Михаил Ковсан: Правдивость сюжета в контексте безумия

Loading

Но ведь где познакомились, сообщить он обязан? Это конечно. Только не все обязательства во время войны выполняют. И их война спишет. Так что на кой? Хотя есть примета места, где они встретились. У въезда-выезда братская могила освободителей с гранитной доской: имена-фамилии-отчества-звания — недавно снарядом до жуткости разворочена. Видно, артиллеристов стрелять плохо учили, не могли же эти басурмане сознательно в могилу той войны ещё целить. Хотя, кто разберёт, что у них на уме, и есть ли он вовсе.

Правдивость сюжета в контексте безумия

Михаил Ковсан

По ясной полянке писатель шагал,
Героев писатель воображал,
Замыслы были смелы и чисты,
Но персонажи сбегали в кусты.

Хрена какого им делать в кустах?
Дрожать и лелеять собственный страх.
Творец их могуч, неистов и лих,
За милую душу замучает их.

Конечно, можно было б начать и так. Герой дремал, почти спал, открыл глаза и увидел, словно исполнение желаний сновидческих: другой герой стоял перед ним и радостно улыбался. Только было не так. Поэтому так никак невозможно, хотя очень и хочется. На самом деле улыбка с лица героя сошла и пошла искать, где бы пристроиться. Далеко забегая вперёд: не нашла. Время к улыбкам не было благосклонно.

Познакомить героев не просто, каждый автор по себе это знает. С какой бухты, барахты с какой, какого хрена они должны встретиться? А вот, ни с какой. И нраву моему не перечьте! Хорошо бы так, но неудобно. Несовременно. Нет таких купцов больше. С расстегаями и чёрной икрой извели. А познакомить героев необходимо. Иначе ничего не напишется. Не напишется — не опубликуется — не прочтётся. Слишком много «не» получается. Неприятно. Только — война. Спишет которая что угодно. Не только волюнтаристское знакомство героев. Так что — познакомились, хотя имён не назвали. Но автор хоть знает? Конечно. Но сообщить не желает.

Но ведь где познакомились, сообщить он обязан? Это конечно. Только не все обязательства во время войны выполняют. И их война спишет. Так что на кой? Хотя есть примета места, где они встретились. У въезда-выезда братская могила освободителей с гранитной доской: имена-фамилии-отчества-звания — недавно снарядом до жуткости разворочена. Видно, артиллеристов стрелять плохо учили, не могли же эти басурмане сознательно в могилу той войны ещё целить. Хотя, кто разберёт, что у них на уме, и есть ли он вовсе.

Вот, когда случилось, знаете сами. От автора можно потребовать уточнений. Жаль, что требовать от него хоть какой пустяк, бесполезно. С норовом! С гонором! Чисто поляк, похожий на того, что Грушеньку, конечно, вы помните. Только там он старый, облезлый, а у нас прежний юный, узкобёдрый, пышноволосый красавец. Как не влюбиться?

Вопрос: не влюбиться — кому?

Ответ: как кому, не-поляку, не Грушеньке же!

А что же поляк, который, как и знаменитый Андрий, совсем не поляк, даже напротив? Совсем-не-поляк искал красавицу-полячку, не нашёл — и вот, познакомился не-с-поляком во время войны, которую совсем не поляки затеяли.

Понадеявшись, что понятно, добавим уже про поляков, что те в своё время до Москвы доскакали, а те, из Москвы, в другое время до Варшавы на танках доехали. Но это замечание, наверное, лишнее.

Итак, слово сказано: встретились. Будем считать, что сюжет сам собой завязался. Где? Не слишком понятно. Зато ясно: когда. Что получается? Совсем-не-поляк в не-поляка, так уж вышло, простите, влюбился. Война! Одни мужики! Не в кого больше! Matka Boska, как сказал бы поляк, которому воспитание и крестное знамение не справа налево, а слева направо даже слышать о таком без гнева и ярости не позволяет. С Божьей матерью, понятно, никакая толерантность спорить не позволяет. Только парни, которые встретились, о ней знали немного, кое-что на уроках, но этого мало.

Итак. Оба полураздето и оборванно грязно в гражданские штаны-рубахи одетые, отбившиеся от своих или сбежавшие, дело не наше, очутились один на один в каком-то сараюшке, то ли бывшем коровнике, то ли свинарнике, они были пацаны почти городские и в домашних животных на молоко или мясо не понимавшие.

Сторонний наблюдатель наверняка бы заметил, что герои очень похожи: рост, сложение, цвет волос, лёгкая в лице азиатчинка выдержки тысячелетней. Только сторонний наблюдатель суверенному автору никакой не указ: он видит то, что желает, пишет то, что его душе авторской только угодно. Сегодня Гоголю подражает, завтра — Умберто Эко.

Как все нормальные парни, друг с другом тет-а-тет очутившиеся, стали выяснять кто из них круче, задорно махая руками, хотя драться они не любили, и матерясь, хотя большой практики не имели: росли в семьях, хоть и неполных, но всё-таки интеллигентных, у одного мама была потомственным бухгалтером в каком-то несчитанном поколении, у другого мама и вовсе была заведующей детским садом. Поэтому, как на приличном друг от друга расстоянии махали и как не изысканно матерились, автор решил не рассказывать. Его это право, ему в руки не только карты, но и слова.

Помахавшись больше словами, устав, парни присели на бочки и, покосившись один на другого, стали делиться сокровенным желанием чего бы пожрать. В сарае не было ничего, и молча они согласились, что надо вылазить шмонать.

Далеко не пошли. В том же дворе сквозь брёвна, потерявшие гармонию в целое единения, протиснулись в дом, где надыбали: полбуханки пыльную чёрствую, бутылку самогона, заткнутую бумажно, однако надёжно, банку мёда, один стакан, ложку одну и очень много бумажных салфеток, разноцветно изящных, запечатанных надёжно, так что сотри пыль, порви обёртку и вытирай хоть лицо, хоть руки, хоть что иное.

Искали также во что бы одеться, особенно рьяно бельё, майки — можно без них, но очень хотелось чистых трусов: свои пришлось за негодностью выбросить. Нашли женские, размера довольно приличного, но было невмоготу — больно чужие штаны натирали, так что, стеснительно отвернувшись, переоделись, и дальше, с ноги на ноги переминаясь, к фасону непривычному привыкая, двинулись к выходу, старательно надвигающийся конфликт обминая, решив прежде пожрать.

Из колодца ведром воду добыли. На третьей бочке в сараюшке стол накрыли при помощи бумажного разноцветья изысканно, хлеб за неимением ножа преломили, что было не просто, самогон пили из одного стакана по очереди, а мёд одной ложкой, передавая друг другу, черпали из банки, запивая водой из ведра.

Потом выкурили одну сигарету, которая у кого-то из них завалялась, и завалились прямо на земле отдохнуть. Им бы поспать — не спалось. Им бы помолчать — не молчалось. Слово за слово, за матерью мать выяснилось то, что выясниться было должно — сюжет так просто на ровном месте не возникает — что друг о друге подозревали. Так что наступило время встать и бить друг друга по почкам, по морде, по разным прочим местам, нежные не исключая, желательно какой-нибудь палкой, камнем, лучше, конечно, оружием не конвенциональным, но такого под рукой не оказалось, и пришлось друг друга по-всякому обзывать, бо вставать мочи не было, а хотелось наоборот лежать, тихо разговаривая об обычных пацанских делах, страхах, мечтаниях и прочем-прочем, к войне, на которой они очутились внезапно до мерзейшей похабности, отношения не имеющем.

Так и не подравшись — оба знали, что надо бы — снова проголодавшись, сели хлеб преломлять, водой запивать, мёд зачерпывать единственной ложкой, которую деликатно до конца не облизывали, и пить вонючую жидкость, к которой оба были привычны. В тот раз больше на мёд налегали, а в этот причастились прилично, так что захотелось, как всегда, после этого петь и любить, хотя ни у того, ни у другого ни голоса, ни слуха не было и в помине, а любили до войны не часто, урывками, можно сказать, почти не любили, хотя спьяну наверняка это утверждение бросились бы опровергать с кулаками наперевес, бить морду автору, их злостно оклеветавшему.

И поделом! Нет, чтобы свести в едином сюжетном поле в сараюшке мальчика с девочкой, война войной, а Ромео с Джульеттой всё равно друг друга найдут, так нет, пацанов — не-поляка и совсем-не-поляка друг к другу подбросил. Знаем мы ваши новомодные штучки. Редкий город без радужных парадов нынче обходится, а там, где их нет, традиционные ценности так процветают, что снова вытрезвители учреждают, а мусора в бутылочку с подследственными повсеместно играются. Что говорить, сами знаете. Только если от автора описание нетрадиционной любви ожидаете, то напрасно. Попался вам автор столь несовременный, что даже Луку Мудищева до конца не дочитал, не говоря уже о прочем ином увлекательном.

Конечно, кое-кто из читателей может автора упрекнуть: мол, сюжетец ваш не правдив, пацаны совсем юные, всю дорогу в коллективе мужском, ни уединения, ни покоя душевного, к тому же после самогона, так что: не верю! Автор не отрицает, что сюжет не слишком правдив, только писать об этом не хочет, не желает, если угодно, не имеет права, не может. Почему? Потому! Кота за хвост не тяните вместе с душой из плоти усталой.

А если герои подступят к автору с этой претензией? Ты почему соврал, правду о нас не рассказал? На это у автора разговор совершенно короткий. Кто вы такие указывать? Я вас породил, так что рот закрыли, мозги включили, прощения попросили.

Автора тем более на эти картинки не тянет, что сюжетец этот, извините за прямоту, больше смахивает на прощальную речь, чтобы не сказать, на эпитафию. Необходимо читателю с глубоким прискорбием сообщить, что из рассмотренных вариантов развития сюжета самым правдивым был автором признан самый печальный. Хорошо ещё, если тела найдут и опознают, отвезут на родину и похоронят, чтобы было куда приходить матери-одиночке, потомственному бухгалтеру, и матери-одиночке, заведующей детским садом.

А ежели кто, лавируя между версий, за иное продолжение сюжета возьмётся, Бог ему в помощь. Может даже иное начало придумать. Пусть, к примеру, опишет какой-нибудь бой, желательно не слишком смертельный, в котором герои мечутся не в силах понять, где свои, где чужие. Оба кричат. Один звонко, озонно, спасительно требует справедливости. Другой к милосердию взывает мелкобисерным голоском.

Автор с удовольствием прочитает, даже в правдивость не веря. Правда ведь вещь субъективная. К тому же никто, даже автор, не знает, что с его героями приключится, тем более со страной и миром, где им выпало жить. Он, конечно, может на героев своих поводок нацепить, только ведь они, натягивая, автора будут тащить неизвестно куда, на авторскую волю его никак невзирая.

Print Friendly, PDF & Email

Один комментарий к “Михаил Ковсан: Правдивость сюжета в контексте безумия

  1. Это, несомннно, «сюжет в контексте БЕЗУМИЯ», именно, БЕЗУМИЯ, ибо создание сюжета — наиболее трудной части конструкции художественного произведения! — зачастую смахивает на БЕЗУМИЕ. И автор это просто блестяще подтвердил. Да ещё с таким замечательно непринуждённым юмором! По себе знаю, как приходит в голову безумная идея сюжета, отвергается, но покоя не даёт, опять отвергается, затем трансформируется в нечто, мало похожее на оригинальный замысел, потом снова отбрасывается, чтобы однажды вернуться к тебе в ином обличьи и начать обрастать — чем? А чёрт его знает! — какими-то не имеющими отношения к замыслу подробностями, которые вскоре становятся очень даже необходимыми, героями, о которых автор минуту тому назад даже не думал, антигероями, становящимися главными действующими лицами… И так далее.

    Спасибо автору эссе за талантливое и смешное изложение непростого пути создания того главного, что отличает художественное произведение от нехудожественного — пути создания СЮЖЕТА В КОНТЕКСТЕ БЕЗУМИЯ!

Добавить комментарий для Александр+Левковский Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.