Но сначала о слухах. Они в старинном затёрханном городе были уделом языков не обязательно злых, которые пистолетов похлеще. Горожане, вообще, по природе были людьми вовсе не злыми, разве что очень уж их доставали. Кто доставал? Кто-кто, те, кто всегда и всех достают. Что не понятно? Обязательно всё говорить? Чтобы было, если понадобится, что пришпилить-пришить?
Месси в контексте безумия
Михаил Ковсан
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные — пенальти и угловой
(И. Бродский. Развивая Платона).
Чемпионат мира, великая футбольная фиеста-2022 в нашем старинном, но Богом давно и навсегда забытом уездно-районном городе совпал с печальным событием: почти три десятка лет спасавший от нищеты завод закрыли окончательно и бесповоротно. Хозяева из-за бугра уходили не по-английски, скорей по-еврейски: долго прощались, отрезая хвост собаке кусочками мелкими, пока она им вилять перестала, легла под забор и околела. Кто-то сердобольно её закопал, без слов сожаления, без слов о попе, собаку любившем-убившем. Напоследок бывшие хозяева бывшего завода бывшим работникам — многие на нём успели состариться — заплатили за полгода вперёд и за свой бугор в западном направлении отвалили с большой неохотой ввиду санкций и резкого изменения политического климата, который, в отличие от неполитического глобального потепления, холодел с каждым днём всё больше, грозя всеобщим замерзанием в случае, не дай Бог, конечно.
Так футбольная фиеста с рабочей сиестой столкнулись, и та, в отличие от краткосрочной фиесты, предполагалась долгая, чтобы иначе как не сказать.
На заводе трудилось полгорода, остальному населению, пенсионеров и несовершеннолетних не исключая, от их трудов обламывалась жизнь, пусть не роскошная, но всё-таки сытая и прилично одетая. Подержанные иномарки до пробок, до отсутствия парковок город заполонили. Что теперь будет?
Но не только хлебом завод жителей города с пятисотлетней историей одарил. Завод был спонсором футбольной команды, в зените славы во вторую лигу пробившейся, где не раз клуб из областного центра на своём поле громила. Дерби! Всё, как у людей! Знай наших!
Узнали. Так что сиеста с фиестой встретились, видимо, не случайно, а, как ныне принято говорить, знаково и очень печально.
За годы бума, невиданного в истории города последних веков, в центре, от окраин удалённом совсем ненамного, развелось множество не кафешек — в городе они не прижились — но баров, по большей части пивных. Пиво любили: и в бутылках, и бочковое, и импортное, и своё — иностранных производителей. Собственно, не слишком они производили, смешивали что-то и заливали в бутылки. Их завод был точно таким, скорей сборочный цех. Отовсюду привозили детали, у них собирали, и, в отличие от знаменитого анекдота, получался товар, заявленный в названии предприятия. Оказывается, и такое бывает. Замечание актуально, потому как стены завод купил у бывшего ящика, хиревшего-хиревшего и до продажи на корню дохиревшего.
На заводе до полной сиесты и окончательной трудились в основном мужики. Когда сиеста с фиестой столкнулись, они бросились по барам справлять великий праздник футбольный, на котором отечественной сборной место было на долгие годы заказано, во-первых, потому как во что-то другое играют, а во-вторых, потому что играть с ними брезгают. Почему — знаете сами, не нам вам политинформацию на уши вешать. Имея деньги и относительно радужные перспективы в прошлом не слишком далёком, бывшие заводчане разделились на команды фанатов.
Как у тех, удостоенных, на стадионах, у них в пивных барах царила, как любят говорить комментаторы, атмосфера футбольного праздника. Так же махали кистями рук, рискуя, что оторвутся и окровавлено, как на далёком фронте, взовьются, так же пускали волну, словно там же, взрывную. Кроме того, здесь было пиво, которое там, в эпицентре фиесты, власти, не любя его, запретили. Как и там, неимоверно орали, когда свои забивали, и истошно, посмертно молчали, когда забивали противники. Одним словом, и здесь было всё, как у всех. Во всяком случае, очень похоже.
Понятно, Месси и бело-голубые цвета (не Израиль, там не поэтому делу) доминировали, превалировали, будучи всех цветов ярче, цветастей. Но и жёлтые бразильцы, потомки Пеле, дай Бог здоровья великому, отставали не слишком.
К марокканцам, африканцам-арабам, довольно настороженно относились. Вроде бы ого-го, отомстили наконец за Реконкисту одним по пенальти, другим гол даже забили, однако за них только экстремалы болели, и то в изрядном подпитии.
Европейцев у них как-то не слишком любили, разве что южных: Педри-Гави, гений Роналду. Про юного Гави даже кто-то читал, что в него юная принцесса влюбилась, среди книжек-тетрадок в школьном портфеле его фотку заныкала. А принцесса не простая — наследная! Так что держитесь, испанцы! Будет вам футбольная королева! А при ней пацан-футболист навроде принца Филиппа, покойного мужа королевы покойной, но не испанской — английской.
В отличие от Гави, Месси любили все, не только принцессы, но даже некоторые короли, президенты, диктаторы и т.д., живые и мёртвые.
— Так вот, раз заговорили, скажем о главном, во время фиесты-сиесты случившемся.
— О чём?
— Не о чём, а о ком!
— Ну, о ком?
— О ком, о ком — о покойнике!
Но сначала о слухах. Они в старинном затёрханном городе были уделом языков не обязательно злых, которые пистолетов похлеще. Горожане, вообще, по природе были людьми вовсе не злыми, разве что очень уж их доставали. Кто доставал? Кто-кто, те, кто всегда и всех достают. Что не понятно? Обязательно всё говорить? Чтобы было, если понадобится, что пришпилить-пришить?
Так вот, о принцессе у них целую историю уже сочинили. Мол, папаша-король, узнав о наклонностях дочери, законной наследной принцессы, пообещал ей в случае чего голову оторвать, а пацану это самое под корень отрезать. Так что они аккурат перед фиестой в другое царство-государство на недельку сбежали и там всё, что пожелалось им, учинили. А раз так, папе-королю делать нечего, не станешь ведь родной дочери голову отрывать, а пацану то самое отрезать, тем более что он, хоть и монарх, но всё-таки не как у нас, и людей ему жалко, вот почему они сто лет, почитай, ни с кем не воюют, а когда приходилось, то малой кровью старались: бабы там не слишком рожучие, за просто так новых бойцов не слишком-то королю нарожают.
Достопримечательностей и знаменитостей в городе не было никаких, если не считать бюст дважды героя труда, бывшего директора бывшего ящика, который в перестройку жуликом оказался. А какой город своих знаменитостей иметь не желает?
Желал город, желал и выжелал наконец. Явилась знаменитость откуда-то из окраинной ветхости, заброшенности, непролазности. Явилась в виде златокудрого пацана, в свои шестнадцать забегавшего по правому краю местной, между прочим, профессиональной команды, да так, что с поля не уходил хотя бы один гол не набегав. Частенько бывало и два. Иногда даже три. А в дерби с областными завёлся, четыре наколотил, после чего туда златокудрого тотчас же умыкнули на горе местным болельщикам, на великую радость, как всегда из мелкого сора, растущей легенде.
Природа потрудилась на славу, сочиняя его, чтобы каждая мышца, каждый сустав, каждая извилина мозговая лучшим образом подходили для владенья мячом, его укрощения, придания нужного направления вдохновенному полёту его.
Весь город знал о пацанячьей мечте: сыграть вместе с Месси. Хоть один тайм, хоть полтайма, хоть на тренировке мячом перекинуться, хоть рядом постоять, хоть мячи подавать. Какой номер был у пацана на футболке, понятно. Кто не знает, тот обязан немедленно чтение прекратить: ничего дальше он не поймёт, печальную эту легенду никоим образом ему не постигнуть. Ведь Месси — это не только великий футбол, Месси — великолепие стиля, счастье движения, сама фиеста, само воспарение духа, само торжество карнавала, Месси — это мессия ликования, увиденного великим автором великих «Столбцов»:
Ликует форвард на бегу.
Теперь ему какое дело!
Недаром согнуто в дугу
Его стремительное тело.
Как плащ, летит его душа,
Ключица стукается звонко
О перехват его плаща.
Танцует в ухе перепонка,
Танцует в горле виноград,
И шар перелетает ряд.
Как о мечте прознали — загадка. Он о мечте никому не рассказывал, вообще, не был душа нараспашку. Его в команде Месси прозвали: больно было похоже, любую мелочь поведения кумира перенимал. Завёл бы и бороду, если было бы из чего.
Подражая великому, простаивал на одном месте и десять минут и, бывало, пятнадцать, не бегал, не прыгал, попусту ногами не сучил и не дрыгал, стоял, наблюдал. Всё для того, чтобы в один ему лишь ведомый миг сорваться, взорваться, разогнаться, взлететь и, забив, руки к небу воздеть, благодаря Творца и Кумира за то, что создали его таким златокудрым и мудроногим.
Исполняя великие законы великого Хаммурапи, воспетые Бродским великим (об этом не подозревая), юный гений футбольный реализовывал пенальти, часто самим заработанные, угловые подавал столь искусно, что нередко мячи, словно с бодуна, минуя головы и вратарские руки, сами по себе залетали в ворота.
Кроме Творца и Кумира, ещё иногда он благодарил маму за то, что она его родила, а папу за то, что отвёл в детскую футбольную секцию, после чего, сочтя свой родительский долг исполненным (возможно, и справедливо), исчез из дому, из его жизни, вероятней всего навсегда. После этого у мамы один за другим появились два новых вроде бы мужа, а у него двое братьев, так что маме было не до него, хотя она златокудрого очень любила и иногда давала деньги на разные футбольные мелочи, которых, конечно, ни на что не хватало, но тренер умудрялся выискивать мелких спонсоров, а иногда и на свои самую большую в своей тренерской жизни звезду обмундировывал, у него тоже была мечта: какой настоящий тренер не грезит воспитать нового Месси, Первым тренером с большой буквы в истории навечно остаться. Воспитать Месси — это даже больше, чем Месси родить. Это тебе не Первый президент, вечно пьяненький демократ, которого, не успех похоронить, позабыли.
Кстати, к спонсорам тренер относился весьма и весьма осторожно. Местного депутата, борца с педофилами, к Месси в спонсоры набивавшегося, и вовсе отшил.
Тем временем — мы печальную нашу легенду будем рассказывать по порядку, без новомодностей чуждых русскому языку модернистских — местного Месси приметили сперва в родных столицах, затем и в чужих. У них ведь везде шпионы имеются, глядят-наблюдают, что у нас плохо лежит. Там учёного сытой жизнью в нормально оборудованной лаборатории совратят, здесь другого намёком на нобелевку заманят, где военный секрет украдут, где вот такого пацана, голы без устали забивающего, заметят. Раз заметили, раз оценили — всё, пропало пиши, голову задурят, мозги запудрят, невиданными перспективами увлекут. Пропал пацан. За футболку заветную клуба известного и мать продаст, и родину, которая ему тоже мать.
Вражьи эмиссары стервятниками не долго кружили: встретились со златокудрым в присутствии матери и первого тренера, всех троих, хоть и немного по-разному, осчастливив. Договорились и с клубом: полгода-год он будет здесь спокойно играть, сил и ума набираться, время от времени будет консультант наезжать: подсказывать-помогать, а затем, когда парень созреет физически и морально, перевезут его, где сперва в команду сверстников на свой правый край дружно вольётся, а дальше посмотрим.
Всё это было разумно, а значит, действительно, в смысле, что вполне выполнимо. Но было одно обстоятельство, никем не учтённое. Кроме матери и первого тренера, который был ему за родного отца, у златокудрого была ещё родина-мать, которая решила, что не хрен ей жить без врагов, пора их найти, чтобы было кого побеждать.
Сказано (им) — сделано (ими).
Завертелось, закрутилось — всё мутью покрылось.
Всё порвалось, порушилось. Какие мечты? Какой тут будущий Месси? Из олимпиад выгнали, из чемпионатов мира прогнали. Даже из художественной гимнастики, здесь придуманной и взлелеянной, нагло взашей, хотя девочки, как всегда, загляденье, глаз не оторвать. Да вот, оторвали!
Дикая несправедливость златокудрого мальчишку ударила по голове. В свои неполные семнадцать он не выкурил ни одной сигареты, ни одной рюмки не выпил, не поверите, конечно: ни с одной девчонкой не целовался, не говоря уже о парнях. Жонглируя мячом в перерывах между играми и тренировками, страсти переходного возраста он проскочил, не заметив, как всех вокруг влюбляет в себя и даже того, как они, эти прыщавые страсти, его приятелей нещадно губили. Всё для футбола — и ноги, и голова (как и Месси, роста он был небольшого, и над игрой головой работал усердно), и, понятно, мечты. Всё обрушилось. Крах.
Его пытались утешить, что не только ему и не только футболу прямо в душу нагадила родина-мать, но и баскетболу, хоккею, даже бобслею (ему-то за что?), но это почему-то его не утешило.
Город обо всё об этом узнал с опозданием и застыл в ожидании: что будет дальше. А дальше легенда становилась всё печальнее, всё страшней. То ли гены, то ли типичный герой в типичных обстоятельствах оказался, пацан пошёл к парикмахеру — остричь златокудрость, потом в табачный киоск — закурить, на вокзале (всё уже было закрыто) — купил, с кем-то распил, тут же подобрал маруху — по пьяни толком не разбирая, и уже не златокудрую девственность потерял. И закрутилось-завертелось, после чего голы забивать перестал, на правый край выходить прекратил, затем тренировки забросил, через месяц-другой — как раз частичную мобилизацию объявили, ему стукнуло восемнадцать, и — правильно или нет, законно или не очень, кому в этом разбираться охота? — бывшего златокудрого замели частично прямо на улице.
Легенда не утверждает, но намекает весьма прозрачно, что златокудрый бунт был не случаен. Мол, в ответ на триаду начальников: самодержавие, православие и народность, подчинёнными рабами изобретено было своё: водка, бабы, табак, последним любое дело окончательно приговаривалось бесповоротно.
Тогда замели, а теперь, перед самым финалом фиесты привезли его в родной город, к родной маме в гробу, о чём молва сперва тихо первой осеньей листвой зашелестела, затем слушок воробьи начирикали, голуби накурлыкали, вороны прокаркали, после чего, набрав силу, дикой вьюгой молва затрещала, из углов остатки тепла выдувая.
Слушок, молва были ужасными. Будто, попав туда, откуда не все возвращаются, остриженный бывший гений футбольный на каждом шагу материл, да не кого-нибудь — тише! — его самого! Матери себе тихо, как все, от рядового до начальника Генерального штаба, так нет: вслух, дисциплину нарушая, боевой дух подрывая. Среди чмошников (частично мобилизованных) было число немалое зеков, которые самого весьма и весьма уважали, подтверждая великую истину: могущество России будет прирастать не Сибирью, но зеками. Измену родине в форме матерных слов по высочайшему адресу они бывшему футбольному гению не простили, хотя, казалось бы, столько миллионов, миллиардов людей того не просто матерят, смерти желают. Самые добрые — быстрой и не мучительной, сдохни — и всё. Не самые добрые — мучительно лютой, однако, исходя из реалий, всё-таки быстрой. Так нет. К пацану прицепились.
Так что, когда после наступления назад трупы вытаскивали, его принесли с дырочкой аккуратной в затылке. Но это не всё. Печальной легенде придётся и это стерпеть, хотя надежда на то, что массами она овладеет и те проснутся после запоя по случаю скончанья фиесты и начала бессрочной сиесты, невелика.
С трупом что-то напутали. Может, и специально, хрен его знает. Под чужим именем привезли в другой город. Но там жена чужой ей труп незнакомый принять отказалась. Временно бывшего футбольного гения зарыли на тамошнем кладбище. Разбирались долго и нудно. В конце концов, по татуировке на груди: мяч, имя, портрет, опознали. И вот привезли и тихо похоронили.
Первый тренер требовал гроб открыть — футболку с десятым номером положить, но ему не позволили. Он был поддатый, стал орать, ментов отпихивать. Орал, что не даст пацана зарыть, пока ему не расскажет, что наконец сбылось, Месси стал чемпионом, и кто его, златокудрого, погубил. Мусора его сперва пожалели, но, когда стал самого материть, испугались, что громко — услышат, не сдержались — сполна долг свой исполнили.
Потом Первого тренера и с работы попёрли, а детскую команду по домам распустили. Кончился завод — кончились деньги — вот и детской фиесте конец. Получается, тоже триада.
Кому феерическая фиеста, кому слизкая сиеста, однако.
Мать и малые братья нашего Месси, пара друзей-соседей из детской команды, когда тренера молотили, на это глядя, молча от злобы и страха бессильно тряслись.
Безмолствовали.
