Между прочим, если не ошибаюсь, на IV Международном конгрессе «Русская словесность в мировом культурном контексте», проходившем в 2013 году (и где я сам выступал с докладом), один из выступавших там литературных критиков говорил, что, например, во Франции, или в Италии, если кто-либо заметит критика, выпивающего и закусывающего с писателем, о творчестве которого он пишет, то его профессиональная карьера на этом заканчивается. Его просто перестают читать! Поэтому, там критики, оберегая свою репутацию, не бывают на презентациях и фуршетах.

«…ЗВАЛОСЬ СУДЬБОЙ И НИКОГДА НЕ ПОВТОРИТСЯ…» — 19

Юрий Вешнинский

 Продолжение Начало

Между прочим, о роли неформальных отношений, далёких от каких-либо принципов (и отношения в науке тут не исключение, особенно — в России), о том, что общий стол сближает людей больше, чем научные концепции и политические платформы, хорошо писал ещё в 1920 году крупнейший социолог XX века Питирим Сорокин (цитирую по второму изданию его «Системы социологии» и готов заранее извиниться за некоторую вульгарность этой цитаты в данном контексте): «Взаимные завтраки и обеды, общие кутежи, совокупные банкеты и пиршества часто сближают и соединяют людей в длительные коллективные единства: собутыльники, сотрапезники становятся коллегами, ищут друг друга для общей попойки или обеда, делаются индивидами, привязанными друг к другу…»[1]. И далее: «…часто хороший обед или блюдо, которым хозяин дома угощает своих гостей, связывает последних с первым гораздо большей солидарностью, чем самые пламенные речи о солидарности»[2].

 А если ещё добавить к этому щедро обмываемые, по доброму русскому обычаю, совместные усилия и взаимные услуги по карьерному продвижению «своих» по корпоративно-клановой и сословно-кастовой принадлежности (ведь многие наши, даже «солидные», научные школы обладают не вполне осознаваемыми их членами мафиозными качествами), то тут и говорить нечего. К сожалению, я много лет переоценивал роль моральных принципов, теоретических концепций и политических платформ в научной среде и явно недооценивал деструктивную, морально коррумпирующую роль «священных (особенно — в России) уз собутыльничества» и норм круговой поруки в нашей научной (и вообще — общественной) жизни! А ведь это так многое объясняет! Не могу удержаться от цитирования отрывка, взятого из речи Демосфена (я в последнее время пристрастился к цитированию античных авторов), который обличал порчу нравов в Афинах в эпоху кризиса полиса: «…зависть к тому, кто получил взятку, смех, когда он сознаётся, снисходительность к тем, кого уличают, ненависть, когда кто-то за это станет порицать…»[3].

 Между прочим, если не ошибаюсь, на IV Международном конгрессе «Русская словесность в мировом культурном контексте», проходившем в 2013 году (и где я сам выступал с докладом), один из выступавших там литературных критиков говорил, что, например, во Франции, или в Италии, если кто-либо заметит критика, выпивающего и закусывающего с писателем, о творчестве которого он пишет, то его профессиональная карьера на этом заканчивается. Его просто перестают читать! Поэтому, там критики, оберегая свою репутацию, не бывают на презентациях и фуршетах. Но нам, «идущим своим путём», «самобытным» и «суверенным», «гниющий Запад» и «их нравы», конечно, — не пример и не указ!

 Кстати, я (не будучи, в отличие от большинства членов ГО, географом по своему базовому образованию) лишь сравнительно недавно узнал о том, что многолетний Председатель Московского филиала Географического общества СССР, дважды Герой Советского Союза, контр-адмирал и т. д. и т. п., Иван Дмитриевич Папанин в ноябре 1920 года был назначен комендантом Крымской ЧК и проработал на этой должности около года. Многие считают, что он тогда зарекомендовал себя как мастер расстрельных дел. В своих воспоминаниях он писал:

«Служба комендантом Крымской ЧК оставила след в моей душе на долгие годы. Дело не в том, что сутками приходилось быть на ногах, вести ночные допросы. Давила тяжесть не столько физическая, сколько моральная… Работники ЧК были санитарами революции, насмотрелись всего. К нам часто попадали звери, по недоразумению называвшиеся людьми».

Кстати, этот высокотитулованный в последующие годы «санитар революции» до конца жизни называл своим «ангелом-хранителем» печально известную в качестве одного из главных, наряду с расстрелянным во время «Большого террора» (в 1938 году) председателем Крымского ревкома Бела Куном, организаторов «красного террора» в Крыму Розалию Самойловну Землячку (хотя в те годы многие его современники уже старались от восхвалений в её адрес отказываться). Между прочим, её дальнейшая судьба сложилась несравненно лучше, чем у Бела Куна. В отличие от сначала избитого и изувеченного до неузнаваемости (по свидетельству также подвергавшегося в то время длительным пыткам, но, всё-таки, уцелевшего, бывшего чекиста Михаила Павловича Шрейдера[4]), а затем расстрелянного Бела Куна (он был реабилитирован ВКВС СССР в 1955 году), прах которого был захоронен на спецобъекте НКВД «Коммунарка», прах Р. С. Землячки после её смерти был помещён в кремлёвской стене.

Как известно, поэт и автор популярных в 1920-х годах стихов-«агиток» Демьян Бедный (товарищ Р. С. Землячки по партии) посвятил ей, пожалуй, лучшую из своих эпиграмм[5]:

 От канцелярщины и спячки

 Чтоб оградить себя вполне,

 Портрет товарища Землячки

 Повесь, приятель, на стене!

 Бродя потом по кабинету,

 Молись, что ты пока узнал

 Землячку только по портрету,

 В сто раз грозней оригинал.

И мне до сих пор не совсем понятно весьма «толерантное» отношение в нашей географической среде к членству знаменитого автора «теории центральных мест» Вальтера Кристаллера в НСДАП в 1940-1945 годах, а также и к его сотрудничеству с Гиммлером во время его службы в бюро СС по территориальному переустройству оккупированных территорий в годы Второй мировой войны (Генеральный план Ост)[6], о чём я случайно узнал сравнительно недавно, прочитав одну из публикаций покойного В. Л. Глазычева. Некоторые наши географы (упоминать конкретные имена и фамилии я пока воздержусь) эту его деятельность в те годы даже прямо оправдывают. Кстати, не случайно, видимо, что живший после войны в ФРГ В. Кристаллер в 1951 году вступил в КПГ и даже возглавил местную партийную ячейку.

Но «на рубеже тысячелетий» мне даже в страшном сне не могло присниться, что в 2009 году президентом уже не «Географического общества АН СССР», в которое я когда-то вступал, а, вроде-бы, возрождённого, «Русского географического общества»[7] станет такой «выдающийся учёный-географ» как уже немало лет возглавляющий Министерство обороны[8] РФ и, кстати, никогда не служивший в армии (это очень заметно по полному отсутствию у него военной выправки, привычке сутулиться и ходить вперевалку), Сергей Кожугетович Шойгу[9]! Всё-таки, в отличие от истории советской и российской географии, история советской и российской социологии (тоже, конечно, не безупречная) представляется мне гораздо менее жуткой! Может быть дело в том, что и при Сталине (и даже позже, до конца 1960-х годов), социология у нас была совсем запрещена и социологи просто не могли замарать себя всей этой тоталитарной жутью. Впрочем, сегодня (когда, практически, все отцы-основатели нашей «второй социологии» один за другим ушли из жизни и, в каком-то смысле, стало «всё разрешено») у нас появилась весьма могущественная и влиятельная (хотя, на мой взгляд, профессионально не очень сильная) «придворная социология», отличающаяся от лучшей части «старой школы» очень высокой сервильностью.

Из тех коллег-географов, с которыми у меня до сих пор сохранились хорошие отношения («выдавать» всех я не хочу), я назвал бы сегодня крупного специалиста в социальной географии, географии населения, москвоведении и т. д., профессора и зав. кафедрой социальной и экономической географии России в МГУ (и это далеко не все его официальные статусы) Александра Ивановича Алексеева, с которым я знаком и общаюсь с давних (ещё доперестроечных) пор. Он, в частности, «на рубеже тысячелетий» даже не поленился прийти и выступить как свидетель в мою пользу на суде в защиту моих авторских прав, нарушенных фирмой «БАНСО» и Издательским домом «Коммерсантъ». В 2010 году он написал хороший отзыв на мою кандидатскую диссертацию. И в его учебном курсе «География населения», в одной из лекций, курса «Новые направления в социальной географии» посвящённой восприятию города и городской среды, сказано что-то о моих методах. Кстати, уже в более позднее время (в «новом тысячелетии», где-то в 2010-х годах) на этом факультете проходили семинары «Постсоветский город», организатором которых был тогдашний секретарь кафедры экономической и социальной географии России Александр Антонович Агиреччо. Туда приезжали в качестве докладчиков специалисты из разных городов. Я на этих семинарах раза три бывал и мне было там довольно интересно.

Хочу, в этой связи, назвать и В. Л. Каганского (о нём я выше уже упоминал), а также, — широко известного сегодня политического географа и политолога Дмитрия Борисовича Орешкина (о нём я ещё не упоминал). С Д. Б. Орешкиным я знаком с довольно давних пор (со времён созданной при его участии в 1993 году аналитической группы «Меркатор», занимавшейся с 1994 года, в частности, созданием электронных карт). Он, как и Л. В. Смирнягин, А. В. Берёзкин и В. А. Колосов, немало сделал для изучения географии выборов в России. Сегодня он является, пожалуй, самым последовательным и непримиримым критиком «путинизма» среди представителей нашей географической среды. С ним нас сближают не только общие научные интересы, но и сходные гражданские позиции (насколько, разумеется, можно с достаточным основанием говорить о гражданственности применительно к реалиям нынешней России, где, к сожалению, даже в научной среде верноподданных неизмеримо больше, чем граждан).

 «Постперестройка»

Но, возвращаясь к предыдущему «сюжету», когда Л. Г. Бызов на той же странице своих «вторых» воспоминаний написал, что они с Г. Л. Гуревичем «в октябре 1989 года несколько раз встречались с Б. Ельциным в гостинице «Москва» и договорились о нескольких исследованиях для Межрегиональной депутатской группы, сопредседателем которой был Борис Николаевич», можно было бы упомянуть, что именно я связал я их с секретарём Б. Н. Ельцина Еремеевым (инициалов я не помню). Мне его телефон дала много лет проработавшая в НИиПи Генплана Москвы Вера Георгиевна Глушкова (выше я о ней уже писал). Она, как большой знаток Москвы, (в тайне от сослуживцев!) помогала недавно переехавшему в Москву из Свердловска Ельцину понять, «что такое Москва и с чем её едят» ещё тогда, когда он возглавлял МГК КПСС и даже считала его тогда своим личным другом. Впрочем, как продемонстрировала вся дальнейшая деятельность Б. Н. Ельцина (и не его одного), у политиков друзей не бывает. Конечно, с учётом того, что, как я узнал гораздо позже, Л. Г. Бызов с И. Е. Минтусовым работали на Б. Н. Ельцина ещё весной 1989 года во время его избирательной кампании на Съезд Народных депутатов СССР, он мог бы и иначе выйти на Ельцина. Но вместе с Г. Л. Гуревичем, который был совершенно несовместим с И. Е. Минтусовым, он по этому каналу вряд ли мог бы с Ельциным встречаться. И с идеей проведения опросов для МДГ я носился «как с писаной торбой» ещё до прихода в СОЦЭКСИ и делился ей с сотрудниками и сотрудницами по ХНИЦ.

Впрочем, я уже тогда начинал понемногу осознавать имитативный характер большей части нашей политической (и шире — общественной) жизни и говорил, порой, что главная разница между нашими тогдашними «демократами» (сегодня им примерно соответствуют «либералы») и «патриотами» заключается в том, что у одних из них в носу вдето кольцо с надписью: «демократ», а у других — кольцо в носу с надписью: «патриот». И этим, чаще всего, начинается и кончается демократизм одних и патриотизм других. Некоторые мои собеседники тогда на меня обижались. А зря! Уже «на заре нового тысячелетия» Ю. А. Левада справедливо писал: «Имитация — ключевое слово при анализе действий и оценок в различных сферах и на различных уровнях общественной жизни страны. Имитация означает использование формы, вывески, слов, лишённых реального содержания»[10]. Как это верно!

И в том, что Л. Г. Бызов много лет пользовался при проведении своих опросов незаурядными организаторскими способностями, добросовестностью и редким трудолюбием моей Лиды[11], была, всё-таки, и моя заслуга. И можно было бы об этом тоже задуматься. Ведь это я привёл её осенью 1989 года в СОЦЭКСИ к Г. Л. Гуревичу, после чего она и стала на многие годы бессменным бригадиром опросных команд. И кроме неё в этих опросах принимало участие (помимо бывших сотрудниц ХНИЦа, которых постепенно становилось всё меньше) не менее десятка моих личных знакомых, приятелей и даже родственников. Эти люди годами составляли «ядро» созданных мной опросных команд. И работали они вполне добросовестно. Правда, наша московская квартира надолго превратилось в нечто вроде офиса. То и дело звонил телефон, приходили и уходили анкетёры, шли инструктажи, раздачи и проверки анкет, раздачи денег и т. д. Мне, привыкшему к единоличной работе (я в своих исследованиях всё делал сам), к достаточно замкнутому образу жизни и стремившемуся к обстановке, позволявшей сосредоточиться, заниматься своими собственными научными делами стало совсем нелегко. Тем более, что наша опросная команда работала не только для Л. Г. Бызова. Так что я надолго оказался, в каком-то смысле, заложником собственного детища.

Но был (особенно — в первые годы) и азарт участия в некоем «прорыве»[12]. И не только научном. Было ощущение участия в обновлении самой социально-политической реальности, в «возвращении в цивилизованный мир», как это тогда было принято называть. Мне сначала даже нравилось лично проводить телефонные опросы и слышать разнообразие ответов на самые острые вопросы. Предвидения того, что всё это «обновление» и «бурление» завершится, в конечном счёте, едва ли не общим обвалом и деградацией, тогда у меня, по-моему, не было. Как, впрочем, и у многих.[13] Но не зря, насколько мне известно, Ю. А. Левада в конце жизни говорил, что в последние десятилетия Россия имеет только два состояния: застой и обвал. Хотя, чего-то позитивного в нашей жизни, что частично сохраняется и сегодня, тогда, всё-таки, удалось добиться. Особенно — в плане элементарной сытости, обусловленной худо-бедно утвердившимися у нас рыночными отношениями. Впрочем, сегодня и этому, похоже, приходит конец. И многим (таким как я, например) из тех, кто раньше не мог об этом даже мечтать, представилась возможность путешествовать в далёкие страны и видеть мир. Так, по крайней мере, было до ковида. Но наука в России, несомненно, умирает. А что будет с Россией без науки? И что будет в России с теми, кто посвятил науке жизнь? Не знаю, как другим, но мне понадобились долгие годы, для того, чтобы я осознал в полной мере то, что мы все давно живём в ОБЕЗГЛАВЛЕННОМ ОБЩЕСТВЕ!

Той же осенью 1989 года, в надежде на «благие перемены», я стал инициатором серии урбанологических лекций для подготовки будущих муниципальных политиков (сейчас этой возрождавшейся тогда профессии, практически, уже нет). Эти лекции, возможно, хоть что-то дали для повышения их профессионализма. Лекции там читали, кроме меня и по моему приглашению, два последних продолжателя традиций почти забытой у нас профессии гражданских инженеров: Татьяна Михайловна Говоренкова (её называли «бабушкой российского самоуправления» и о ней, а также об её научном наследии, я «в новом тысячелетии» не раз писал) и Александр Иванович Стрельников. Ниже я напишу о Т. М. Говоренковой и о её наследии более подробно.

Для меня лично, как для специалиста, важен был договор, который я от лица ЦПСИ Д О «Наука» заключил с НИиПИ Генплана Москвы (это был мой последний договор с НИиПи Генплана). Л. Б. Когана, который годом раньше принял участие в «утоплении» договора ХНИЦ с этим институтом, там уже не было. Он тогда уже служил приглашённым профессором в Париже (в Сорбонне). Мой отчёт по этому договору, который я им представил в 1990-м году, несколько длинно назывался «Изучение восприятия и сравнительной оценки представителями разных социальных групп привлекательности различных аспектов городской среды Москвы». Но, начиналась новая эпоха, когда за такие, нацеленные не на борьбу персон и группировок за власть, а на «общее благо» горожан, исследования уже почти никто не хотел платить деньги. А время научно-коммерческих исследований для риэлторских структур, ипотечных банков и т. д., чем я позже занялся (и когда, кстати, меня, в очередной раз, здорово обворовали) для меня ещё не наступило.

 Но вскоре выяснилось, что у Г. Л. Гуревича с административно-организаторскими способностями дела обстоят не лучше, чем у Л. Г. Бызова. Только незаурядных творческих способностей Бызова он был лишён. А желания «надувать щёки» и «играть в царя» (любимая у нас игра!) у него было полно. Да и хамоватости ему было не занимать. Он начал не без успеха навязываться к Л. Г. Бызову в соавторы статей и даже пытался вмешиваться в составление им анкет (а уж в этом-то Бызов был настоящим профессионалом). Ему и Бызову, конечно, повезло, что моя Лида обладала отсутствовавшими у них обоих организаторскими способностями и, как могла, сглаживала эти их недостатки. Но и от Г. Л. Гуревича люди стали понемногу уходить. И я тоже решил перейти (точнее — переложить трудовую книжку) к Диме Алексееву в довольно эфемерный Центр социальных исследований Московского отделения советского Фонда культуры на столь же эфемерную должность ведущего научного сотрудника. Это произошло 12 сентября 1991 года. В январе 1993 года этот центр был переоформлен в Международный центр учебных и исследовательских программ — Фонд культуры. И заказы (в том числе и те, что были связаны с опросами Л. Г. Бызова) тоже стали понемногу перетекать под крышу Димы Алексеева или ещё куда-нибудь. И это стало, фактически, концом совсем недолгой административной карьеры Г. Л. Гуревича. И, как я понимаю, приятельские отношения между ним и Л. Г. Бызовым тоже, практически, угасли. На прощании с Л. Г. Бызовым Г. Л. Гуревича не было. Кстати, не было на его панихиде ни Г. О. Павловского, ни И. Е. Минтусова, который точно в тот день был в Москве.

 Но и с Димой Алексеевым наши пути постепенно расходились. В частности, в довольно эфемероном издательстве, которое он тогда основал (названия его я не помню), он переиздал гимназический учебник истории России откровенного шовиниста и антисемита Дмитрия Ивановича Иловайского. По учебникам истории Иловайского, выдержавшим более 150 изданий, учились несколько поколений российских гимназистов. Средства к существованию он добывал прежде всего их публикацией, по некоторым подсчётам они принесли автору более полумиллиона рублей дохода. Современные исследователи указывают, что он являлся тогда «едва ли не самым состоятельным отечественным историком»; подчёркивают, что «материальную самостоятельность, отсутствие связи с академической средой необходимо принимать во внимание при анализе научной концепции учёного»; указывают, что «политическое миросозерцание Д. И. Иловайского оставило глубокий след как на выборе тематики его исследований, так и на трактовке отдельных проблем и целых периодов российской истории. 12 декабря 1870 года Совет Московского университета утвердил Д. И. Иловайского в степени доктора русской истории. Об общественно-политических взглядах Д. И Иловайского можно судить по тому, что в марте 1881 года после убийства Александра II одним из первых сформулировал мысль об «инородческом» характере революционного движения в России, утверждая, что русские революционеры являются лишь слепым орудием в руках поляков и евреев. После выхода Манифеста 17 октября 1905 года и революционных событий 1905-1907 годов Иловайский перешёл от умеренно-реакционных взглядов к радикально-реакционным, и вступил в ряд черносотенно-монархических организаций, таких как Русское собрание, Союз Русских людей, Союз русского народа. В1897—1916 годах Иловайский издавал газету «Кремль» радикально-реакционного направления, состоявшую преимущественно из его собственных публикаций. «Вишенкой на торте» тут может служить то, что среди книг, на которых сохранились пометы Сталина, есть «Средняя история. Курс старшего возраста. Составил Д. Иловайский. Издание пятое, с сокращениями. М. 1874». Книга эта интересна многочисленными пометами вождя. При этом, согласно Википедии, Иловайскому Сталин отдавал предпочтение перед Соловьёвым и Ключевским. Такам, образом, получив возможность свободно издавать, что угодно, Дима Алексеев (как и многие «свободолюбцы» того времени) стал пропагандировать именно черносотенство. Ведь на этом уже тогда можно было хорошо заработать! И тут обозначилось совсем разное понимание свободу у меня и у Димы. Для него, и многих ему подобных, свобода была едва ли не прежде всего «свободой от совести», свободой проповедовать реакцию и подлость, и наживаться на этом!

Примечания:

[1] Сорокин П. А. Система социологии, т. 1, М., Наука, 1993, с. 165-166.

[2] Там же.

[3] Демосфен, Речи. Третья речь против Филиппа, с. 117.

[4] Кстати, биография самого М. П. Шрейдера в Википедии читается буквально как детективный роман! Тот, кто её прочтёт, не пожалеет!

[5] Кажется, эта эпиграмма — самое популярное и наиболее часто цитируемое сегодня поэтическое произведение редко цитируемого ныне в других аспектах Демьяна Бедного, популярные когда-то агитки которого сегодня почти забыты. Поистине, — «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся…»!

[6] Привет ему от В. А. Шупера!

[7] Почему, кстати, именно «русского», а не «российского»? И почему тогда снова не «Императорского»? «Кутить так кутить»!

[8] Вспоминается, кстати, «Министерство мира» в знаменитом романе Дж. Оруэлла «Тысяча девятьсот восемьдесят четыре». В Российской Империи, кстати, (как и в большинстве стран мира) было не «Министерство обороны», а «Военное министерство».

[9] Может быть, С. К. Шойгу представляется нынешним руководителям отечественной географии реинкарнацией первого (1845-1892 г. г.) председателя Русского географического общества и председателя комитета по освобождению крестьян (кроме того, он сыграл важную роль в судебной реформе и в отмене телесных наказаний в армии) Великого князя Константина Николаевича Романова, главы группировки либеральных бюрократов «константиновцев»? Я лично сходства между этими двумя отечественными государственными деятелями (и председателями ГО) не вижу.

[10] Левада Ю. А. «Рамки и варианты исторического выбора: несколько соображений о ходе российских трансформаций». В сб. — Юрий Левада «Время перемен: Предмет и позиция исследователя». (Библиотека журнала «Неприкосновенный запас») М., Новое литературное обозрение, 2016, с. 626.

[11] Как написал в своих «вторых» воспоминаниях Л. Г. Бызов, «Жена Юрия Вешнинского Лида Скалецкая на многие годы стала моим верным другом и спутником в многочисленных проектах и поездках». Там же. Кстати, я не раз убеждался в том, что способность самого Л. Г. Бызова как человека к искренней дружбе носила очень специфический характер. Предпочтение отдавалось почти исключительно сторонникам внутренне близких ему «чёрнопочвенных», по определению Ю. А. Левады, ценностей. Остальным отводилась роль обслуги.

[12] Можно вспомнить в чём-то аналогичную социологическую службу, чуть раньше созданную в Питере уже покойным Леонидом Евсеевичем Кесельманом, которого я лично, к сожалению, не знал, хотя при его жизни и «дружил» с ним по фейсбуку.

[13] Наиболее близка мне в осмыслении этого явления статья А. Г. Левинсона «Обойдёмся без будущего? Социологи не находят у россиян интереса к грядущим временам». — НГ-Сценарии, 26.10.2020.

(Продолжение следует)