Владимир Рывкин: ВОВА

Loading

Чугуев помню я немного.
Мы к папе едем в лагеря.
Там по-военному всё строго.
Горят на папе кубаря…
Он командир у нас, военный,
И очень необыкновенный —
Он был тогда уже старлей
Мне это — сладостный елей!

ВОВА

Поэма в сонетах

Владимир Рывкин

Продолжение. Начало

Глава 1. ХАРЬКОВ 1933 — 1939 гг. Продолжение:
XXVI
С годами стал он командиром,
В петлицах кубики носил.
Был строг к шинели и к мундирам,
Но этим вовсе не форсил.
Он был на вид суровым, строгим,
Не подходило это многим.
Поклёп он ложный пережил,
И эти месяцы не жил…
Но, слава богу, люди были
И разобрались, что к чему,
И поступили по уму,
И человека не сгубили.
Но он порядком поседел
От этих подлых, чёрных дел.

XXVII
Чугуев помню я немного.
Мы к папе едем в лагеря.
Там по-военному всё строго.
Горят на папе кубаря…
Он командир у нас, военный,
И очень необыкновенный —
Он был тогда уже старлей
Мне это — сладостный елей!
И в лагерях, когда мы жили,
В окно к нам вор или нахал…
Тогда я выстрел услыхал.
Мы страх конечно пережили.
Бежал в испуге хулиган,
А папа чистил свой наган…

XXVIII
В семье у нас все помнят, знают,
Что папа наш актёром был.
И вроде бы не понимают
Зачем он в армию отбыл…
Он мог бы быть большим актёром
И знаменитым режиссёром.
Он роли главные играл,
На сцене жил и умирал…
Его ход не был эпатажным,
Он просто маме уступил,
Союз он этим их скрепил,
Считая это самым важным.
Не забывали, помню я,
Его по юности друзья…

XXIX
Ещё был, помню, дядя Жора,
Наверно, папин сводный брат.
Он был из первого набора,
Кто ХТЗ был строить — взят.
За достижение успеха,
Стал у руля большого цеха.
Был и машиной награждён,
И после не был осуждён…
Я помню, им всегда гордился.
Гордиться, помню, я умел.
К тому же орден он имел.
Но с нами как-то не роднился…
Я больше слышал про него,
И достижения его…

XXX
Сестрою Жоры была Роза —
Такая крупная мадам.
Всегда румяна, как с мороза,
Шумна, я после ей воздам.
Её по Харькову не помню,
Потом о ней я дальше вспомню.
Она в Одессу будет мчать,
И мы не будем с ней скучать…
Был брат у папы каторжанин,
В Сибири где-то проживал,
Отцу сигналов не давал…
Отца злодеи унижали…
Хотели даже дело шить,
Мол, он не хочет с ним дружить…

XXXI
Ещё был брат один — в Донбассе.
Шёл по бухгалтерской стезе,
К расчетам близок был и к кассе,
Жил в напряжении, в грозе…
Женился он на русской деве,
Она была подобна Еве…
Красивой, доброю слыла
И сына Вову родила.
В семье у папы и у мамы
Не так уж мало было Вов.
На нас приличный был улов…
Никто не видел в этом драмы.
Куда теперь нас было деть?
Нам миром выпало владеть…

XXXII
Имел я велик трёхколёсный.
И без боязни — жми, крути…
Солдат всегда у штаба постный
Мне попадался на пути.
Я честь ему, как на параде,
С восторгом истинным во взгляде,
Чуть ход уменьшив, отдавал
И он мне чувственно кивал…
Я на военных понимаю,
Мой папа — красный командир.
Завидев издали мундир
Или шинель, я оживаю.
Охота быть мне как они…
Текут мои младые дни…

XXXIII
Наш дом стоит у самой речки,
Электростанция за ним.
Она нам свет, тепло, без печки…
И мы зимой его храним:
Мы утепляем двери, рамы
Под руководством нашей мамы:
— «Окно бумажками оклей,
И будет в комнате теплей!»
Морозы были и метели,
Мы с мамой вместе — в детский сад.
Потом, конечно, и назад
Домой в тепло своё летели…
Порой, жалея и храня,
Она на саночках меня…

XXXIV
Есть фотография — я с папой
И старший брат его — с сынком.
Нас кто-то «сфоткал» тихой сапой,
Что называется, тайком….
У всех спокойствие на лицах.
А папа в форме и в петлицах.
Наверно, год тридцать восьмой,
Ну, и, конечно, пятый мой…
Наверно, снялись на прощанье.
Отъезд был виден впереди.
И фото, как тут ни крути,
Осталось мне, как завещанье…
Оно мне будто бы кино…
В тот мир чудесное окно…

XXXV
Брат папин — шеф универмага,
Что тут на площади стоял.
Его сын Вова — не стиляга.
Он на границе отстоял…
Он был начальником заставы
Служил для Родины, для славы…
Однажды я там с Беллой был,
И этой встречи не забыл
Жена с ним, детки — Нина, Саша,
А он майор — суров и строг.
Иначе просто он не мог,
Да и фамилия тут наша…
Пришлось вперёд мне забежать,
Чтобы и их не обижать…

XXXVI
Мой личный столик есть на фото —
В углу у самого окна.
Он, знаю, — мамина забота.
Его купила мне она.
Висит над столиком картина,
Виной, наверно, та рутина,
Не — леса, поля и дождя,
На ней лик нашего вождя.
Беру котлеты я с тарелки.
Мне мама: «Пара это — три…»
Я мыслю: «Мама, не хитри,
Известны мне твои проделки!»
Так три котлеты мне она…
Такая мамина вина…

XXXVII
Воспоминания, как птицы.
Они летят ко мне, летят.
Они в сонеты превратиться
Поэмы мчащейся хотят…
Они часов не понимают,
Меня средь ночи поднимают.
И я у них на поводу
Я их записывать иду…
Они в отдельности и строем,
Не по порядку, как хотят…
И мной они руководят.
И я нисколько не расстроен.
Мне не дают они грустить.
И мне бы их не пропустить.

XXXVIII
Пять лет почти уже мне было.
Я б уточнять года не стал…
Наверно, это очень мило
Тогда Эрот меня достал:
Она жила в квартире нашей
С мамашей, может, и с папашей….
И мама раз наедине
О ней рассказывала мне…
Мол — я большим был кавалером —
По-джентельменски поступал,
Ей, как мужчина уступал…
И мог для взрослых быть примером…
Девчонку Таню я любил,
А вот лицо её забыл…

XXXIX
«И так, она звалась Татьяной…» —
Соседской дочкою была.
Была красивой и румяной,
Раз меня за душу взяла…
Я ей всегда был рад при встрече,
Порою, брал её за плечи,
Я интерес к ней проявлял,
И не кривил, и не вилял…
Так вспоминала моя мама.
Её ж я вспомнить не могу,
Забыл всю в прожитом кругу
Как говорят — была ли дама…
Когда мне не было пяти,
Я был влюблён, как ни крути…

XL
Сестричку Танею назвали,
Когда уже мне было шесть.
Дань моим чувствам отдавали,
Смогли любовь мою учесть…
Она теперь Татьяна Львовна,
И к ней любовь всех — не условна…
Она Татьяна много лет,
И недовольства, вроде, нет…
Родные к ней всегда с улыбкой,
С любовью люди к ней вокруг,
С любовью к ней её супруг.
Ей имя дали не с ошибкой…
А я пытаюсь вновь и вновь
Припомнить первую любовь…

XLI
Не позабыть мне тёти Насти
Она здесь в комнатке жила,
И домработницей отчасти,
Когда мы жили тут, была…
Потом, когда война случится,
Мы сможем кратко приютиться
В её квартирке не полу,
В пустом — не мебельном углу.
Была война ещё в начале,
И немец сильно напирал,
И мы в теплушках на Урал.
Потом мы Настю не встречали.
Я тётю Настю обожал
И чуть подальше забежал…


XLII
Есть фотография в альбоме,
На ней там — мамина родня.
Год тридцать пятый.
Где-то в доме.
Родная кровь.
Не без меня…
На ней есть мамины сестрички,
У них, конечно, не косички.
Пред ними все их сыновья,
Ну, и, конечно же, и я…
Приехал в Харьков дядя Гриша,
Вот все они и собрались,
И все на фото удались.
Семейной повести афиша…
Кадр из прошедшего давно
Неповторимого кино.

XLIII
Стою в углу я левом нижнем,
Правее братья все сидят.
Брат Леонид (сын Бетин) — ближний,
С ним Вова — будущий солдат:
Он без ноги с войны вернётся,
И от судьбы не отвернётся
С семьёй отправится в Израиль,
Потом совсем умчится вдаль…
А Леонид, он отличался
Он и в Суворовском блистал,
Потом полковником он стал.
Потом в Германии скончался…
За Вовой — Юля Гришин сын
И на руках ещё один…

XLIV
Солдатом был сын старший Юля
И был, читали вы, убит
В каких-то первых днях июля,
В земле украинской лежит…
За нами — бабушка в платочке
Она при Бетином сыночке.
Он в пограничники пойдёт
И от чужой руки уйдёт…
А рядом с бабушкой — Анюта,
А с нею рядом Ася — дочь.
Анюта хочет мне помочь,
Чтоб больше было мне уюта…
Остался верхний, третий ряд,
И опишу я весь отряд…

XLV
В ряду последнем мама слева.
По центру — Гришина жена.
И тётя Бетя — королева,
Всегда с улыбочкой она…
Не все Томчинские на фото,
Но я скажу, и это что-то
Собралась бабушки семья,
И хорошо, что с ними я…
Одни уйдут, уйдут другие,
А фотография то есть,
Как ненасытной смерти месть.
На ней все лица дорогие.
Не зря над теми ореол,
Кто людям фото изобрёл…

XLVI
Жаль не стоит тут тетя Хана,
Их всех херсонская сестра…
Она карменовского плана,
Но и еврейского нутра…
В ней город рядышком с деревней,
В ней современный мир и древний.
И двое деток у неё,
И вечно мнение своё…
Сын — в академию Лысенко, Ефим.
Возглавит он совхоз…
С семьёю он, сестрица Ленка —
В Израиль направят свой обоз…
Но это будет всё потом
В известном времени крутом…

XLVII
Ещё у мамы брат есть Миша.
Не очень громкий человек.
Не так высок, как дядя Гриша.
В Херсоне свой окончил век.
Прожил он с тихою женою,
Довольный городом, страною,
У тёти Фани во дворе
В квартирке маленькой — дыре…
Его всего-то раз я видел,
И в этом нет моей вины,
И тронут был до глубины…
И тут его я не обидел…
Себе бы, знаю, не простил,
Если б его я пропустил…

XLVIII
На фото нет и тети Фани,
Её двух старших сыновей.
И всех детей Анюты — Ани:
Эстер, Аркадия нет с ней…
И брата мамы нет — из Риги.
Из-за не ясной мне интриги
Уехал он давно туда,
Как говорится навсегда.
Сын Фани Саша лейтенантом
Стал в Ленинграде в дни войны,
Потом уже после войны
Блеснул в учении талантом.
Завода главный инженер.
Он не имел плохих манер…

XLIX
Херсонцы к нам не приезжали,
Но, помню, ездили мы к ним.
Они нас очень уважали,
Мы отвечали этим им.
Везли пролёткой нас с вокзала.
Она на транспорт притязала.
Другого не было такси,
Труси, пролёточка, труси…
Мы, погостив у всех немного,
В еврейский ехали колхоз,
Там царство кур, коров и коз…
А это стоит дорогого,
Когда ты в городе, где дым, —
И пожилым, и молодым…

L
Есть фото — мама, я, Аркаша.
Тридцать восьмой, девятый год.
Ещё страна при мире наша,
Но в напряжении народ…
Аркадий стал уже танкистом,
Геройство есть во взгляде чистом.
Погибнет он потом в бою
В войну отечественную.
Найдётся дочь его на свете
От потайной его жены…
Она прочтёт после войны
О смерти папиной в газете.
Писал водитель, что мундир
Не замарал их командир…

LI
Про это фото стих написан.
Пусть он останется как есть.
И пусть не будет переписан
Или подправлен, раз он есть.
Расскажет он, что мы тут жили,
Трудились, пели и дружили.
На нём я в Харькове стою
В парадном праздничном строю.
Мне жалко с Харьковом прощаться
И маме, папе, вижу я…
И ехать в новые края,
И к новой жизни приобщаться…
Прощайте, Лопань и Госпром…
Дружить нам далее с Днепром…

 * * *
Я ребёнком в подвале на Скрипникской
Слышу грохот трамвая на Пушкинской.
В детский сад за оградой железною
В сквере Руднева бегаю с мамою.
Потому, что потом ей на фабрику,
А то время суровое, строгое.
Я стою с первомайской колонною,
А коленки — большие и голые…

Песня
В степи под Херсоном еврейский колхоз,
Там мягкое сено и крепкий навоз.
Там мамины корни — начало начал.
У пристани Гопри нехитрый причал.
Я помню то лето, мне малость за пять.
Из Харькова едем мы в степь отдыхать.
Война ещё где-то. Все живы, пока.
И кровью ещё не залита река.
Три брата мои  полегли на войне,
Один без ноги, два без ран возвратились.
Отец мой ушёл, когда был я в огне,
В болезни, в бреду, и мы с ним не простились.
Вернулся отец в орденах боевых,
А там всех, в еврейском колхозе убили.
Оставшихся нас, не убитых, живых
Опять, как и прежде, не очень любили…

Глава 2. ДНЕПРОПЕТРОВСК 1939 — 1940 гг.

I
Когда шесть лет мои промчатся,
Мы скажем Харькову: «Прощай!»
Не будем долго с ним встречаться.
Скучай о нас иль не скучай…
Днепропетровск теперь наш город,
Тут папа жил, когда был молод.
Он в этом городе рождён,
И был им, как бы, награждён…
Он переведен был по службе,
И мы, конечно, вместе с ним.
Что делать в Харькове одним,
Когда мы c нашим папой в дружбе…
Мы заселились в новый дом.
Я привыкал к нему с трудом.

II
Дом наш был новый, свежий чистый,
Как говорится, только сдан.
В нём жить должны были артисты,
Ну, и наш папа капитан,
Да и другие командиры,
Имели тоже тут квартиры:
И в основном на две семьи,
Как и родители мои…
Санузел общий с туалетом,
За ним был общий коридор.
Соседом был у нас майор.
И кухня общая со светом…
У них жена, два сына, дочь,
Она дружить со мной не прочь…

III
Мою подружку звали Розка.
Она ходила в первый класс.
Такая резвая стрекозка.
(это не для широких масс)
Она с меня трусы снимала,
Наверно, в этом понимала,
А я и в школу не ходил…
Но от неё не уходил.
Во мне рождался интерес.
Она свои трусы снимала,
И взор мой этим занимала,
И у меня был даже стресс…
Был опыт мой престыдно мал.
Ещё не всё я понимал…

IV
Ещё ходил я в садик детский.
Задачки ж все за первый класс,
Как говорится по-простецки,
Решал я сходу и на раз…
Меня так мама обучила.
Она умело так учила…
Уже читал я и писал,
И этим Розку потрясал…
Она решала очень плохо,
А я задачку, как орех…
Хотя бы тут имел успех
И не смотрелся жалким лохом…
Был смак друг друга обучать
И по-соседски не скучать…

V
На общей кухне Розка стелет
И говорит, что я — муж ей…
И, очевидно, в это верит,
И ей плевать, что я еврей…
А все в рассеянной улыбке,
Дивятся Розкиной ошибке.
А мне и ей всего-то лет…
Такая опера, балет…
Скорей всего, я был не первый.
Имелся опыт у неё…
Она всё трогала моё,
Так, что мои сдавали нервы…
Ещё не всё я понимал,
И действий не предпринимал…

VI
Потом ей, видно, подсказали,
А, может, всыпали ремня…
Ну, в общем, как-то наказали,
Чтобы отстала от меня.
Был взрослый брат, отец и мать.
Мог каждый что-то ей сказать.
Роман наш гас день ото дня.
Она оставила меня…
Не помню, как всё завершилось.
Быть может, не был я влюблён.
И не был сильно удивлён
Тому, что так уже сложилось…
Нас жизнь навеки разведёт.
И каждый сам по ней пойдёт…

VII
Все пацаны вокруг курили —
Моих и чуть постарше лет.
Меня однажды совратили.
В те дни не знали сигарет…
Тогда солдаты и матросы
Курили только папиросы.
Я помню: «Пушку», «Беломор»,
Входила «Звездочка» в набор…
Там был солдат на мотоцикле,
На мотоцикле — пулемёт…
Мужик любой меня поймёт,
Если вдохнул дым в детском цикле.
Потом я дым вдыхал не раз
Курил тайком и напоказ.

VIII
Я с новым  был  с велосипедом:
Педали, парочка колёс…
Ну, и случилась травма следом —
Я полетел, расквасил нос.
Перепугалась очень мама,
Была истерика и драма…
Но всё неплохо обошлось,
Её волненье улеглось…
Я помню молнию с ударом —
Она к нам в форточку влетит,
Бутылка с йодом улетит,
Могло всё кончиться пожаром.
Но папа миг не упустил,
И взлёт огня не допустил.

IX
В Днепропетровске мы бродили,
И папа в курс меня вводил —
Как дни когда-то проходили:
Где он родился и где жил.
И как отца его убили.
И как они голодны были.
А он продукты вёз домой…
Как было холодно зимой…
Жизнь шла, катилась чередою,
Он у богатого служил,
И тот злым вороном кружил
Над его жизнью молодою.
Так, папа им обижен был,
Что той обиды не забыл.

X
Был сквер с оградою чугунной,
В нём первый раз я закурил…
Была зима и вечер лунный.
Мы шли. Мне папа говорил,
Что здесь тюрьма была в те годы,
Когда народ не знал свободы
В том царском времени ином,
Когда он жил тут пацаном.
Меня печалил он рассказом,
Его я в детстве представлял,
В меня он что-то добавлял,
Как говорится, раз за разом.
Жаль, был не часто он со мной,
Была бы жизнь моя иной…

XI
Левее дома, помню, — горка.
За ней там папа в детстве жил.
Жизнь у него бывала горька,
Немало в ней он пережил.
Жил не в каких-то там хоромах.
Бывал не раз он и в погромах.
Знал то еврейское житьё
И не простое бытиё…
Квартал, где жил богач еврейский,
Городовой оберегал.
Погром туда не забегал.
Такой вот опыт был житейский.
И он так даром не прошёл,
И из сознанья не ушёл…

XII
Мой садик детский в нашем доме.
На самом первом этаже.
Я на житейском переломе
Курю, есть пассия уже…
А в детском садике детишки,
Ещё не все читали книжки…
Грызём мы сладкую морковь,
А где-то в нас уже любовь…
Она и в садике заметна,
Она старается и тут.
Вон уже парочки идут…
И здесь бывает безответна…
Мы человечишки уже —
На очень важном вираже…

XIII
У нас в квартире два балкона.
Вернее, лоджия одна…
На стенке Ленин, как икона.
Наш дом — Советская страна.
Выходит лоджия к трамваю.
Я от него и засыпаю…
Ну, а балкон глядит во двор,
В нём свой ажур и кругозор…
Там недострой или развалка,
Пацанки в ней и пацаны…
С меня спустила раз штаны
Одна, под смех других, нахалка…
Такой у них был интерес,
И явный к сексу перевес…

XIV
Центральный парк тут был отличный.
В нём пруд и летнее кино.
И поезд детский необычный.
Как это было всё давно…
Но память помнит — вид, детали
И рельсы ровные из стали,
И то, как чудо-паровоз,
Гудя во всю, детишек вёз…
В кино уже войны приметы:
Там самолёты и бойцы…
Они, конечно, молодцы!
Врагам готовятся ответы…
Домой идём мы из кино,
Когда на улице темно…

XV
Идут «Чапаев», «Волга— Волга»,
Смешит Ильинского Йорген…
Та жизнь советская не долга,
Но не уносится из ген…
Она в картинах тех осталась,
А в жизни просто разметалась…
Порой на «телеке» мелькнёт
И нам о прошлом намекнёт…
Вот, на экране Марк Бернес —
Советский лётчик-истребитель.
Он — и герой, и победитель,
К нему любовь и интерес…
В него влюблённым с детства был
И слов той песни не забыл…

XVI
У нас гостила мама мамы.
Я помню — кашляла она.
Так, что дрожали стёкла, рамы,
И всем нам было не до сна…
Меня она не полюбила,
И маме часто говорила:
«Рахитик Вова твой, рахит…»
Такой она имела хит…
Я ж свою бабушку любил.
Она в Херсон от нас умчала
По дочкам старшим заскучала…
И там фашист её убил.
Но это будет в ту войну.
Её не раз я помяну…

XVII
Труба открытая — фантомом,
Как говорили — водосток,
У нас зияла перед домом
Страстей и россказней исток.
Нас ею, помнится, пугали,
Но мы бесстрашно забегали
Вкусить таинственность и ад,
И мигом пулею назад…
Я помню выборы куда-то,
В какой-то, видимо, Совет…
А папы в это время нет.
Идём мы с мамою завзято…
И Танька с нами, что скрывать,
Идём мы все голосовать…

XVIII
Часть новый катер заимела.
Катанье будет по Днепру.
Мы все проснулись поутру,
За нами «Эмка» прилетела.
Уже на пристани нас ждали,
Швартовы катера отдали.
И понеслись мы по реке.
Вода была в моей руке…
Я руку за борт тихо свесил,
И это так не передать,
За это можно всё отдать…
Я как моряк был храбр и весел!
Жаль, это было только раз,
Но вышел маленький рассказ…

XIX
По точке часто песню пели, —
В ней про Амур текли слова.
Мы ж на Днепре Амур имели,
Ходила кругом голова…
Амур, узнал, — река большая,
Там — на границе у Китая,
А наш Амур — район всего,
И ходит катер до него…
Такая, видно, память детства —
Запоминает навсегда,
И не девает никуда,
Об это можно без кокетства…
Так вот — во сне и наяву:
С двумя Амурами живу…

XX
Живя в Германии, я встретил
Двоих, кто в нашем доме жил.
Тогда я в нём их не заметил…
И в детстве с ними не дружил.
Один ходил в наш садик детский.
Нас разговор застольный светский
В далёком Нюрнберге свёл
И в детство давнее привёл…
Второй мне в Бонне повстречался —
Был вечер творческий там мой.
Он — с моей Беллой и со мной,
Как гид, по городу промчался.
И в разговоре мы потом
Пришли с ним в тот наш общий дом…

XXI
Кончался год тридцать девятый,
Переходил в сороковой,
И белофинский враг заклятый
Засуетился за Невой…
Войска в снегах в мороз сражались.
И белофинны разбежались.
Из нас был каждый убеждён,
Что Маннергейм был побеждён.
Наш папа часто отлучался,
Не говорил он нам куда.
Была военная страда,
И он в ней, видно, отличался…
Война гремела где-то там,
И шла за нами по пятам…

XXII
Я помню, — с хлебом что-то было.
Хлеб развозили по домам.
Наверно, чтоб его хватило,
Шло к тем военным временам…
Мы, помню, торбочки сдавали,
На них фамилию писали…
В них развозящий хлеб вручал
И их обратно получал…
Война не чувствовалась в общем,
Была, наверно, далеко…
Кому-то было нелегко,
А мы живём себе, не ропщем.
Гордимся армией своей,
Мы так уверены все в ней…

XXIII
На свет тут Танька появилась.
Была июньская жара.
Инспектор в ЗАГСе удивилась:
Мол, расписаться им пора…
И маму с папой расписали,
Менять фамилии не стали.
Осталась мама на своей,
И я, как был уже, — на ней…
А Таньке папину вписали,
И стала папина она…
Не знаю — чья была вина,
Что так тогда всех расписали…
У нас в семье на первый взгляд
Не очень правильный расклад…

XXIV
Я всех подробностей не знаю,
Мне их никто не рассказал.
Но маму с папой понимаю:
Их Бог по юности связал.
Тогда в конце годов двадцатых
ЗАГС не расписывал женатых.
На маме я записан был,
Её фамилию любил…
Потом сравняемся мы с Таней,
И это будет в дни войны,
В дни отступления страны,
Однофамильцами мы станем.
А мама будет — на своей.
Ей не расстаться будет с ней…

XXV
Я был в театре тут впервые.
Та сцена в памяти моей.
И все эффекты световые,
И цвет висящих фонарей.
Я помню лестницу, оконце.
И в нём свеча, как будто солнце…
И очень грустный человек.
Не помню — тот иль этот век…
Я уходил под впечатленьем,
Я не запомнил действий всех.
Но слышу зала топот, смех,
Аплодисменты с восхищеньем.
Всего не понял я тогда,
Но, видно, это не беда…

XXVI
В Одессу папу переводят.
Ну, и, конечно, мы за ним.
Ему работу там находят.
И мы восторг в себе храним.
Я весь в мечтах о Чёрном море,
О голубом его просторе,
И маме тоже море всласть,
Оно над ней имеет власть…
А Таньке год ещё не полный,
Она пока ещё дитя,
Придутся, много лет спустя,
И ей «отрадовские» волны.
Отцу, там — в Округе служить,
А нам в Одессе-маме жить!

XXVII
Я был тут раз в командировке.
Через каких-то сорок лет…
Отдался я своей сноровке,
Поднявшись в солнечный рассвет.
Потом гостиницу покинул
И на ходу маршрут прикинул,
По интуиции пошёл
И всё мне нужное нашёл.
Наш дом стоял на старом месте…
И также тут звенел трамвай.
Но изменился здешний край,
Я комплимент скажу без лести:
Сияли новые дома,
Особняки и терема…

XXVIII
Стоял я долго с домом рядом,
Смотрел на окна и балкон.
Наверно, очень грустным взглядом,
Как смотрят в образы икон…
Ко мне старушка подтрусила.
Что так смотрю — меня спросила.
Я ей сказал, что до войны
Мы тут гоняли — пацаны…
Она прищурилась, всмотрелась,
Но сходства, видно, не нашла…
И дальше улицей пошла.
А, может, где-то разревелась…
Потом театр я нашёл
И спать в гостиницу пошёл…

XXIX
Я к жизни прошлой прикоснулся.
И край знакомый посетил.
Былому дому улыбнулся,
Вниманье чьё-то обратил…
Быть может, это всё не важно,
И даже, малость, — эпатажно…
Но это всё произошло
И навсегда в меня вошло…
С Днепропетровском я прощаюсь.
Но мной не будет он забыт.
Затмит его какой-то быт…
Но вот опять я с ним общаюсь.
И слов других при этом нет,
Как: «Данке, пушкинский сонет!»

XXX
Ещё припомнил три момента.
Я не хочу их пропустить.
Себе в порядке «комплимента»
Потом не смог бы я простить:
Раз папа в дом пришёл с собакой.
Чуть не закончилось всё дракой.
Условно это говорю,
И потому себя корю…
Была овчарка как телёнок,
И мама встала «на дыбы»,
Сопротивляться ей дабы
У папы не было силёнок…
Собаку он туда увёл,
Откуда, видимо, привёл…

XXXI
Я как-то прыгал на кровати,
Скосил, и в спинку головой.
Удар, конечно, был некстати
И шок при этом болевой…
Кровь потекла тогда из раны,
Мне вспоминались партизаны,
Что шли с разбитой головой
На беляков в кровавый бой…
Зажило всё как на собаке…
Но голова моя не раз,
На чей-то, может быть, заказ,
Разбита будет — в деле, в драке.
Да, натерпелась голова,
В неё и камни, и слова…

XXXII
Племянник мамин — брат мой Фима
Сын тёти Ханы проезжал.
Как говорится, просто мимо,
У нас себя не задержал…
Ему херсонцы поручили
И на словах мандат вручили:
Доставить бабушку туда.
Он это сделал без труда.
Они недолго собирались,
Их проводили на вокзал.
Я тоже что-то ей сказал.
С ней целовались, обнимались.
Печаль не мучила её,
Там были дочки у неё…

XXXIII
И я в своей командировке
К нему тут коротко зашёл.
Он жил с семьёй своей в «обновке»
Тут должность новую нашел:
Совхоз большой тогда возглавил,
На ноги крепкие поставил.
Потом уже под общий стиль
Переместился в Израиль…
Туда он ехал теплоходом.
Меня при этом обвинял,
Что с книжек я запрет не снял
Их проверяли тут с исходом…
Там он недолго кайфовал
Израиль жизнь не продлевал…

XXXIV
Да, я порядочно отвлёкся,
Намного дальше заглянул,
Вовсю сонетами увлёкся,
С этапа детского свернул…
Но вновь во время возвращаюсь,
Не отклоняться попытаюсь.
Но знаю точно, что не раз
Чуть отвлечётся мой рассказ…
С Днепропетровском я кончаю,
Мы тут прожили год всего,
И покидаем мы его.
Я не особенно скучаю…
Тогда хотел, не буду врать,
Скорей я море увидать…

XXXV
Совсем забыл о нашем сборе,
И как мы ехали туда —
Где ждали нас — Одесса, море,
Событий новых череда…
Но помну запах, дух рогожи,
И слово это помню тоже,
И слово новое — багаж,
На остальном, на всём — мираж:
Не помню поезда, вагона,
Не понимаю почему —
Не прилепилось всё к уму,
Всего не помню перегона…
Какой-то памяти провал,
Но помню первый наш привал…

Продолжение следует.

Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Владимир Рывкин: ВОВА

  1. «Вова». Рывкин В,

    В Одессу папу переводят.
    Ну, и, конечно, мы за ним.
    Ему работу там находят.
    И мы восторг в себе храним.

    Сестрою Жоры была Роза —
    Такая крупная мадам.
    Всегда румяна, как с мороза,
    Шумна, я после ей воздам.
    = = = =
    Пушкин: «Евгений Онегин»
    * * *
    Но вот уже трещат морозы
    И серебрятся средь полей…
    (Читатель ждёт уж рифмы розы;
    На, вот возьми её скорей. ))

    1. Юный Морис, дорогой! Спасибо за прочтение и сравнение с Великим поэтом. Владимир Рывкин(Одесса-Эрланген)

  2. Брат папин — шеф универмага,
    Что тут на площади стоял.
    Все стерпит бедная бумага.
    Так кто же там на ком стоял?

    1. ДОРОГОЙ ЛЕОНИД РИФЕНШТУЛЬ! ИСКРЕННЕ РАД ВАШЕЙ ПРИВЯЗАННОСТИ К МОИМ СКРОМНЫМ ТРУДАМ!!! Владимир Рывкин(Одесса-Эрланген)

      1. Читала с интересом. Мне интересны судьбы людские вообще, а здесь семейная хроника знакомого человека.
        Кусочками слышала от него самого. Про еврейский колхоз — это на Тилигульском лимане.
        Оба строим дачи на разных берегах оврага. И я удивляюсь его тяге к земле — откуда у него? И тогда он рассказывает про маму, про родню в колхозе и как все сгинули в войну…

        1. Уважаемая Мила! Только вчера прочитал Ваш комментарий. Рад, что кто-то помнит меня в Одессе. Если не ошибаюсь, однажды Вы ехали от института с дочкой и подругой с сынишкой на Тилигульский лиман, и я подсел в Ваш автобус. Мой дом действительно был через овраг, он был ещё в стадии строительства , не то, что красавец Ваш. Может, я ошибаюсь, — старый уже. Но всё равно большой Вам привет и самые лучшие пожелания. Владимир Рывкин из Эрлангена.

Добавить комментарий для Леонид Рифенштуль Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.