В Москве задержка небольшая.
В Калинин — поездом летим.
Жизнь, вместе с папой, предвкушая,
Уже на месте быть хотим.
Москва-Калинин путь не длинный.
Потом узнаю я — былинный…
Тут и сам Пушкин проезжал.
И поезд наш стучал, бежал.

ВОВА

Поэма в сонетах

Глава 6

Владимир Рывкин

Продолжение. Начало

КАЛИНИН
1944 — 1948 гг.
Продолжение

I
В Москве задержка небольшая.
В Калинин — поездом летим.
Жизнь, вместе с папой, предвкушая,
Уже на месте быть хотим.
Москва-Калинин путь не длинный.
Потом узнаю я — былинный…
Тут и сам Пушкин проезжал.
И поезд наш стучал, бежал.
Вокзал в Калинине давнишний —
Столбы, колонны, фонари…
Его за это не жури.
Здесь комплимент один не лишний —
Из части папиной нас ждут
И в дом наш здешний отвезут.

II
Калинин это — Тверь когда-то.
И на Советской есть наш дом.
Быть может, я витиевато…
Попроще — выскажусь потом…
Есть, сразу, комната вторая —
Кладовки вроде и сарая.
Большая комната — одна:
И для обеда, и для сна.
В ней груба — печь для обогрева,
Ну, и хороших два окна.
Из них и улица видна,
И двор и всё, что где-то слева…
Есть кухня, в ней плита и кран.
Такой квартирки нашей план…

III
А туалет наш — коммунальный,
На этаже, на две семьи,
И во дворе есть — капитальный,
Такие точности мои…
Подъезд во двор есть и ворота.
Их закрывать на ночь забота.
Весь дом наш вроде буквы «П»
И есть калитка — КПП…
С Советской дом наш — при фасаде,
С неё в него и главный вход,
За ним во двор сплошной проход.
Удобно так — при первом взгляде…
Узнать хотите — почему?
Коль откровенно — потому…

IV
Бывало, проволокой свяжем
Со стороны Советской дверь.
И со двора потом завяжем…
И человек внутри, как зверь!
Попался — с улицы закрыта,
И — со двора, считай — финита…
Кричи, стучи — и там, и тут,
Пока соседи не спасут…
Метались в замкнутом пространстве
И молодёжь, и старики,
А мы — такие остряки,
Плескались в малом хулиганстве…
Потом поддать хотели нам,
Искали наших пап и мам…

V
Был в нашем доме штаб военный —
Когда тут шли ещё бои.
Наш дом был необыкновенный.
Воспоминания мои…
Наверно были тут и склады,
Тут были мины и снаряды…
Мы в туалет их — дворовой,
Как говорится, головой…
У нас никто не подорвался,
А было множество калек,
Без рук оставшихся на век…
Родитель каждый волновался.
Была недавно тут война,
Виной всему была она.

VI
Нашел я как-то шесть «лимонок»
Над дверью, стало быть, гранат…
Они бы сделали воронок…
Кто был бы в этом виноват?
Я, как гимнаст, им — десять баллов:
Они все были без запалов…
Домой я смело их принёс,
И папа в часть их перенёс…
Детей немало подорвалось,
В войну, да и после войны.
Взлетали в воздух пацаны…
Спасти их всех не удавалось.
Меня на это всё несло,
Но, слава Богу, пронесло…

VII
Жил во дворе один мужчина.
На костылях был — без ноги.
Была печальная причина.
Прошёл он адовы круги.
Он на войне водил машины,
И не попал тогда на мины.
После войны — как не хотел,
На мину в рейсе залетел.
От взрыва он ноги лишился,
А мы ходили все к нему,
Он принимал нас на дому.
Он во дворе у нас прижился.
Он много песен знал блатных,
Тюремных всяких, поездных…

VIII
Немало знал он этих песен,
Их под гитару исполнял.
Набор его был интересен,
И свой я ими наполнял…
Он пел про деньги и Таганку,
И про лихую хулиганку,
Про Магадан и про вагон,
И про «калининский закон»…
И эти песни оставались
У нас в незрелых головах,
Искали смысла мы в словах,
И их гипнозу поддавались…
Такой был жизненный урок.
Быть может, он пошел нам впрок.

IX
Ходили в баню на Советской
Мы раз в неделю, в выходной, —
Всей дворовой ватагой детской,
Раздолье было там с водой…
Мы за неделю отмывались,
Из шаек с криком обливались.
Была горячая вода —
Такая редкая тогда…
А про шампунь мы не слыхали,
Набор был скуден банных мыл…
Но всё же он нас как-то мыл,
И облегчённо мы вздыхали, —
Что получили чистоту,
И пахли ею за версту…

X
Топили печки мы дровами.
Был дровяной у нас сарай.
Простыми хочется словами
Тут описать наш мирный рай.
Был год ещё не сорок пятый,
Ещё сопел фашист проклятый.
Четыре нам тут жить зимы…
Двором готовились к ним мы.
Дрова на козлах все пилили,
Кололи тут же во дворе,
И распалялись как в игре…
Дровишки на зиму копили.
Потом, готовые, — зимой,
Носили вязками домой…

XI
Тепло всё шло у нас от грубы.
Она нас грела от души.
Как надо были в доме трубы,
И дымоходы хороши…
Мы в ней всё жарили, варили,
Сидели рядом, говорили…
И прислонялись к ней спиной,
Зимою, осенью, весной…
Один порок она имела —
Задвижки могут подвести,
Если не вовремя ввести…
И мама как-то угорела.
Проснулся я, почуяв дым.
Не так дым страшен молодым…

XII
К зиме оклеивались рамы,
Чтоб холод в щели не прошёл.
Я это делал всё без мамы,
Как мне казалось, хорошо…
Моя работа принималась,
Бывало, что и поправлялась…
Холодный воздух к нам домой
Не проникал уже зимой…
А по весне мы всё снимали —
Бумаги полосы и клей.
Вдыхали сладостный елей,
Когда все окна открывали.
И говорили: «Мать честна!
Пришла красавица весна!»

XIII
Бельё на кухне мы варили.
Большая выварка была.
И печь кухонную топили.
Она дров множество брала.
Тогда на кухне мы купались,
Водой горячей обливались —
В корыте сидя, в теплоте…
В домашней милой простоте.
Сначала мама Таньку мыла,
Потом меня, потом сама —
Она имела закрома —
Куски хозяйственного мыла…
Тогда я баню пропускал,
И наш народ меня искал…

XIV
Однажды, ездили мы с мамой
На дровяной, за Волгой, склад.
И с приключением, и с драмой —
Суровый выдался расклад…
С большими санками пустыми
Прошли мы волжскую пустыню,
Её сковало толстым льдом,
Мы перешли её с трудом…
Ну, и, конечно же, с дровами,
Мы с мамой двинули к мосту,
А там машинный ряд с версту —
Кошмар увидится и вами…
Ответ на всё был очень прост:
Сдавался в этот вечер мост…

XV
Была со сдачею задержка.
К тому же был такой мороз…
И наша санная тележка
Себя добавила в обоз…
Не знали мы — куда нам деться.
В кабину взяли нас согреться.
Шофёр, спасибо, пожалел.
Мой нос почти что побелел…
Когда с задержкой мост открыли,
Мы к нашим санкам и вперёд,
Бежал и ехал весь народ —
Все на морозе так застыли…
И мы бежали через мост —
Был путь с поленьями не прост…

XVI
Домой приехали мы к ночке.
Снесли в сарай свои дрова.
Легко сегодня на листочке
О том выкладывать слова…
Тогда мы с мамою гордились,
Тем, что с дровами докатились,
Что можем мы тепло продлить,
Тем, что их можно напилить…
И наколоть потом дровишки…
А это мне скажу я — в масть,
Люблю по брёвнышку попасть…
Такие вкусные коврижки…
Вся дворовая детвора
Колоть любила на ура…

XVII
Семей немало в доме этом.
И обо всех чтоб рассказать,
Наверно, надо быть поэтом,
Я же не смею притязать…
Я не хочу грешить обманом, —
Себя считаю графоманом.
Я не кривлю и не шучу,
Я справедливости хочу…
Мне нужно это отступленье,
Чтобы чуть-чуть передохнуть
Или же даже отдохнуть,
И чуть понизить умиленье.
Себя немного отрезвить
И, может, чуть остановить…

XVIII
Сам комендант жил в доме нашем,
Военный, общегородской, —
С женою — юной девой Машей,
Не без молвы о том людской…
Имел он сына в пятом классе,
И в доме жил — не в общей массе,
Домой в «Паккарде» приезжал
И в «Мерседесе» уезжал…
Он был в Германии, в Берлине…
Я к его сыну приходил,
Предметов много находил,
Каких — тут не было в помине…
В квартире юная жена
Была с ребёночком она…

XIX
А сын его со мной был в дружбе.
Я вот к нему и приходил,
Когда папаша был на службе
И необычность находил…
Был грузовик в комендатуре,
На нём мы ездили к натуре —
Под новый год за ёлкой в лес,
И там с пилой наперевес…
Пилили ёлку им вначале,
Я тоже — ёлочку себе,
Потом к машине на себе…
И новый год мы с ней встречали.
Потом умчалась их семья.
За ёлкой сам не ездил я…

XX
А этажом, под нами, ниже,
Майор жил с сыном и женой.
Он дипломатом был в Париже.
Они там жили пред войной.
Майор от многих отличался.
Он очень часто отлучался.
Жена красавица была
И с сыном Эриком жила.
Она работала портнихой,
Ходила утром в ателье —
На платьях или на белье…
Жила невидимо и тихо…
Боялась слов к себе и зла —
Поволжья немкою была…

XXI
С войною много изменилось.
Всех русских немцев на восток.
Не зря она всех сторонилась,
Наверно знала свой шесток…
Их старший сын в Москве учился,—
В учёбе, сильно, отличился.
Наверно, маму уважал,
Не помню, чтобы приезжал.
А муж её был ростом ниже —
Он доставал ей до плеча…
Я это, чётко, замечал,
Хотел представить их в Париже…
Он с ней тут очень странно жил,
Похоже, в органах служил…

XXII
Была семья совсем иная.
Их местом жизни был подвал.
Их жизнь была не козырная
И в ней был горестей навал…
Они пекли себе лепёшки
Из промороженной картошки.
Её сушили на муку…
Остановлю свою строку.
Их мама «дворничка», и только.
О них — худого не скажу.
С одним из старших я дружу,
Уже не помню всех их сколько…
Я ж жил — особо не тужил…
И нашей дружбой дорожил.

XXIII
А были те, кто выпускали
Детей своих гулять во двор.
Те дети — с маслом хлеб таскали…
То был для многих приговор:
Они во все глаза глядели
И откусить шматок хотели,
Но те делились не всегда,
Такая детская беда…
Не все тогда мы сыты были.
Но я старался потерпеть.
Пытался в руки не смотреть,
Хоть с маслом хлеб мы все любили…
А он бывал и с сахарком,
И, даже, с тоненьким сырком…

XXIV
Семей у нас тут было много.
О части можно рассказать.
Не подходить при этом строго,
Как можно лучше показать…
Эта семья, и в ней два сына,
И дочка лет моих — Марина,
Отец — военный, мать мила,
К тому ж художницей была…
Их старший сын мог младших с кашей,
Он был суров, но ростом мал.
В футбол он здорово играл —
Ас — дворовой команды нашей…
Марина, как-то среди дня
Глаз положила на меня…

XXV
Я понял это, когда в прятки
Была затеяна игра…
С меня, с неё все взятки гладки —
Была та детская пора,
Когда всё, вроде, понимаешь,
Но что-то недопонимаешь…
И что-то чувствуешь уже,
Стоишь на неком рубеже…
Мы с ней за дверью затаились,
Она прижалась вся ко мне,
Я дрожь почуял в глубине,
И мы в испуге отстранились…
Я эту встречу не забыл,
Но я её не полюбил…

XXVI
Я с ней старался не встречаться.
Но, как же можно, это ж двор…
В нём всем приходится вращаться,
Вести какой-то разговор…
Меня она раз упрекнула,
А после больно ущипнула…
Я ей отвесил — будь здоров,
Ну и она, конечно, — в рёв…
Пришла она к нам с мамой вместе,
Мол, клок волос я оторвал…
И очень как-то обозвал…
Мне провалиться бы на месте.
Она страдала, видел я,
А у меня печаль своя…

XXVII
Конечно, были трали-вали
Между почти ещё детьми.
И в коридорах, и в подвале
Шептались, щупались с восьми…
Война открыла круг понятий,
Сонм ощущений, восприятий,
Был к сексу общий интерес,
И в этом был уже прогресс…
Но, может, это показалось?
А было это так всегда:
В былые, в поздние года…
О сексе вслух не полагалось.
Твердили, помнится так мне,
Что секса не было в стране…

XXVIII
Из двух семей одну сложили.
В одной квартире вчетвером.
И дети — не родными были…
Не всё опишется пером…
Короче, сын и дочь влюбились.
И, как положено, любились…
Об этом ведал весь наш двор.
Такой, вот, в общем, разговор…
Другое в доме есть семейство.
С их дочкой, с сыном я дружу.
О них — худого не скажу.
Объединяет нас еврейство.
Наш двор соседей уважал,
И никого не обижал…

XXIX
Но, мы могли одной старушке
Дровами двери подпереть…
Или, однажды, как из пушки,
Железной бочкой прогреметь, —
Её спустивши со ступеней,
Под звуки звонких ударений…
И разбудить под этот гром
Уже заснувший, было, дом.
Случалось, — к баночке с карбидом
Огонь открытый поднесёшь
И воздух взрывом разнесёшь…
И назовут тебя бандитом…
Наверно, каждый в детстве мог
Чуть перейти иной порог…

XXX
В одном широком коридоре
Был самодельный кинозал.
Гнал фильмоскоп на стенку море,
И пацанов — нас потрясал…
Мы были все не меркантильны
И приносили диафильмы…
Сидел, дыханье затаив,
Наш дружный детский коллектив.
Кино со звуком и живое
Любили, знали мы давно,
А фильмоскопное кино,
Оно какое-то другое…
Оно из тех счастливых дней
Далёкой детскости моей…

XXXI
Я помню — в первый год, весною,
Болел — был бронхоаденит.
Не знали делать что со мною.
И это память всё хранит.
Я кашлял, кашлял — без умолку.
Врачей лечения без толку,
А человек один, как бог,
Советом нам своим помог.
Сказал, что внутреннее сало —
Свиное нужно растопить,
И молоко с ним вместе пить.
И это так меня спасало…
Был, видно, резкий перепад
Тепла: Калинин — Ашхабад…

XXXII
Наш дом не сразу заселялся.
В какой-то части шел ремонт.
При нас ещё он продолжался.
Совсем недавно был тут фронт.
И мы с рабочими дружили.
Они в ремонте тут и жили.
Варили, спали, ну и нас
Не прогоняли всякий раз…
И были рады нам отчасти,
Давали даже закурить…
И чтобы нас заговорить, —
Во всю — рассказывали страсти.
Наш детский мир был и таков.
Я помню этих мужиков…

XXXIII
Ходил в наш двор один воришка.
Он где-то жил недалеко.
Такой паршивенький мальчишка.
Я с ним бы справился легко…
Он с эскимо в наш двор являлся,
Над детворою измывался —
Пол эскимо он отгрызёт,
Потом лишь только отдаёт.
Да, он ничтожество такое —
Этот ворюга и дерьмо.
А малышам бы эскимо.
И обгрызает он второе…
Но он недолго к нам ходил,
В тюрьму, быть может, угодил…

XXXIV
В соседнем доме есть девица.
Ей девятнадцать с лишним лет.
Она известная блудница.
Её познал весь белый свет…
Наш двор она не проскочила.
Кого-то, малость, подучила.
Они мне хвастались потом,
И страх я видел в них притом…
А я был в лагере в то лето,
И это, видимо, спасло,
И от такого пронесло,
Хотя и думал я про это…
Я рад до нынешнего дня,
Что не взяла она меня…

XXXV
Один пацан был очень жадный,
Через дорогу в доме жил.
Я с ним, понятно, не дружил,
Он продавался местом задним…
Лет через десять на заводе,
Как говорится, при народе,
При встрече нашей был смущён,
Он знал, что я был посвящён…
Я сделал вид не очень строгий.
Меня он взглядом изучал.
Пред ним я долго не торчал.
И разошлись наши дороги…
Он был с дипломом инженер,
Начальник, юношам пример…

XXXVI
В шикарной шубе — по Советской
Идёт с военными она.
Вид у неё вульгарно-светский,
В лице её всегда весна.
И на парадной, целый вечер
Мы ожидаем с нею встречи…
Все дворовые пацаны.
В неё мы тайно влюблены…
Она пьяна, порой, мы видим,
Но невозможно хороша,
И за неё болит душа…
Её мы — словом не обидим.
Да, и такая вот любовь
Нам волновала в детстве кровь…

XXXVII
Тогда трамвай шёл — по Советской.
Ходил трамвай и через мост.
И в голове, понятно, детской
Вопрос серьёзен был и прост —
Хотелось знать, что там — за Волгой.
И в сей истории недолгой
Узнал я — там вагон завод,
И заводской живёт народ…
В заборе парка, в углубленье
Неброский Маркса бюст стоит.
Он цепью рваною обвит —
Такое чудное явленье…
И надпись, так, чтоб не соврать:
«Рабочим нечего терять…»

XXXVIII
Под парком пляж, купальня, вышка.
Я плавки сам себе пошил.
И я совсем ещё мальчишка…
Так память я разворошил.
В разгаре лето, месяц жаркий,
Гремят штангисты штангой в парке.
У сцены множество зевак.
На ней, мне кажется, Новак.
В ларьках — мороженое, пиво,
После войны, быть может, год,
Совсем расслабился народ,
А на афишах цирка — КИО.
Послевоенное кино,
В домах — лото и домино…

XXXIX
Имели мы два огорода.
В полку был первый, у реки.
Немного было там народа.
Он был удобен нам — с руки…
Кода отец ушел учиться,
Пришлось отсюда удалиться.
И маме дали в этот год
От профсоюза огород.
Были картошка и капуста.
На тачке мы везли домой.
И это кушали зимой.
Не пусто было и не густо…
Варили вкусные супы,
Добавив лука и крупы…

XL
Сварила мама суп перловый.
Я три тарелки, целых, съел.
Тот год был, помнится, суровый,
И есть я, видимо, хотел…
Я за версту суп сей узнаю,
Когда услышу, вспоминаю —
Те золотые времена,
Когда окончилась война.
Я и сегодня суп перловый
Прошу жену свою сварить,
Но не выходит повторить —
Обычно вкус какой-то новый…
Со вкусом были — времена,
И та далёкая страна…

XLI
Мы в грубе жарили картошку.
Наверно, правильно — пекли.
На сковородку понемножку,
Так, чтобы слюнки потекли…
Что может быть вкуснее в мире
Её — испеченной в мундире,
И целиком и по частям…
Знакомо, видимо, и вам…
Её мы жарили и белой,
Разрезав тонко, пополам.
К любым порядочным столам
Она б прекрасно подоспела…
Как пел Высоцкий: «…и с сольцой…»
Мы тоже с этой хитрецой…

XLII
В холодной комнате дровишки
У нас под стеночкой лежат.
Вещички всякие, излишки…
Продукты, стопочки книжат…
Я раз туда — за банкой риса,
А там сидит большая крыса.
И на меня шипит сквозь зуб,
И взгляд её — нахален, груб…
Во мне живое всё восстало,
Её поленом я огрел,
Хотя сначала оробел,
И крысы более не стало…
Я пацаном тогда лишь был,
И взгляд той крысы не забыл.

XLIII
Американская тушёнка
Тогда не редкостью была.
Была она по вкусу тонка,
И сразу за душу брала…
Была такою необычной,
Да, и к тому же — заграничной.
Нас блеск коробок ослеплял
И звёзды делать заставлял…
По две звезды мы нацепляли,
Стояли с важностью в лице.
У входа дома — на крыльце,
И всех прохожих удивляли…
Когда тут был советский строй,
Авторитет имел герой…

XLIV
Здесь фильм «Нашествие» снимали,
И был комичный эпизод.
Игру за правду принимали:
С базара — в панике народ…
Я в курсе был, по крайней мере:
Артисты жили в «Селигере» —
В немецкой форме, автомат,
Ну, и, конечно, русский мат…
Когда стреляя с мотоцикла,
Они к базару подошли
И чётко в роль свою вошли,
Тогда там паника возникла…
Народ всё в памяти держал,
И от артистов побежал…

XLV
А Дом учителя был близко —
Через дорогу перейти.
Ему поклон отвешу низко,
Любил всегда в него войти.
Кино в нём шло, библиотека,
Была почти, средина века,
Он был культурным очагом.
Через дорогу я бегом…
Входил я с площади Почтовой,
Там у него парадный вход.
Он был красив, как теплоход —
Уже к отплытию готовый…
Мне скажут: «Вова, не бузи…»
За это мини фантазии…

XLVI
Есть парикмахерская рядом.
Она — на нашей стороне.
В ней парикмахер хитрым взглядом
Скользит уверенно по мне…
А по Советской — звон трамвая.
Везёт людей, не уставая…
Я на ходу в него вскочу,
Если, конечно, захочу…
И деревянною брусчаткой
Тогда был выстлан рядом путь.
Это нельзя не помянуть…
С него встречаюсь я с площадкой…
Не знаю, как в Твери сейчас.
Тогда ходил я в пятый класс…

XLVII
Я помню первую «Победу».
Через Калинин был пробег.
Во вторник был он или в среду…
Она была, как белый снег.
Она была красивой, новой,
Народ на площади Почтовой
Её с любовью окружал,
И я поближе подбежал…
Потом она была серийной.
И кто о ней там не мечтал.
Был у неё крутой металл,
Была она неаварийной…
Была она после всех бед —
Хорошим символом побед…

XLVIII
Те дни победные я помню,
Бои за логово — Берлин…
Рассказ свой этим я дополню,
Не будет он уж очень длин…
Вдруг утром выстрелы и крики.
Потом счастливые все лики…
Я в этом радостном кругу
Со всеми к площади бегу…
Там плачут люди и смеются,
«Победа!» — радостно кричат,
Иные плачут и молчат,
Но эйфории поддаются.
Ушла проклятая война,
Кричала, плакала страна…

XLIX
В сорок четвёртом отозвали
Отца в Генштаб, в Москву — с войны.
И быть курьером предложили.
Но он не ведал слабины.
Хотел опять на фронт вернуться,
В жизнь боевую окунуться…
Но генштабисты знали толк…
И отослали его в полк.
Полк в Чебоксарах создавался.
Была его основа — связь.
Себе: «В подробности не влазь…»
Полк в Тверь — Калинин перебрался.
Полк был — учебный, запасной.
И мы приехали весной…

L
Отец наш был мужик отважный —
Медали с фронта, ордена.
Высокий пост имел и важный.
В висках блестела седина.
Я в полк трамваем добирался
И в класс по связи забирался.
А там связисточки сидят
И на отца во всю глядят…
И мне глаза их доставались.
Я любоваться ими мог.
И был всегда такой итог —
Они мне тоже улыбались.
Им бы — в какой-нибудь бомонд,
А их готовили на фронт…

LI
Был полк без знамени два года.
Пора и знамя получить…
Генштаб, в присутствии народа,
Решил полку его вручить…
Москва комиссию прислала,
С ней боевого генерала.
Широк он был, и ростом мал,
Но дело, видно, четко знал…
А комполка, вдруг, слёг в санчасти.
И знамя папе получать.
Ну, а полку: «Ура!» — кричать.
И папа счастлив был отчасти…
Он все команды отдавал
И знамя гордо целовал…

LII
Потом под знаменем полк — маршем.
А впереди мой папа шёл.
Он мне казался — выше, старше.
Он в роль тут главную вошел…
А лет мне было лишь двенадцать.
И мне пристало волноваться, —
Когда отец мой впереди.
Тепло от этого в груди…
Полк связи был — мужской и женский,
И роты шли, чеканя шаг.
Их ждал ещё всех где-то враг —
Проклятый, яростный, вселенский…
И мысль у всех была одна —
Скорей бы кончилась война…

(Продолжение следует)