Была в нём дама председатель.
Бухгалтер главный был старик…
А я их друг и развлекатель,
Весь коллектив ко мне привык.
Мы жили рядом тут, под боком,
Я здесь готовился к урокам,
Любил я мопровский подвал,
Дверь МОПРа часто открывал…
ВОВА
Поэма в сонетах
Глава 6 (Продолжение)
Владимир Рывкин
Продолжение. Начало
LIII
Медаль и орден — боевые,
Что он ещё не получил,
Я уточняю — фронтовые,
Тут генерал ему вручил…
В полку потом банкеты были.
За полковое знамя пили…
Да, и начальство ублажить.
И полк, как полк, продолжил жить.
Отца со службы привозили
На синей «Эмочке» домой.
Шофёр был парень мировой…
И утром тоже отвозили.
От дома полк был далеко,
Но хлеб нам слал и молоко…
LIV
В полку давали нам продукты,
И я бывал им очень рад.
Консервы, крупы, сухофрукты,
Американский шоколад…
Такие толстые брикеты,
Вкусней, чем всякие конфеты.
Его, конечно, мне дают,
Но он имеет свой «приют»…
Цветные были макароны —
Длины большой и толщины,
Казалось — их другой страны
Князья едят лишь и бароны…
Я ж их, сырыми, даже ел
И удовольствие имел…
LV
Порой, из пачек «Беломоры»
Я осторожно доставал.
За это могут быть укоры,
Но вкус меня их потрясал.
Они — из «Явы» иль «Дуката».
Для пачки малая утрата —
Я брал из каждой по одной —
Отец был всё же мне — родной…
Электроплитку разогреешь,
Прикуришь смачно от неё.
Как говорили: «ё моё…»
Сидишь один себе — балдеешь.
Отец пропаж не замечал,
И я ремня не получал…
LVI
Мой папа взял меня с собою
Когда в Москву он ехал в штаб.
Я очень счастлив был, не скрою,
Вдвоём мы ехали без «баб».
Нас мама с Таней провожали,
И видно было — уважали —
Своих таких двоих мужчин,
Тут было множество причин:
Он — подполковник с орденами,
А я шестой окончил класс,
Как раз каникулы у нас…
Как не гордиться было нами.
И это было наяву —
Мы с папой ехали в Москву.
LVII
В Москве был первый мой «гостинец»,
Потом их будет длинный ряд —
В командировках — от гостиниц,
Где нам никто не будет рад…
Где встретит нас администратор,
Как фараон и император,
Захочет — может отказать,
На дверь, на выход указать…
А мы старались улыбаться,
Тащили -торты, шоколад,
И каждый был надежде рад,
Что, может, можно тут остаться…
Слал нас завод иль институт,
Но нас совсем не ждали тут…
LVIII
Не зря такое отступленье
Я сделал в этот самый час.
Предпринял папа наступленье,
И поселили всё же нас.
Тут власть была у капитана,
Поток словесного фонтана
На папу свой он обратил,
Но папа быстро «пошутил»:
«Спать будем здесь мы в кабинете!»
И капитан мгновенно сник,
Он понял — папа фронтовик…
Всё получилось, как в сонете…
Ну, и на нужный папе срок,
Мы получили номерок…
LIX
Был этот номер одноместным,
Одна кровать, часы и стол,
Со стулом был и даже с креслом.
И был ещё паркетный пол…
Часы висели над кроваткой,
Она была довольно шаткой,
Был в ней растянутый матрас,
И не выдерживал он нас…
Но просыпались мы в столице —
Там, за окном была она,
И ждали папу в ней дела,
И мы должны были проститься…
Но раньше бегал он в буфет,
Где ничего съестного нет…
LX
Но хорошо, что взял он сало,
Да и буханочка была…
Нас это очень выручало.
А дальше — папины дела…
Им без меня он отдавался,
А я один тут оставался —
Смотреть в окно, Москву внимать
И без него не унывать…
Когда дела его кончались,
Он с чем-то вкусным приходил,
Довольный очень заходил,
И мы с ним радостно общались.
И, чтобы время не терять,
Мы шли по городу гулять…
LXI
Я по Москве гулял впервые,
Мы шли по Горького к Кремлю.
У Мавзолея часовые
Так взволновали… не кривлю…
Ну, и звезда на башне Спасской
Своей рубиновой окраской
Так растревожила меня,
Скажу, — до нынешнего дня…
В кафе — мороженое ели
Мы — и пломбир, и крем-брюле…
Казалось мне, что на земле,
Все птицы радовались, пели…
Потом, совсем, как божий дар,
Открылся мне Тверской бульвар…
LXII
Деревья были там, скамейки,
Дорожки устланы песком…
Детали эти для статейки.
Сонет, вы спросите, о ком?
Я бы не стал писать сонета,
Если б там не было поэта —
В торце бульвара он стоял,
Не знал я кто его сваял…
Потом он будет перенесен —
Через проспект — наискосок,
Промчится времени кусок,
Поэты сложат много песен.
Но он останется главой —
Поэт с курчавой головой…
LXIII
Домой мы ехали в Калинин.
Я полон радостей своих.
Был путь — ни короток, ни длинен,
Нас ждали дома так — двоих.
Как полагается — встречали,
Обедом вкусным угощали,
Хотели сильно ублажить,
В тарелки больше положить…
А со двора кричали: «Вова!»
Уже мне наши пацаны,
Мы подружились все с войны,
И был мотив такого зова…
Так вызывались пацаны
Великой нашей той страны…
LXIV
Калинин был разбит войною.
Стоят развалки там и тут…
Я вижу снова, как зимою
К ним немцы пленные идут.
Сюда ведут их под конвоем,
Они идут нечетким строем.
Сюда возили им харчи.
Они тут чистят кирпичи…
Они развалки разбирают,
Мы начинаем их жалеть,
Нам жалость не преодолеть…
Они своё на хлеб меняют.
Как злая память о войне —
«Железный крест» достался мне…
LXV
Не помню я — куда он делся,
Возможно, папина рука…
Резон, конечно тут имелся —
Он был в полку — замком полка.
А немцы пленные трудились,
Дома тут ими возводились,
Кинотеатры, стадион, —
Нанесен ими нам урон…
К развалкам борщ им привозили.
Он пах! Особенно в мороз!
Был с деревянной бочкой воз.
Они к ней — чинно, не бузили…
Тот борщ нам ноздри щекотал,
Но есть бы я его не стал…
LXVI
Где их казармы мы не знали,
Но слухов всяких вился рой.
Мы все «дела их» вспоминали
И ненавидели, порой…
Потом, увидев их убогость,
Слегка снижал я злость и строгость,
Но точно знал, что это — враг,
Про яр я помнил и овраг…
Они работали отлично.
Нельзя им должного не дать.
Пусть и хотелось их ругать,
Продукт их выглядел прилично.
Разгадка этого проста —
Закваска с младости густа…
LXVII
Тут стадион открыть хотели.
Но вдруг решили отложить.
От страха многие вспотели —
Смогли им немцы «удружить».
Скульптуры были все раздеты —
Стояли голые атлеты…
Схватил комиссию удар.
Не подошел немецкий дар…
Скульптуры быстренько одели —
Трусы, бюстгальтеры, штаны…
Такой фасон был у страны,
Нельзя стоять при голом теле…
Тот стадион был у моста.
А наша школа — в метрах ста…
LXVIII
Дворец Второй Екатерины —
Через дорогу у моста:
В нём все старинные картины,
Он, как российская верста —
Он на пути её вояжей,
Он для карет и экипажей…
А в наше время тут музей —
Ходи по залам и глазей.
И Тьмака рядышком — речушка,
К кадетам новым — через мост.
Там у суворовцев есть пост,
Есть неигрушечная пушка…
И школа рядом есть моя…
И тут иду с портфелем я…
LXIX
Добрей всё к пленным подходили —
В тот третий год после войны.
Они по городу ходили —
Я видел их со стороны…
Шёл перед строем их начальник —
Такой пузатенький, как чайник.
Он отдавал военным честь,
Была, конечно, в ней и лесть…
Народ шёл рядом, улыбался,
Строй что-то дружно распевал.
Я рядом шёл, не отставал.
Серьёзным очень оставался.
Причина тяжкая была —
Явилось с ними много зла…
LXX
Немало было по державе
Уже Суворовских тогда.
Детишек многих поддержали
В те очень трудные года.
В красивой форме, как кадеты.
Обуты, сыты и одеты,
Погоны с буквами, ремни…
Всем людям нравились они.
Ну, а девчонки и подавно
На них во все свои глаза,
Да и кадеты были — за…
И получалось всё так славно…
Был к офицерам интерес.
Потом к другим был перевес…
LXXI
И пацаны на них смотрели,
Слегка завидовали им,
Глаза их в зависти горели,
Мол — и мы тоже так хотим.
Взять не могли тогда всех сразу,
И завезли иных на базу —
Ремней, шинелей и рубах:
Ждала страна и работяг…
И пацаны шли в «ремеслухи» —
Учились строить, токарить,
Водить машины, сталь варить,
Страну лечить после разрухи.
Была жестокая война —
Разбила многое она…
LXXII
Калинин не был наш в обиде.
И в нём суворовское есть,
Как говорится — в лучшем виде:
Признанье городу… и честь.
Такой фасон был: в воскресенье
Старались взять военных семьи
Детей — суворовцев к себе,
Тепла добавить им в судьбе,
И к нам приходит мальчик Женя.
Он партизанил на войне.
Он был герой в своей стране,
Он был участником сражений.
Он заслужил дорогу вдаль
И партизанскую медаль.
LXXIII
Я помню — с Женей мы дружили.
Встречались летом и зимой…
Пока в Калинине мы жили,
Он приходил к нам, как домой.
Потом в Одессу путь помчится,
И Женя будет там учиться.
Добавит звездочки в просвет
На офицерский эполет…
Потом взлетит куда-то выше,
Но это будет без меня…
Но и до нынешнего дня
Он у меня в особой нише.
И я в Суворовское шёл,
Но к сожаленью — не прошёл…
LXXIV
Решил к суворовцам я влиться.
Набор тогда тут был у нас.
В военный строй мечтал пробиться,
Хотел покинуть школьный класс…
Как раз мы к нужному моменту
Послали с папой документы
В районный наш военкомат.
Какой во мне был компромат?
Отец меня ждал в коридоре —
Я медкомиссию прошел.
Тут к нам военный подошёл,
Отец при орденском наборе…
И задал папе, мне вопрос,
Такой, что сразу я подрос…
LXXV
Он задал нам его с акцентом,
С каким евреи говорят,
Такие, что — на сто процентов,
Что про еврейство не хитрят…
«Ты хочешь, чтоб он был военным?»
Вопрос его был откровенным.
А, может, просто он хитрил,
И всласть с акцентом говорил…
Я даже вздрогнул не на шутку.
Слова те мимо не прошли.
И папа мне сказал: «Пошли!»
Как говорится, в ту минутку…
И вышли мы с ним через дверь—
В Калинин город … или в Тверь…
LXXVI
В дороге папа был серьёзным,
И «Беломор» всё свой курил.
Казался мне — суровым, грозным,
И ничего не говорил…
Но дело он решил поправить —
Печаль мороженым расплавить…
И мы быстрее чуть пошли
И к продавщице подошли.
Она достала поршенёчек,
Вложила вафельку на дно,
Потом всю сладость, как в кино…
И вафлю сверху… ну, денёчек…
И я таким счастливым был,
Что всё на свете позабыл…
LXXVII
А мама нас ждала с обедом.
Была она так рада нам.
Я шел за папой тихо следом.
За взгляд её я всё отдам…
А маму нашу звали — Ида,
О том, что есть у нас обида,
Она мгновенно поняла
И нас обоих обняла…
Она в тарелки наливала.
Мы сели все вокруг стола.
Она старалась, как могла
И всем тихонько подливала…
Она была — умна, мудра
И к мужикам своим добра…
LXXVIII
Потом уже в разгаре лета,
А мы гоняли во дворе,
Пришел солдат, не без пакета,
И обратился к детворе.
Спросил фамилию он нашу.
Тетрадь я подписью украшу…
Уже прошло так много лет,
А я всё помню тот пакет…
Ему я, помню, улыбнулся.
И что вам далее сказать.
Письмо в нём было — «Отказать».
Я помню горько — обманулся.
Отказ мне был из-за сирот…
И я скосил от горя рот…
LXXIX
Три дня я плакал от обиды,
От невезучести такой,
От неудачливой планиды,
Не описать всё тут строкой…
Потом я плакать разучился,
С письма на спорт переключился,
Уже почти не горевал,
Письмо с пакетом разорвал…
Ну, а совсем уже в итоге —
Свою печаль я победил,
Себя, утешил, убедил —
Сошел с суворовской дороги…
Но всё ж порою, иногда —
Мне снилась эта чехарда…
LXXX
На чердаке я на стропилах
Турник устроил для себя —
Труба гвоздями закрепилась…
Качаюсь втайне от ребят.
Я им сказал при нашем споре,
Что буду вскорости — в упоре.
Я слово данное сдержал.
И сильно не воображал.
И тут почувствовал подкачку
По классу первый наш силач.
От пацанов других, хоть плачь,
Имел он жёсткую подначку…
Силач главой своей поник….
Не зря устроил я турник…
LXXXI
В кружок гимнастов в нашей школе
Я на занятие пришёл
И оказался на приколе —
Я там забвение нашёл…
Меня гимнастика схватила
И до конца не отпустила.
Была серьёзная игра,
И в ней я вышел в мастера.
Я первый раз соревновался,
Когда Калинин был живой…
Настрой был, помню, боевой,
И, помню, как я волновался…
Но я футбол ещё любил,
И важный гол один забил…
LXXXII
В футбол мы били вдохновенно
Зимою, летом и весной,
И осенью — самозабвенно:
Под планку, в угол, навесной…
Гоняли мяч тряпичный, банки
Мы все военные подранки.
Болели мы без дураков,
Всех знали наших игроков.
Мы помним «Девятнадцать девять» —
Такой был в Англии наш счёт.
Воды немало утечёт.
Могло тогда «Динамо» делать…
Сегодня нет игры такой,
Футбол сегодня не такой…
LXXXIII
Играть я в шахматы учился,
За это мамочке поклон.
Я в нашем доме отличился.
Мне говорили: «Чемпион».
Но я однажды в мат попался
И проиграл, как ни старался.
Был это, видимо, предел —
К игре я этой охладел…
Успех мой шахматный промчался.
Так я гроссмейстером не стал,
Играть почти что престал.
К вопросу, правда, возвращался:
Играть я бросил почему?
Понять хотелось самому…
LXXXIV
Я помню школу на Советской.
Я в ней учился один год.
Дом двухэтажный не простецкий.
В ней интереснейший народ.
Потом пойдём мы все в другую —
Мужскую, общегородскую,
Что нам открылась у моста,
И оказалась непроста —
Была гимназия там прежде.
В войну была повреждена.
После ремонта — отдана
Нам — пацанам в большой надежде…
Учился в ней и был как свой
Большой писатель Полевой.
LXXXV
Училкой — немкой в первой школе
Старушка мелкая была.
И раз гуляя в школьном холле,
На помощь Бога позвала…
Её наш Сенюшкин попутал,
Её с девчонкою он спутал.
За шею сзади прихватил,
И видно было — не шутил…
Он упрекал её: «В мужскую
Зачем ты, девочка, пришла?»
Потом она его нашла,
Манеру приняла такую—
На перемене заходить
И каждый раз его стыдить…
LXXXVI
Он был пацан большой и грузный.
Конечно, тут же и краснел.
Приобретал он цвет арбузный,
В дверях узрев её, немел…
Она: «Ах, Сенюшкин…» и пальчик…
И сразу он пред ней — пай-мальчик.
Ну и, конечно же, потел…
Душить уж больше не хотел…
Конечно, мог он ошибиться.
Она всё это поняла.
Давно училкою была.
И не умела долго злиться.
Ну, и конечно же в момент
Исчерпан был сей инцидент…
LXXXVII
Я помню митинг в школе первой —
Когда окончилась война,
Когда расслабились все нервы,
И ликовала вся страна.
Там два военных песню пели,
Ту, что мы слышать не успели —
Про одессита моряка…
Мне был привет издалека!
Они про Мишку одессита,
А мне казалось — про меня,
Одесса — не было и дня,
Чтобы она была забыта…
«Одесса-мама — наш причал!» —
Я это чуть не закричал…
LXXXVIII
С сорок четвёртого — Калинин.
Четыре года тут живём.
Был этот срок не очень длинен,
Его счастливым назовём.
Здесь было много мигов детских
Средь лет пока ещё советских…
Я всё их вижу, как в кино,
Хоть это было так давно…
Наш дом и двор, людей, две школы,
Жизнь в пионерских лагерях —
В лесах, на Волге, в деревнях,
Гимнастику, стихи, футболы…
Я всё в сонетах напишу,
Что в сердце, в памяти ношу…
LXXXIX
Вторая школа в краске новой.
После ремонта. У моста.
Судьба её была суровой,
Твердили разные уста…
Мужской гимназией в те годы —
Прошла военные невзгоды…
Была известной до войны.
Детей учила для страны.
В войне последней пострадала,
Когда бомбили рядом мост.
Она стояла будто пост…
И под налёты попадала.
Нас всех в неё перевели
И к свету знаний повели…
XC
Прошёл я в ней четыре класса,
Последний класс мой был восьмой.
Событий в ней случилась масса —
Расположить бы их тесьмой…
Но это будет очень длинно,
Что называется, былинно…
Не буду время занимать,
Начну, что важно, — вспоминать…
Учился я не на пятёрки,
Но написал раз два стиха —
Не уберегся от греха…
Не снился им «Василий Теркин»,
Но класс решил, что гений я,
И слава выросла моя…
XCI
Меня в кружок определили,
Решив, что я уже поэт.
В кружок лишь девочки ходили —
Моих, примерно, юных лет.
Они все были вдохновенны
И от стихов своих — надменны.
Не смог я это полюбить,
И из кружка решил отбыть.
Руководил кружком учитель,
Я летом с ним писал диктант,
Я был в предмете дилетант.
Это событие учтите…
Но я тогда всё сам решил,
Ушёл, и больше не грешил…
XCII
Был я в кружке и рисовальном.
Но не нашли во мне талант.
Преуспевал я в танце бальном,
Там я ходил, как денди, франт…
Мазурка, полька падекатр,
Так рифмовался с ним экватор,
И краковяк, и падеспань…
Отдал я бальным танцам дань…
Но к танцам тоже охладел —
Меня к гимнастике тянуло,
И очень сильно затянуло,
Лишь там я с радостью потел…
Замечу, память теребя,
Я в ней почувствовал себя.
XCIII
Создать решили в нашей школе
Из нас оркестр духовой.
Распределились сразу роли,
Труб было всяческих с лихвой.
Я на трубе решил учиться —
Хотелось очень отличиться.
Я взял трубу — корнет домой,
Но в нотах был совсем немой.
И ничего не получилось,
Хоть на фанфаре я играл
И звуки разные в ней брал,
Но чуда так и не случилось.
Не получился, тут хоть плачь,
Без нотной грамоты трубач.
XCIV
Я помню лето пред войною:
Там с папкой девочка идёт.
Форсит немного предо мною,
Ну, а в моих глазах растёт…
От этой папки уникальной —
С огромной лирой музыкальной —
Я тоже этого хочу,
И в мыслях к музыке лечу…
Но жизнь мгновенно поменялась —
Пришла, нагрянула война,
И с места двинулась страна.
Жизнь всем другим заволновалась.
С войною папка та ушла
И так меня и не нашла…
XCV
Учили нас в кружке радистов.
В умах была ещё война.
Не позабыла про фашистов
Ещё советская страна…
Она стремилась к коммунизму
И дать отпор капитализму
Должна была в любом бою.
И люди были все в строю…
Нас научил радист военный —
Передавать и принимать,
Немного Морзе понимать, —
Он был учитель вдохновенный.
Но не сгодилось это нам —
Послевоенным пацанам…
XCVI
Класс был у нас послевоенный.
И второгодники в нём есть.
В нём дух живёт ещё военный,
В нём отдается силе честь…
Но и отличники в фаворе,
И в классе их совсем не море…
Все в основном — середняки,
А у меня всё трояки…
Но всё же мы в друзьях ходили,
Играли вместе все в футбол.
И я забил в ворота гол, —
Десятый класс мы победили.
А были мы восьмой лишь класс,
Но кубок школы был у нас.
XCVII
Был ученик у нас — отличник.
О Лёвке Немце разговор.
Еврей он был, к тому ж, типичный.
Бывает жизни приговор —
Ещё в войну с двойной нагрузкой—
За то, что Немец и не русский —
От пацанов он поимел.
Он и подраться не умел…
Его хотелось всем лупить —
Он был отличник и культурный…
В восьмом уже в Литературный
Мечтал московский поступить.
Я из Калинина умчал.
И Лёвку больше не встречал…
XCVIII
Диктант писал я в пятом классе.
Как мне Владимир написать?
Один такой я в школьной массе…
Пришлось незнание спасать:
И имя Вова я поставил —
Свою неграмотность подправил…
Зато красиво песни пел
И тем прославиться успел.
Когда на роль был нужен мальчик,
К нам режиссёр большой пришёл.
Я сразу знал — не подошёл.
И не клади мне в ротик пальчик…
Ему я первый отказал.
И с Драмтеатром завязал…
XCIX
Им в пьесе нужен Радик Юркин,
И предпочтительно блондин.
Такой себе не очень юркий.
Такой был в школе не один…
Не по своей пошёл я воле,
Меня вожатая по школе
С урока физики сняла
И к режиссёру привела.
Мне взгляд его сказал о многом,
Такие взгляды я знавал.
И потому не унывал,
Не опечален был итогом.
Мне режиссёр не подошёл.
И я с победою ушёл.
C
Был мальчик взят другой для роли.
И в пьесе он потом играл.
Меня слегка кольнули боли,
Но я не ныл, не умирал…
Меня гимнастика спасала,
Она все боли утрясала…
И был тогда ещё футбол,
И жить давал забитый гол…
Спасало лагерное лето —
Походы, новые друзья,
И забывал обиду я,
Не думал с горечью про это.
Потом я это вспоминал.
И представлял иной финал…
CI
Стояли урны в школе нашей,
И необычный был буфет…
Жизнь становилась — лучше, краше,
Войны уже два года нет.
Совет какой-то выбирали,
Нас для участка отобрали,
Ну, и, конечно, целым днём
Мы тут дежурные при нём.
Купил конфеток я немного,
С кульком расслабленно иду,
Идёт училка, на ходу
Меня приветствует нестрого…
Я дал конфету ей в ответ
И получил такой привет:
CII
Она взяла мою конфету
И тут же сделала мне втык.
Я чуть не сник было со свету,
Не проглотил чуть свой, язык…
Она сказала: «Ты не жадный,
Но мой тебе урок наглядный:
Кулёк ты должен протянуть,
Чтоб я могла в него нырнуть…
И я б взяла одну конфету,
Вдвоём мы были б хороши,
И ты на память запиши
Себе ошибку свою эту…»
И я, конечно, записал.
И многих этим потрясал…
CIII
Ещё один урок суровый
Я раз в трамвае получил.
Мужчина был тот чернобровый
И рукава он засучил…
Он был, я понял, вор карманный,
А я уставил взгляд свой странный
На то, как он часы извлёк,
А вслед за ними кошелёк.
За это он влепил по носу
Мне назидательный щелчок:
«Тебе наивный новичок,
Ответ поэтому вопросу…»
Чуть боком к выходу прошёл
И на ходу легко сошёл…
CIV
Была на площади трибуна,
И рядом с ней Ильич стоял.
Я это точно не придумал.
Тогда я еле устоял:
Я вдруг увидел там мужчину —
Он нёс такую чертовщину
Большевикам и Ильичу,
Я абсолютно не шучу.
Мне за него так страшно стало.
Он ненормально так смотрел.
Не страшен был ему расстрел.
Всё, видно, так его достало…
После войны прошёл лишь год.
Я видел всяческий народ…
CV
Я ездил в полк к отцу, бывало.
Полк чуть за городом лежал.
Неслось в тот край людей немало.
Трамвай один туда бежал.
Внутри он в людях и снаружи,
Он в них — в жару, в дожди и в стужи.
Он резво так по рельсам мчал,
И перевес не замечал…
Бежал он рядом с «Пролетаркой» —
Такая фабрика была.
Она известностью жила,
Своей материею яркой…
Я в полк свободно заходил
И там уж где хотел, ходил…
CVI
Раз форму мне в полку пошили—
Рубаха, брюки, сапоги.
Чуть подогнали, перешили
К размерам тела и ноги…
Карманы были и оборки,
Как у армейской гимнастёрки.
Ну, и, конечно же, ремень.
И бляху драить мне не лень…
За бляху пальцы я вставляю —
Большие, — будто я служу,
Потом назад их развожу
И гимнастёрку расправляю…
А вот про ватные штаны
Вовсю острили пацаны…
CVII
Зима в Калинине — часть года:
Снега, сугробы, лёд, мороз.
Она обычна для народа…
Привычен саночный извоз…
Коньки и валенки, и лыжи —
Такие здешние престижи…
Шубейки, ватные штаны,
Ушанки — каждому нужны.
И я к зиме всем обеспечен,
Хожу на лыжах, на каток.
Мне в зиму холодно чуток,
Но холод, радуюсь, не вечен…
Но это где-то там в уме,
И привыкаю я к зиме…
CVIII
Есть в школе лыжные пробеги.
Три километра или пять.
В мороз и в ветреные снеги.
По колее не двинешь вспять…
А руки мёрзнут, да и ноги,
А километра два идти,
Чтобы до финиша дойти…
Мне было горько и обидно —
Другие мёрзли, но не так,
А я к морозам был слабак
И думал — кровь не та, как видно,
Доехав, слёзы утирал
И снегом руки растирал…
CIX
Коньки, каток мне ближе были —
Девчонки, музыка, друзья…
Мы всем двором туда ходили,
На нём не мёрз так сильно я.
Там было место, где погреться,
Переобуться и одеться,
Себя немного подсушить,
Стаканчик чая осушить…
Каток был целым ритуалом.
Форсили люди на бегу,
Крутую делая дугу…
Каток мерещился мне балом.
И кто ботинки не купил,
Коньки тот к валенкам крепил…
CX
Могу я малость похвалиться —
Высокий берег у моста,
И на коньках с него скатиться
Была задача непроста…
И я не сразу же решился —
Чуть постоял, но не ушился,
Зажал, как мог, свой страх в руке
И мчал на задниках к реке…
Потом уже съезжал я смело,
По ходу делая финты,
С горою был уже на ты,
Во мне всё радовалось, пело…
И тут за ватные штаны
Мне выдавали пацаны…
CXI
Костюм мне папа в части справил
Под ватой — куртку и штаны.
И он во всю меня прославил,
Хоть не был нов после войны.
Известный классный наш «новатор»
Штанам дал кличку «инкубатор».
В них что-то каждый находил,
Но я в них зиму проходил…
Ну, и конечно, в куртке ватной,
Прошитой также как штаны.
В таких ходило пол страны,
Свершившей подвиг сильный ратный.
Сегодня в сонме свар и смут
Кого-то «ватником» зовут…
CXII
Зимою, слово и об этом -,
Нам цирка крыша как трамплин…
Здесь цирк работал только летом.
Тогда на нём сходился клин.
Зимой же он стоял без дела —
Такою серой массой тела,
Напрасно зрителей искал
И нас на крышу допускал…
На крышу снега наметало,
Внизу, понятно, был обрыв,
Где тело делало отрыв
И на сугробы улетало…
А результат уж был таков —
Трамплин не любит дураков…
CXIII
Запомнил я и ледоходы
На Волге каждою весной:
Она являла дух свободы
И весь характер свой честной,
Спеша от льда освободиться
И вновь рекою возродиться,
Она трещала и рвалась —
Пока вода не улеглась…
Она была, как на картинах —
Машины, доски и дома…
Всё, что оставила зима, —
Она несла на толстых льдинах.
Вернуться к образу реки
Ей помогали взрывники…
CXIV
Особенно, когда с быками
Она встречалась у моста,
И льдины с рваными боками…
Была задача непроста.
Треск льдин и взрывы разносились,
К нам на уроки доносились,
И мы глядели из окна —
Как напрягается она…
Потом она освобождалась —
Как будто тяжко родила,
И облегчённая текла,
Сама собою наслаждаясь….
Весною Волга каждый год
Себя рожала в ледоход…
CXV
Потом себя приподнимала
И белый свой вокзал речной
До самых окон заливала…
И тоже каждою весной.
Конечно, люди удивлялись,
И очень сильно возмущались.
Но вот такой был феномен.
И каждый год без перемен.
Миклухе памятник — Маклаю
Стоял на левом берегу.
Ответить точно не могу —
Как он к калининскому краю.
Но по легенде городской —
Купец он тутошний тверской…
CXVI
Мы дворовой своей командой
Шли к «академикам» — в футбол…
Мы их давили своей «бандой» —
Вбивали им за голом гол.
Был городок у них военный
И двор большой и современный.
Приятно было там бывать,
Ну, и, конечно, забивать…
Возможно, хим., возможно, тыла.
Тут академия была.
Страна в дни мирные жила,
Войну почти уже забыла…
И обучался комсостав —
Чтоб знать не только лишь устав…
CXVII
А мы с такими же играли,
Как мы — седьмой, девятый класс…
За то, что нос им утирали,
Они не хмурились на нас.
Отцы их что-то там читали
И звёзды новые хватали…
Ну, а какой-то факультет
Имел и генералитет…
Но пацаны не задавались,
И это нравилось всё нам —
Не генеральским пацанам,
И мы друзьями оставались.
А академия жила.
И важной в городе была.
CXVIII
Дом офицеров на Советской
В старинном был особняке.
В моей истории той детской
Он притаился в уголке…
Познал в нём бокса я зачатки…
Имел боксёрские перчатки,
Но не хотел кого-то бить,
И стал гимнастику любить.
Тут были — утренники, встречи
И новогодние балы,
Укол амуровой стрелы.
Любви наметившейся свечи…
Он был, как маленький дворец
И как таинственный ларец…
CXIX
Напротив Дома офицеров
Был парк старинный городской —
Он был особым миром целым,
Большой отдушиной людской.
В нем были тихие аллеи,
Аттракционы и затеи,
И цирк стоял в нём «шапито»,
И это было что-то… то…
Работал цирк тут только летом,
Зимой на лыжах с крыши я
Раз нёсся в снежные края…
Ну, и влетел в сугроб при этом…
По плечи круто залетел,
И повторений не хотел…
CXX
Цирк интересен был борьбою.
В нём шли борцовские бои,
На них валил народ гурьбою.
Были любимчики свои.
Они с победой уходили,
Но и, случалось, подводили…
Но мы не верили в обман,
Нас грел таинственный туман…
А возле цирка собирался
Войны уже прошедшей «взвод» —
Хмельной, обиженный народ…
И без билетов прорывался
Пускал он в ход и костыли…
Его в милицию вели…
CXXI
Я видел драку не простую
У танцплощадки на виду.
Там офицеров под чистую
Взяла милиция в узду…
Двух подполковников связали,
Им свою силу доказали,
И показали — власть есть кто,
И те трухнули… рубль за сто…
Всегда я это вспоминаю.
Есть жалость в сердце у меня.
И до сегодняшнего дня —
Что с ними стало, я не знаю…
Не помогали ордена…
Такие были времена…
CXXII
Кинотеатр был «Центральный»,
Располагался у реки.
Он новый был и уникальный,
И это я не для строки…
Эстрада в нём всегда звучала,
Как говорится до начала,
И фильмы первые в нём шли,
И люди шли в него и шли…
В нём видел «Первую перчатку»,
Другие фильмы той поры
Вели нас в новые миры…
Я не стыжусь за опечатку:
Сказал же кто-то что кино —
В жизнь, в мир важнейшее окно…
CXXIII
Впервые стереокартину
Я в нём увидел в те года.
Это осталось навсегда —
Оно разрушило рутину…
В зал чудо действие входило
И страх, и ужас наводило.
Ещё наш зритель не привык,
И издавал в испуге крик.
Очки давали на два цвета—
Быть может, красный, голубой,
Тут может быть с цветами сбой.
Не так уж важно для сонета…
Я видел стереокино
Уже — давным, давным, давно…
CXXIV
Трудилась наша мама в МОПРе*,
А был он создан до войны:
Помочь рабочим в тюрьмах, в допре —
Эксплуататорской страны…
С войной он стал почти не нужен,
Был от забот своих разгружен.
Прожил потом он года три, —
Служа для помощи внутри…
Был в нём главбух и председатель,
Курьер, инструктор и кассир,
Смотрел МОПР из подвала в мир…
Был мелкой помощи даватель…
Его курировал райком,
А, может, даже и горком…
CXXV
Была в нём дама председатель.
Бухгалтер главный был старик…
А я их друг и развлекатель,
Весь коллектив ко мне привык.
Мы жили рядом тут, под боком,
Я здесь готовился к урокам,
Любил я мопровский подвал,
Дверь МОПРа часто открывал…
Не понимал его я роли —
Не магазин и не завод —
Но приходил сюда народ,
Не от хорошей, видно, доли…
На МОПР надежды возлагал,
И тот, бывало, помогал…
(Продолжение следует)
………………………………………………………….
*МОПР — Международная организация помощи борцам революции в капиталистических странах, созданная 4-м Конгрессом коммунистического интернационала в 1922 г. Дата роспуска 1947 г.
