1,291 total views (from 2022/01/01),  3 views today

А потом начнет объяснять, что вот, когда они сюда приехали, еды не было, а они все равно страну любили и ничего от нее не требовали, не то что мы, которые на все готовенькое приехали, а еще и не довольны! Вот они были очень довольны, хоть и ничего не было, и еду почти по карточкам давали. А вот они работали и терпели. Терпели и работали! И построили для нас такую замечательную страну, где теперь все есть, кроме работы. Но мы должны терпеть, потому что терпение и еще раз терпение — это главное в нашей замечательной стране. Тем более что нам так помогают, все нам дают, еда, опять же, очень хорошая. А вот когда они приехали…

Агасфер

Наталья Неймарк

Понятия не имею, что я делала в этом банке! Но какое-то дело у меня там наверняка было, а то зачем бы я туда пошла? А я пошла туда, взяла номерок и села ждать своей очереди на свободное место у стеночки. Очередь была длинная, но делать мне, наверное, было совершенно нечего, иначе, почему я не побежала дела эти делать, а осталась скучать у стеночки. А может, было очень жарко в тот день, и я, еще непривыкшая к нашей изнуряющей жаре, просто зашла в прохладный кондиционированный рай центрального банка, чтобы передохнуть. А номерок взяла для приличия, что вроде как я здесь по делу. И вот сижу я у этой самой стеночки и по сторонам гляжу, вроде как скучаю. И тут он ко мне наклонился и говорит:

— Давно приехала в страну?

— Да, — говорю, — уже давно, полгода как приехала.

Сказала и отвернулась, мол, я с незнакомыми не разговариваю. Отвернулась, я сама краем глаза все-таки посмотрела на него. Кто это такой оригинальный? Сейчас обязательно спросит:

— Ну, и как тебе у нас? Нравится после твоей голодной Руссии? Еда хорошая?

А потом начнет объяснять, что вот, когда они сюда приехали, еды не было, а они все равно страну любили и ничего от нее не требовали, не то что мы, которые на все готовенькое приехали, а еще и не довольны! Вот они были очень довольны, хоть и ничего не было, и еду почти по карточкам давали. А вот они работали и терпели. Терпели и работали! И построили для нас такую замечательную страну, где теперь все есть, кроме работы. Но мы должны терпеть, потому что терпение и еще раз терпение — это главное в нашей замечательной стране. Тем более что нам так помогают, все нам дают, еда, опять же, очень хорошая. А вот когда они приехали…

В общем, совсем я им не заинтересовалась, а даже наоборот, стала искать, куда бы пересесть от него подальше. Тем более что даже краем глаза я смогла разглядеть, какой он старый и обтрепанный. Мне тогда еще с непривычки трудно было мятые сатиновые трусы считать шортами, а раздолбанные шлепки на ногах обувью. Мне тогда еще казалось, что человек, встав утром с постели, должен все-таки умыться и одеться. Я с непривычки как-то даже стеснялась смотреть на полуодетых людей на улице. Это теперь я понимаю, что они вовсе даже одеты были прилично, а вот я в своей мини юбочке и нижнем белье, которое ошибочно за топик принимала и носила без лифчика, должна была казаться раздетой, вернее одетой, но не совсем для улицы. Я тогда этого не понимала и очень удивлялась их дикости. Вернее, то, что они на меня так бурно реагируют, это я как раз понимала, просто немного удивлялась их неумению свои эмоции скрывать! Я себя все время чувствовала как на черноморском побережье, где-нибудь в Абхазии. Ведь там же мы не удивлялись, что все на нас пялятся и пытаются познакомиться! Это же нормально, когда местные джигиты на нас бедных симпатичных отдыхающих кидаются, а мы на них, естественно, внимания не обращаем и высоко держим свою столичную марку! Для полноты картина мне все время только моря и пляжа не хватало в этом городе посреди Иудейской пустыни. А так, я себя вполне комфортно чувствовала.

Места я другого не увидела, и осталась сидеть рядом с этим стариком. А он и не заметил моих попыток от него сбежать, и то, что я на него даже не смотрю, его совершенно, похоже, не смутило. Старик устроился поудобнее, повернулся ко мне всем телом и, похоже, собрался внести свой посильный вклад в мою удачную абсорбцию. Я упорно продолжала не смотреть на него, твердо решив, что такого подарка ему не сделаю. Я уже сегодня приняла на грудь парочку таких бесед в автобусе и на рынке, с меня на сегодня хватит! Пусть себе говорит, я и отвечать не буду. Вот дождусь своей очереди и уйду. А может и у него очередь раньше подойдет. Я демонстративно посмотрела на свой номерок, на электронное табло, потом на часы, вздохнула и уставилась в пол. Но старика ничто не смущало, он явно решил осчастливить меня своим богатым личным опытом!

— Слышь, — начал он, — ты не из Белоруссии? Нет, а я вот из-под Гомеля. Да, из Белоруссии. Но только я давно приехал, сразу после войны. Я мальчишкой был. Приехал один. А больше никто не приехал. Они все еще в начале погибли. А я вот живой. А тебя как зовут? Мирка? Нет, не Мирка? А очень ты на Мирку похожа! Ты как вошла, я сразу подумал, что вот как на Мирку мою похожа. А ты не Мирка. Да… — Он помолчал немного.

Я посмотрела на старика. Лысый, с седой недельной щетиной на худом лице. Рот беззубый. Весь в стариковских пигментных пятнах и морщинках. Руки с вздутыми венами мелко дрожат. Ну, вот, сейчас он мне все расскажет и объяснит. Но я ошиблась. Старик, кажется, собирался отдохнуть на мне своими семейными воспоминаниями. Да, такое тоже бывает. Хотя это, наверняка, только начало.

— А Мирка была самая старшая. А я самый младший, — между тем продолжал Старик. — Ей уже лет тридцать было. А мне двенадцать. Да, меня к бармицве только начали готовить. А у Мирки дети почти как я. На два, нет, на три года младше меня Шайка, сын ее. Еще у нее Милик и Ривка. Еще была, кажется, дочка грудная, не помню, как звали.

Старик опять замолчал. Пошамкал губами. Взял зачем-то свою палку, уперся на нее руками. Я подумала, что он сейчас встанет и уйдет. Но старик никуда не пошел. Он продолжал говорить старческим надтреснутым голосом. Смотрит в пол и говорит, как будто уверен, что я его внимательно слушаю.

— У нас знаешь, какая семья была большая! Одиннадцать детей! Вот. Я младший. Все красивые такие! Рувен, так тот просто красавец. Все девки по нему сохли. А он рано женился. Соня. Да, Соня. Соседка наша. Она такая невидная рядом с ним. Но он на ней женился. Папа велел. А мы с папой не спорили. Ох, папа наш какой цадик был! Ох! — Старик покачал головой и языком еще поцокал. — Кузнец. Папа был кузнец. Ты знаешь, что такое кузнец в местечке? Это же фигура! Как его уважали, как уважали! Он подковы гнул. Да, со всех местечек к нему приходили. А мама, мама наша повитуха была. Всему местечку роды принимала. Да, из других мест за ней присылали. Даже наш приказчик, помню, не за фельдшером, а за мамой посылал. Вот.

— А какие сестры были, ах какие сестры! Все красавицы. Фаня и на еврейку не была похожа. Коса белая, глаза голубые! Все у нас смеялись, что мама нагуляла ее от Ивана-Стефана какого! Но, на самом деле, ее родители у какой-то бабы взяли. — Старик понизил голос, чтоб, наверное, кто чужой про эту страшную тайну не узнал и, не дай Б-г, Фане не проболтался бы!

— Баба на хуторе ребеночка нагуляла, а нам подкинула. А может, мама сама у нее взяла, пожалела. Но Фанька не знала. Нет, не знала… А, может, и знала. Она и замуж за кацапа вышла. А родители не были против. Раз любят, значит, говорили, без греха. Такие они были! Ах, как все их уважали! Я уже тогда один дома остался. Все уже замуж повыходили, переженились. Все уже отдельно жили. Мирка, вообще, в городе жила. У нее муж был начальник. Командир. Он сразу мобилизовался. Она с детьми к нам переехала. А Рувен рядом с нами жил. Мося тоже у нас в местечке. А Фанька у кацапа на хуторе. Сестра еще одна в Бобриках жила, но это не далеко от нас. Одиннадцать всего нас было. Но Семе-то повезло, его в армию забрали. Он на фронте погиб. А так все остальные дома были. Как стали из местечек сгонять, все к нам пришли. И Фанька с детьми. Ох, ее кацап не пускал, детей отнимал. А она ни в какую не хотела от мамы уходить. И детей ему не отдала. А мама ее даже просила, чтоб она к кацапу вернулась. А Фанька такая упрямая. Ну, ни в какую. Их всех вместе угнали. Мирка маленькую на руках несла, а остальные все сами шли. Папа не дошел. Его по дороге оставили. Мне потом кацап все рассказал. А все остальные дошли. Все, все там остались. А Семе повезло, он на фронте погиб. А я не пошел. Схоронился. Все они меня звали, кричали, но я схоронился и не пошел. Я один не пошел. Схоронился. Я малец еще совсем, а не пошел. Ух, как страшно одному было, но не пошел. Потом уже до кацапа добрался и у него хоронился. Ух, он лютовал на меня! В конуре собачей велел хорониться. А ночью выпускал и лютовал на меня. Как напьется, все на меня лютовал… Я потом уже в лес ушел. Меня не хотели брать, но кацап обещал им, что будет картоху давать, если меня у него возьмут. Потом уже я и воевал, как все. И в деревни ходил. А кацапа потом тоже убили.

Вот, я один живой остался. А нас одиннадцать было. А еще дети у сестер и братьев. Все там остались. А я вот жив. Живу.

А ты не похожа на Мирку. Мне только показалось. Просто ты такого же возраста, как Мирка. И росточка. Она тоже такая гладкая, с фигурой. А так, нет, не похожа.

Старик встал и пошел к выходу. Что он в банке делал? Наверное, как и я от жары прятался.

Я вот что думаю: ведь нет такого у эволюции, у природы понятия, как хороший, благородный или наоборот, плохой, трусливый, малодушный. Раз приспособился и выжил, значит, прав и молодец! Раз погиб, значит, был не прав! Мы же не говорим, что динозавры вымерли, потому, что были хуже или лучше птиц! Раз они выжили, значит, так и было правильно. С точки зрения природы, эволюции… Я так думаю… По любому, не нам их судить.