После этого, домой позвонив, сказал, что задерживается, чем очень жену огорчил, ей очень хотелось в кои веки вместе с Незлобиным пообедать борщом и котлетами и поговорить о сыне, не желавшем учиться и, похоже, желавшем жениться, понятно, это так, для словца, но твёрдо решившим начать в свои пятнадцать активную сексуальную жизнь в своей комнате, а не по тёмным углам с соседской Наташей, дочерью капитана Немчинова, которая была не против, она же как мать считает, что им ещё рано. И сегодня нет, не судьба. Так подумала жена майора Незлобина, разогревая борщ и котлеты для своего сиротливого уже почти ночного, хоть на сон грядущий есть вредно, обеда.

Чмошный труп в контексте безумия

Михаил Ковсан

Вечером, уже домой собирался, военкому майору Незлобину позвонили из области: через час-полтора прибудет гроб с телом частично мобилизованного, данные запишите и примите меры против излишней огласки, похоронить желательно завтра же утром, гроб временно разместить, занося со двора, излишнего внимания не привлекая.

— Ясно?

— Так точно, — и, положив трубку, подумал он про себя: попробовал бы не понять, матернулся сквозь зубы и, подняв трубку, всё в точности передал капитану Немчинову, добавив пригласить родственников для согласования места и времени назавтра к девяти ноль-ноль, нет, передумав, на десять.

Это был первый гроб частичной мобилизации, от которой сдыхались только-только, и вот — на, получай, мурыжься, расхлёбывай. У них этих выдернутых-выловленных прозвали чмошниками. Частичная мобилизация: чмо. Так что с почином вас, военком, с первым чмошным гробом.

После этого, домой позвонив, сказал, что задерживается, чем очень жену огорчил, ей очень хотелось в кои веки вместе с Незлобиным пообедать борщом и котлетами и поговорить о сыне, не желавшем учиться и, похоже, желавшем жениться, понятно, это так, для словца, но твёрдо решившим начать в свои пятнадцать активную сексуальную жизнь в своей комнате, а не по тёмным углам с соседской Наташей, дочерью капитана Немчинова, которая была не против, она же как мать считает, что им ещё рано. И сегодня нет, не судьба. Так подумала жена майора Незлобина, разогревая борщ и котлеты для своего сиротливого уже почти ночного, хоть на сон грядущий есть вредно, обеда.

Поскольку двора у них не было, грузовик подогнали вплотную к двери старого краснокирпичного здания дореволюционной постройки, в котором с незапамятных времён размещался военкомат, четыре солдата не очень умело, едва не уронили, но майор Незлобин успел подхватить, сгрузили, внесли и, пригибаясь, на второй этаж затащили, прямо в кабинет военкома, где на длинный стол поставили гроб. Открыли настежь окно, прикрыли гроб триколором и разошлись, решив, что утро вечера мудренее, завтра с утра с вызванной семьёй всё решат, начнут, понятно, с банка, с денег, потом детали похорон согласовать будет проще. На кладбище уже позвонили, чтобы к десяти были в полной готовности, а там будет видно.

Вечером, едва загнала пятилетнего Витьку в постель и села думать, что назавтра варить, позвонили и, назвав Мариной Ивановной, пригласили зайти утром в военкомат часикам к десяти. Говорили спокойно, но на вопросы, зачем, что случилось, не отвечали. Марина сразу подумала о самом плохом, но, пытаясь, заранее душу себе не травить, позвонила матери и, стараясь не напугать, попросила подстраховать, забрать Витьку из садика, если она не успеет: работников не хватает, её попросили полторы смены отработать, за переработку заплатят вдвойне. Мысли были самые чёрные, ничего делать она не могла, с едой завтра как-то перекантуемся, лучше лечь спать, утро вечера мудренее, будет день — будет пища, и всё такое подобное.

Поглядев, как там Витька, легла, желая, как можно скорей уснуть и проснуться, когда всё будет не в пример тошному вечеру мудренее. Легла, посчитала слонов и белых овец, и тех, и других, как у хорошей кассирши, было тютелька в тютельку, ровно по сотне. С детства лучше всех Марина считала. Поэтому в торговый колледж пошла, заведовала большими секциями в суперах и магазинами небольшими, надеясь поднакопить и открыть свой, пусть все подруги сдохнут от зависти.

Ворочалась в постели, забудется на какое-то время, и снова чёрные мысли прыгают в черепе, словно глупые мальчишки дерутся: ранили или убили, убили — или же ранили? Так до рассвета пацаны за место под солнцем сражались, не дав Марине уснуть.

Прохора, своего мужа, она не любила. Он родился тогда, когда давно забытые имена в моду входили. Его родители с Прохором даже немного забежали впереди паровоза. А её поотстали, к тому же она была старше Прохора почти на пять лет. Сейчас это пустяк, а тогда очень даже было заметно и в отношениях ощутимо.

У Марины с мужчинами был опыт большой и разнообразный, что способствовало выработке вкуса довольно затейливого. У Прохора с женщинами опыт был никудышний и однообразный, что выработке вкуса совсем не способствовало. Но — стерпится-слюбится.

Сошлись они потому, что ни ему, ни ей больше сойтись было не с кем. Прохор работал в охране исправительной колонии, вокруг которой кормилось полгорода. Работа тяжёлая, платят немного, но что ещё делать в городе, где работы нет никакой? Марининой маме, тёще будущей Прохора, не нравились ни работа его, ни он сам, похожий, так маме казалось, на шимпанзе, как будто она хоть с одним шимпанзе была близко знакома. Но делать нечего, когда вечно замотанная Марина спохватилась-проснулась, аборт было делать поздно, да и возраст: давно ребёнка пора. Прохор, взяв неделю отгулов, к родителям смотался в Сибирь, вернувшись, Марине ничего не сказал. На свадьбу родители Прохора не приехали. Всё было скромно и очень по-быстрому. Гости — в основном, её и его сослуживцы, да мать Марины: родни у неё в городе больше не было, у матери была где-то сестра, Маринина тётка, но они ещё в юности побили горшки.

Так они зажили вместе, не слишком счастливо, но без мордобоя, что в их городе было делом нечастым. Прохор ходил на службу, мечтая оттуда свалить. Марина трудилась в чужом магазине, мечтая свой завести. Родился ребёнок. С ним, конечно, не без проблем, устраивались: работы посменные плюс бабушка, морщась при виде зятя, с Витенькой помогала.

24 февраля в их городе как-то не слишком заметили: у всех полно своих дел и забот, а телевизор со своими пусть сам разбирается. Вначале вроде быстренько победили, но оказалось, что не совсем, да и вовсе побеждать не собирались, а только так, кое-где кое-что подправить, кое-кого от нациков освободить. Потом к войне по телевизору и вовсе привыкли. Они жили жизнью своей, а телевизор — своей, к ним не очень причастной.

Так было, пока не объявили мобилизацию. Частичную — значит, не всех. Прохор вечером перед сном рассказал, что начальник по очереди в свой кабинет вызывал и предлагал добровольно мобилизоваться. Когда всё кончится, обратно вернутся. Сулил деньги немалые и ещё от себя на посошок премию обещал. Выходило прилично. Марина тут же прикинула, что можно будет своё дело открыть и даже Прохору со службы, которую терпеть он не может, уйти, в её магазине дело найдётся. Но ничего этого не сказала. Прохору под пули — ему и решать. А он, похоже, уже всё и решил. Марина забегала-закрутилась, одела-обула, бронежилет классный добыла, всё дорогое — она не скупилась — однако по-божески, на ней друзья-знакомые, коллеги торговые лишнего не наваривали. Так что среди всех мобиков города Прохор был самый обмундированный.

Вначале звонил каждый день, затем всё реже, пока не предупредил, что какое-то время звонить он не сможет. И — вчерашний звонок.

С утра майор Незлобин всё лично проверил: транспорт, кладбище, музыка, салютная команда, венки. Речь у него была ещё с прежних времён, с чеченских, с афганских, предшественниками сочинённая, только изменения по мере надобности вносились. Два раза её прочитал, по сравнению с предыдущим использованием поправки не требовались. Это был пятый случай во время спецоперации.

Позвонили из области: как дела, вы готовы? Знали: на майора Незлобина можно положиться, но служба есть служба, доверяй, но проверяй. В свой кабинет военком не торопился, неохота было с гробом наедине оставаться. Перебрался в соседний, выгнав капитана Немчинова у входа вдову поджидать, когда появится, провести наверх, где сообщить и про банк рассказать, а затем уже он, дежурным предупреждённый, у гроба павшего воина совершит акт принесения государственных соболезнований. Так и сказал, чему капитан Немчинов, который давно хотел поговорить об отношениях своей дочери с его сыном, но не решался, не удивился: так было заведено.

Всё было исполнено в точности. На всякий случай медсестру пригласили, поблизости от кабинета военкома со всеми бебехами поместив. Капитан встретил Марину, ни в одной букве фамилии, имени-отчества павшего воина не ошибившись, сообщил, на одном дыхании продолжил про банк, как было велено, и предложил пройти в кабинет военкома. Зайдя вперёд, не постучавшись, как было задумано, открыл дверь — пропустил.

Из открытой двери первым внимательно и оценивающе посмотрел на Марину портрет пославшего Прохора погибать, за что она, законная вдова, получит деньги, которых с лихвой хватит на покупку не магазинчика, но приличного магазина, о чём и не мечтала.

Вторым на неё внимательно и оценивающе уставился из кресла во весь свой рост не гигантский поднявшийся, до нижнего уровня портрета не доставая, военком, который, достигнув полной после сидения разогнутости, открыл рот, и из него мощно и гулко воздвиглись слова соболезнования, и от себя лично, что, конечно, в конце.

Третьим на неё внимательно и оценивающе вперился гроб, молча блеснув лаковостью торжественно не дешёвой, будто её упрекая. В чём? А в том, что отпустила, могла ведь и заартачиться: «Только через мой труп», вот я бы и продолжал себе преступников охранять, будучи живым и здоровым, а не гробом, нагло подмигивающим лаком и несметные сокровища дерзко сулящим.

Майор тем временем кончил и выжидательно смотрел на Марину. Она должна была что-то сказать.

Марина тихо сказала:

— Откройте.

— Что? — спросил военком.

— Это, — в сторону гроба кивнула Марина.

— Зачем? — поинтересовался майор.

— Надо, — сказала Марина.

— Кому? — военком удивился.

— Не важно, — сказала Марина.

Их диалог, нарушая порядок вещей, застрял, словно машина в грязи. Чем больше та пытается выбраться, тем больше в грязи застревает.

Капитан машину решил плечом подтолкнуть.

— Это нельзя.

— Откройте, — на малую малость тон повышая, сказала Марина.

— Он закрыт, — вставил аргумент капитан.

— Откройте, — ещё малую малость тона добавив, повторила Марина.

Майор, видя, что капитан влез со своим плечом неудачно, нажал кнопку и произнёс:

— Завхоза. В мой кабинет.

Повисла пауза. Мхатовской молнией-чайкой. Мёртвой, подстреленной. Но — все бессмертные умерли, и пауза висело глупо, беспомощно. Дверь отворилась, и на завхоза посмотрел сперва портрет со стены, потом уставился военком и сразу за ним вперился гроб.

— Откройте, — глядя в пространство, прямо перед собой сказал военком.

— Что? — не понял завхоз.

— Это, — меняя стойку смирно на вольно, сказал военком.

— Сейчас. Только инструменты возьму, — завхоз, меняя стойку вольно на смирно.

— Идите, — приказал военком, не словом, но видом и интонацией добавляя: быстрее.

Пауза снова повисла. Теперь уже не мхатовская — грозовая. Ползвука — оборвётся, хлынет, взорвётся.

Незлобин крепился. Немчинов часто моргал. Марина молчала. Гроб, поблескивая, безмолвствовал.

            Завхоз плоскогубцы искал. Салютная команда курила. Могильщики в карты играли. В дурака. Подкидного. Музыка, инструменты труда охраняя, дремала.

            Витька за машинку с Петькой подрался. Тёща нервничала, не зная радоваться или же горевать. Родители Прохора ковырялись на огороде, на даче.

Война продолжалась. Вяло, устало и нехотя.

Явился завхоз. Начал возиться. Пауза продолжала висеть, теперь под звуки, инструментами издаваемые, которыми завхоз гроб открывал.

Наконец открыл. Крышку со столом рядом поставил.

Марина сказала:

— Не он.

— Как так, не он? — майор удивился.

— Не он, — повторила Марина.

— Посмотрите внимательней, — предложил военком.

— Не он, — все остальные слова позабыв, повторила Марина.

— А кто же? — не утерпел капитан, посмотрев на завхоза, будто тот, гроб открывая, покойника подменил.

Завхоз, подняв от гроба глаза, глянув на капитана, руками развёл: я ни при чём, не убивал, не подменял. Не взыщите.

Пообещав Марине во всём разобраться, майор кивнул капитану, чтоб проводил, завхозу — чтобы гроб обратно закрыл, и доложил области, что анкетным данным покойник не соответствует. Через два часа, которые военком провёл с гробом в своём кабинете, беспрерывно названивая и получая звонки, был получен приказ тихо, без музыки и речей до особого распоряжения закопать где-нибудь в сторонке, не на главной аллее, как ранее планировалось.

Прохор не звонил и на звонки не отвечал. Из военкомата не звонили и на звонки отвечали, что разбираются. Покойник без положенной дощечки бесфамильно покоился не на главной аллее, а в полузабытом углу.

Марина работала. Витька в садик ходил. Тёща не знала, радоваться или же огорчаться. Родители Прохора копали картошку. Незлобин-старший ЧП держал на контроле. Немчинов ему помогал. Завхоз уволился. Незлобин-младший и Немчинова-дочь продолжали мыкаться по тёмным углам.

Прохор? Не жив, не мёртв, получается. Среди живых не числится и среди мёртвых не значится.

Триколор на гроб возложить!

Триколор с гроба снять!

Война?

Продолжение следует.