словах мне польстить как равному коллеге по науке! Боже мой! Кстати, стремясь расширить круг профессионального общения Л. Г. Бызова, на которого в социологической среде «вешали всех собак», я примерно тогда же привёл его на очень либеральный тогда Географический факультет МГУ и познакомил его с давно уже мне знакомым Леонидом Викторовичем Смирнягиным Он тогда занимался не только географией США, но и (впервые, после почти столетнего перерыва) зарождавшейся электоральной географией в СССР). На мой взгляд, тогда с ним возможно было какое-то профессиональное сотрудничество. Не знаю, чем потом это всё кончилось. Сам Л. Г. Бызов, хотя и принимал (и в период создания ХНИЦа, и в начале своего «свободного плавания») мою организационную помощь по расширению своих контактов и связей, но уже тогда не очень охотно делился со мной какой-либо информацией о круге и, тем более, подробностях своего «делового» общения. Ему, как я позже понял, я нужен был либо в роли своего рода «бронежилета», или, точнее, «прикрывающего пулемётчика» (в период агонии ХНИЦа), либо в роли некоего «агента-коммивояжёра» (после ХНИЦа), но отнюдь не в роли равного коллеги по науке. Жаль, что я долго этого не понимал и принимал за чистую монету его слова начального «постхницевского» периода о том, что теперь настало наше с ним время.

В частности, по его просьбе я тогда ездил вести переговоры о возможном сотрудничестве с Ксенией Григорьевной Мяло. Я знал о ней как об авторе исследований молодёжной субкультуры, и, в частности, «Казанского феномена», но её радикально-националистические, «чёрнопочвенные» (по определению Ю. А. Левады), и антилиберальные (как эту систему воззрений именовал Л. А. Гордон) взгляды не были мне тогда известны, в отличие от самого Л. Г. Бызова, которому они, как я сейчас понимаю, уже тогда во многом были близки. Если бы я о её взглядах лучше знал, то, пожалуй, уклонился бы от этой встречи. Вообще, как я всё лучше понимаю, циничное манипуляторство по отношению к, вроде бы, коллегам, — норма в нашей научной среде. Исключения тут крайне редки.

Географы

Тут я хочу поместить некую небольшую «вставную новеллу» о своих знакомствах и взаимоотношениях в географической среде, которая некогда (в годы моего членства в ГО) была мне довольно близка. Кстати, Л. В. Смирнягин ещё тогда рассказал нам, что именно «демократы» (в отличие от «дубиноголовых» представителей партийно-советской номенклатуры) особенно тщательно секретили всю информацию, связанную с избирательной борьбой. Он приводил, в частности, примеры со своим хорошим знакомым и коллегой по американистике, специалисту по политической истории США (и, в частности, — по американскому конституционному праву) «межрегионалом» Сергеем Борисовичем Станкевичем[9], уже начавшим тогда своё «восхождение» во власть и готовившемся к выборам в Моссовет, в котором он вскоре стал первым заместителем одного из главных «прорабов перестройки» председателя Моссовета Гаврилы Харитоновича Попова. Не случайно, конечно, что главными специалистами по электоральным проблемам (и в историко-политическом, и в географическом аспектах) стали у нас именно американисты. Своего опыта в этой области у нас тогда просто не было. Насколько я понимаю, именно под «идейным руководством» Л. В. Смирнягина была издана первая и, можно сказать, классическая книга на эту тему[10]. Позже я познакомился, как я думаю, с одним из его учеников Андреем Владимировичем Берёзкиным и с интересом читал (и использовал для сравнения с результатами своих исследований) его статьи по аналогичной тематике[11] и [12]. В последние годы («в новом тысячелетии»), впрочем, я с А. В. Берёзкиным уже никак не пересекался.

Тогда же я познакомился и с ещё одним крупным географом, специалистом по географии инновационных процессов, тогда доцентом, а затем (с 2002 года) — профессором кафедры экономической и социальной географии России в МГУ Вячеславом Леонидовичем Бабуриным. Мы ещё сравнительно недавно с ним пересекались на той же кафедре в МГУ.

Неплохие отношения были у меня, в своё время, и с недавно скончавшимся профессором кафедры экономической и социальной географии России, крупным специалистом в геоурбанистике и вице-президентом Академии урбанизма Евгением Наумовичем Перциком. Я даже читал где-то в 1990-х годах у него на кафедре лекцию и рассказывал студентам о своих методах исследования Москвы. И один из его студентов, в порядке курсовой практики, даже пытался (не очень успешно) помогать мне в моей работе. Позже (в 2009 году) Е. Н. Перцик стал академиком Российской академии архитектуры и строительных наук. Но уже довольно давно, кажется, где-то «на рубеже тысячелетий» или несколько позже, наши отношения с Е. Н. Перциком прервались. Я сейчас не очень помню причину этого. Возможно, дело было (при всех его научных заслугах и широкой известности) в его очень большой «системности», что мне никогда не было свойственно, или в том, что, как я недавно узнал, он в последние годы жизни много болел. Впрочем, может быть, и я тоже оказался по отношению к нему в чём-то не на высоте. Как я сейчас обнаружил, я ни в диссертации, ни в монографии не сослался ни на одну его книгу. Зря, наверное, я этого не сделал. Тем более, что я стремился дать в обеих своих библиографиях, по возможности, исчерпывающую картину научной литературы по близкой мне тематике. Приведу сейчас название хотя бы одной из его книг, наиболее близкой мне по содержанию[13]. С его именем связан один лестный для меня эпизод. В обнаруженном мной в сети введении к диссертации Елены Юрьевны Агеевой на соисканиу степени доктора философских наук «Город как социокультурное образование: Функционально— типологический анализ» (в истории вопроса) было написано: «классификациии городов уделяли винимание такие учёные как В. Зомбарт, В. Семёнов Тянь— Шанский, А. И. Воейков, Е. Н. Перцик, Ю. Г. Вешнинский[14]». Обнаружив себя в этом чрезвычайно престижном списке (а я тогда и кандидатом ещё не был), я был очень впечатлён и стал переписываться с Е. Ю. Агеевой. Мы с ней до сих пор переписываемся и презваниваемся, а однажды «пересеклись» на VI Российском философском конгрессе «Философия в современном мире: диалог мировоззрений», состоявшемся в Нижнем Новгороде 27-30 июля 2012 года. И когда я опубликовал, наконец, свою первую книгу[15], то Е. Ю. Агеева (наряду с И. В. Кондаковым) была её рецензентом.

Не могу, также, не отметить влияние, которое оказал на меня недавно скончавшийся мой почти тёзка крупный экономико-географ и специалист по географии мирового развития Юлий Григорьевич Липец, с которым я был немного знаком, хотя, наверное, и меньше, чем следовало. В 1960-1966 годах он работал в Институте географии АН СССР и, вместе с Л. И. Василевским, В. М. Гохманом, И. М. Майергойзом и Ю. В. Медведковым (о нём я выше уже писал), создал семинар по новым методам исследований МЦ РГО. В 1966-1980 годах он работал в ЦЭМИ (примерно тогда же, когда там работал изгнанный из официальной социологии Ю. А. Левада). Там он принял участие в создании первой в СССР модели мировой динамики. В 1980-2006 годах он работал в Институте географии РАН, где он заведовал лабораторией мирового развития. Ю. Г. первым в СССР стал заниматься географией развития — синтетической областью на стыке географии мирового хозяйства, проблемного страноведения и глобалистики[16]. Занимался он, также, вопросами теоретической географии и применением математических методов в географии, Кроме того, он занимался, в частности, проблемами адаптации экономики России к рыночным условиям. И это ещё далеко не всё из того важного, что Ю. Г. Липец сделал в науке.

Л. В. Смирнягин несколько позже того, о чём я писал выше, (в 1993 году) стал членом Президентского совета при Б. Н. Ельцине. Мы довольно долго поддерживали с Л. В. Смирнягиным вполне приятельские отношения, насколько они были возможны при столь разных наших официальных статусах. Но, в годы моей службы в Институте Наследия, я и не скрывал от него своих «сложных» отношений с его давним другом Ю. А. Ведениным. А тот, приходя в сектор живой традиционной культуры, где я тогда работал, охотно рассказывал об обилии совместно с ним выпитого. Кстати, одну из статей Л. В. Смирнягина[17] я цитировал в своей недавно опубликованной монографии. Но, уже после моего ухода из Института Наследия в 2013 году (к чему самым неприглядным, и даже уголовно наказуемым, образом «приложил руку» Ю. А. Веденин), его давняя дружба с этим его многолетним директором (и моим многолетним «истребителем»), к сожалению, всё-таки «перевесила» наши (гораздо менее давние и близкие) приятельские отношения. Особенно активное неприятие Л. В. Смирнягина вызывали мои рассказы о царящем в Институте Наследия холопстве и раболепии, а также и о процветавшем (и фактически поощрявшемся) его давним другом антисемитизме среди сотрудников «его» Института. И, незадолго до его кончины, наши отношения прервались. Увы.

И ещё сколько раз я на поздних этапах своего жизненного пути неожиданно для себя наступал на широко раскинутые (особенно — в географической среде, но, — не только) «щупальца» Ю. А. Веденина и других людей, находящихся от него «в служебной и иной зависимости»! Это относится и к моим довольно давно прервавшимся отношениям с руководителем Центра геополитических[18] исследований Института географии РАН, заместителем директора Института географии РАН, первым вице-президентом Международного географического союза и т. д., и т. п. Владимиром Александровичем Колосовым, на которого я в своей монографии ссылался[19]. Ссылался я и на вышедшей под его редакцией очень интересную книгу более общего содержания[20]. Относится это и к моим отношениям с сотрудницей его Центра (и, как я не сразу узнал, бывшей аспиранткой Ю. А. Веденина) Ольгой Ивановной Вендиной (весьма, кстати, квалифицированным специалистом в социальной географии Москвы), на публикации которой я в своей монографии тоже ссылался [21],[22],[23], и т. д. При этом, как мне кажется (и что, на мой взгляд, особенно печально), собственно НАУЧНЫХ (да, пожалуй, и социально-политических) разногласий у меня с ними не было и нет.

 

Не вполне простыми стали в последние годы, хотя и не прервались совсем, и мои отношения с весьма уважаемым и ценимым мной крупным географом (исследователем, в частности, урбанизации [24] и[25], что мне особенно близко, а также — почти не изученных у нас истории и географии принудительных миграций населения и историком Холокоста[26]), а также — известным под псевдонимом Павел Нерлер литературоведом (исследователем творчества и биографии Мандельштама, основателем Мандельштамовского общества и директором Мандельштамовского центра Высшей школы экономики)[27] и публицистом Павлом Марковичем Поляном.

Как ведущий научный сотрудник Института географии РАН, он, как мне представляется, тоже оказался не вполне свободен от «уз корпоративной солидарности» с Ю. А. Ведениным, который после увольнения из Института Наследия, первым директором которого он был много лет, вновь вернулся в Институт географии РАН. Как отмечалось в юбилейном поздравлении сотрудников ИГ РАН Ю. А. Веденина в его 80-летием, «Переход (возвращение) Ю. А. Веденина в Институт произошло как-то незаметно. Да по сути он и не прерывал нити связи с ним — все эти годы оставался членом научных советов, специализированного совета ВАК при институте, публиковался на страницах «Известий РАН. Серия географическая» — оставался нашим «по рождению» другом и коллегой, умным, доброжелательным и искренним человеком, много сделавшим для развития нашей географической науки». Разве можно ради какого-то Вешнинского (даже не географа ни по образованию, ни по учёной степени, да ещё и вышедшего более 20-ти лет тому назад из ГО) ссориться с таким милым, обаятельным, улыбчивым коллегой и сослуживцем!

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне даже не совсем верится в то, что ещё где-то «на рубеже тысячелетий» я (несмотря на разницу в базовом образовании со всеми другими членами ГО) чувствовал себя в географической среде почти что своим человеком. Но в последние 20 лет число географов (хотя, впрочем, и не только географов, но и многих других специалистов, связанных с изучением культурного наследия), с которыми у меня прекратились нормальные контакты, оказалось очень большим! Тогда я и стал для наименования этого явления употреблять выражение «ВЕДЕНЯТИНА»! Именно тогда (в рамках основанной мной социологии научных и интеллигентских мафий и тоталитарных сект) я и сформулировал свой «Закон сообщающихся гадюшников». Он гласит: «Уровень подлости в отдельно взятом гадюшнике не может быть ниже, чем уровень подлости во всей системе сообщающихся гадюшников». А ведь когда я «на рубеже тысячелетий» прекратил платить членские взносы в Русское географическое общество, в котором состоял с 1985 года (тогда оно ещё называлось Географическим обществом СССР), я ещё не предвидел того, в какой изоляции я окажусь в значительной части географического сообщества со временем (после прихода в Институт Наследия и всё большего нарастания, мягко выражаясь, «шероховатостей» в отношениях с его первым директором Ю. А. Ведениным)[28].

Но, пожалуй, «апофигеем» изменения моих отношений с находящимися «в служебной и иной зависимости» от Ю. А. Веденина географами был произошедший около десяти лет тому назад (и застигший меня тогда врасплох) полный разрыв отношений с одним из самых его «верных самураев», бывшим сотрудником (наряду с Ю. А. Ведениным) созданной Ю. В. Медведковым Лаборатории экологии человека ИГ АН СССР (ЛЭЧИГАН), где я ещё до перстройки выступал, специалистом по теоретической географии и теории центальных мест (автором релятивистской теории центральных мест) и по теории городского расселения[29], бывшим тогда профессором кафедры экономической и социальной географии России МГУ, а также — членом экспертного совета ВАК, организатором так называемых «Сократических чтений» (по воспоминаниям Б. Б. Родомана, приглашавшиеся туда философы вежливо выслушивали философские рассуждения задававших там тон географов) Вячеславом Александровичем Шупером. Мы никогда не были с ним сколько-нибудь близки (особенно — после его застигшей меня врасплох публичной апологии путинизма), но его внезапный отказ даже поздороваться со мной при встрече (мы случайно встретились, когда я шёл в Институт Наследия, а он — оттуда) меня, всё-таки, ошеломил. И это неожиданное и откровенное хамство (в сочетании с «французским шармом» (в 1992, 1998 и 1999 годах он, как и примерно тогда же Л. Б. Коган, читал лекции в Университете Париж-X)[30], довольно претенциозным «сократизмом», неизменными «бабочкой» и беретом!) кое о чём, конечно, говорило, в частности, — о том, что считалось (и считается) интеллигентностью в значительной части нашей нынешней географической среды! Это, на мой взгляд, наглядная иллюстрация к проблеме имитативности в нашей научной и общественной жизни, о которой я ещё напишу чуть ниже.

(Продолжение следует)

 Примечания:

[1] Ещё более странно, на мой взгляд, то, что Л. Г. Бызов в своих воспоминаниях ничего не написал о довольно активном участии П. М. Кудюкина в попытках воссоздания социал-демократии в нашей стране. Вероятно, Л. Г. Бызов так и не смог ему простить того, что во время противостояния Белого дома и Б. Н. Ельцина в 1992-1993 годах П. М. Кудюкин и он сам (вместе с О. Г. Румянцевым) оказались «по разные стороны баррикад».

[2] Помню, что, когда я ещё только шёл к нему от станции метро домой, у меня зародились смутные подозрения в его адрес. Я, будучи уже тогда специалистом в социокультурной топографии Москвы, подумал, что человек, получивший возможность жить в «Царском селе», должен иметь на своей совести что-то дурное. Я тогда отгонял от себя эти мысли и старался убедить себя в том, что нет правил без исключений. Но, как показало дальнейшее развитие событий, профессиональная интуиция меня не подвела.

[3] Существенно позже я неоднократно встречал И. Г. Петрова на довольно интересных культурологических семинарах у Эди Викторовны Сайко. Он пару раз порывался по-приятельски потрепать меня по плечу, но я эти порывы решительно пресекал.

[4] Цит. по: Зиновьев А. А. «Светлое будущее». Зиновьев А. А. Собрание сочинений в 10 т. Т. 2., М., ЗАО Изд-во Центрполиграф, 2000. с. 229.

[5] Л. Г. Бызов об этой комиссии, разумеется, хорошо знал (кажется, даже сам с кем-то из её членов беседовал, «давая показания», и жалуясь на свою судьбу), но в своих воспоминаниях о ней даже не упомянул. Увы!

[6] Цит. по: Боннар А. Греческая цивилизация. От Еврипида до Александрии. Т. 3-й, 2-е издание, М., Искусство. 1992, с. 110.

[7] Бызов Л. Г. Поиски, потери, возвращения. Мой путь социолога. М., Новый хронограф, 2018. с. 110.

[8] Бызов Л. Г. Поиски, потери, возвращения. Мой путь социолога. М., Новый хронограф, 2018. с. 110.

[9] Как же этот бывший «межрегионал» и один из главных московских «демократов» сегодня политически и морально «слинял»!

[10] Весна 89: География и анатомия парламентских выборов (А. В. Берёзкин, В. А. Колосов, В. А. Мячин и др., под ред. В. А. Колосова, Н. В. Петрова. Л. В. Смирнягина, Предисл. В. М. Котлякова). М., Прогресс, 1990.

[11] Берёзкин А. «Вандея» и «Кронштадт» на политической карте Москвы. — MEGAPOLIS International, № 1,1991, с. 16-20.

[12] Берёзкин А. Москва, которой мы не знаем. — MEGAPOLIS International, № 4,1991, с. 3-7.

[13] Перцик Е. Н. Геоурбанистика (география городов). — М., Высшая школа, 1991.

[14] Агеева Е. Ю. «Город как социокультурное образование: Функционально-типологический анализ». Автореферат диссертации, ННГАСУ, 2005.

[15] Вешнинский Ю. Г. Аксиологическая география. Топология культурного пространства на рубеже тысячелетий. СПб, Алетейя, 2019.

[16] См., напр.: Липец Ю. Г., Пуляркин В. А., Шлихтер С. Б. Экономическая география мирового развития. XX век / Липец Ю. Г. — СПб, Алетейя, 2003 и мн. др.

[17] Смирнягин Л. В. Культура русского пространства // Космополис. 2002/2003. № 2.

[18] Хочу, кстати, именно здесь высказать своё суждение, с которым многие могут не согласиться, что ставшая у нас в последнее время очень модной геополитика, по самой своей природе СОВЕРШЕННО НЕСОВМЕСТИМА С МОРАЛЬЮ! И не зря ей так увлекались идеологи нацизма!

[19] Колосов В. А. Москва на политической карте России и политическая карта Москвы // Известия РАН. Сер. геогр. 1996, № 5.

[20] Мир глазами россиян: мифы и внешняя политика / Под ред. В. А. Колосова. М., Институт Фонда «Общественное мнение», 2003.

[21] Вендина О. И. Социальное расслоение в Москве: цена экономических реформ // Известия РАН. Сер. геогр. 1996. № 5.

[22] Вендина О. И., Каринский С. С. Москва: образ города и его восприятие // Проблемы расселения: история и современность. М., 1997.

[23] Вендина О. Миграция в Москве: грозит ли российской столице этническая сегрегация? — Миграционная ситуация в регионах России / Под общ. ред. Ж. Зайончковской. Вып. 3, М., Центр миграционных исследований РАН, 2005.

[24] Кибальчич О. А., Полян П. М. Проблемы современной урбанизации. Академия наук СССР, Московский филиал Географического общества СССР, 1985.

[25] Полян П. М. Территориальные структуры — урбанизация — расселение: теоретические подходы и методы изучения. — М.: Новый Хронограф, 2014.

[26] Полян П. М. Историомор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте. — М.: АСТ, 2016.

[27] См. напр. Полян П. М. Con amore: этюды о Мандельштаме. М., НЛО, 2014.

[28] Хочу отметить, что, несмотря на эти «шероховатости», я всё-таки сослался и в своей диссертации, и в своей моногафии на едва ли не единственную, но близкую мне по тематике, его книгу: Веденин Ю. А. Очерки по географии искусства. СПб, Дмитрий Буланов, М., Институт Наследия, 1997.

[29] Шупер В. А. Самоорганизация городского расселения. — М.: Российский открытый университет, 1995.

[30] Кстати, не случайно, видимо, то, что автором помещённого вместо послесловия к книге упоминавшегося мной выше Ги Бюржеля «Умирает ли Париж?» короткого, но неплохого, на мой взгляд, текста «Умирает ли Москва?» был именно В. А. Шупер.