Идеалом человека для Эпикура является мудрец, который отделяет себя от общества, понимая его неустранимое несовершенство в плане неразумности, несправедливости и т. п. Социум следует воспринимать как внешний фактор и относиться к нему с невозмутимым спокойствием, пребывая в гармонии с собой. Познание природы не есть самоцель, оно освобождает человека от страха суеверий (мнений толпы), а также от боязни смерти.

«…ЗВАЛОСЬ СУДЬБОЙ И НИКОГДА НЕ ПОВТОРИТСЯ…» — 25

Юрий Вешнинский

 Окончание Начало

Очень интересным для меня был доклад Я. Г. Шемякина «Россия и Латинская Америка: цивилизации пограничного типа и модернизация»[1]. Как я уже писал выше, его (хотя и не только его) идеи о пограничных цивилизациях я позже использовал в осмыслении результатов своих исследований при написании своей монографии[2] (там я ссылался на его статью в журнале «Латинская Америка»[3]).

О том, что А. С. Ахиезер и в «поздний» период своей деятельности не утрачивал интереса к проблематике урбанизации, свидетельствуют и его публикации этого периода. Можно вспомнить, например, его статью «Диалектика урбанизации и миграции в России»[4], опубликованную в № 1 журнала «Общественные науки и современность» 2000 году [Ахиезер А. С., 2000]. В тот период особо плодотворным было сотрудничество А. С. Ахиезера и его давнего друга и коллеги Г. А. Гольца. Выражением этого сотрудничества было не только неоднократное участие Г. А. Гольца в ахиезеровских семинарах, но и их совместная публикация: «Неэффективность решений как фактор дезорганизации общества (на примере транспортной системе России)»[5]. По ней видно, в частности, как переплетались в работах А. С. Ахиезера и Г. А. Гольца данные эмпирических урбанологических исследований и самые широкие социокультурные обобщения. Это относилось, между прочим, и к работам ещё одной моей научной наставницы, «бабушки российского самоуправления» Т. М. Говоренковой. Жаль, что она не посещала семинары А. С. Ахиезера.

Хотелось бы, в этой связи, отметить ещё статью Г. А. Гольца «Урбанизация как феномен культуры: закономерности социально-информационного разнообразия» в 1993 году. Там были, в частности, такие слова: «По существу наша урбанизация, показанная в статистических справочниках, по доле городского населения в общей его численности, совершенно несопоставима с аналогичными показателями в развитых странах, скрывая несоизмеримые качества разнообразия. По большей части советские города — это попросту сеть благоустроенных общежитий возле предприятий ВПК [6]. Это явно перекликалось с нередко повторявшимися А. С. Ахиезером словами, что наши города — это просто тара для рабочей силы.

Среди участников семинаров А. С. Ахиезера стоит упомянуть ещё одного его коллегу и приятеля — недавно скончавшегося очень крупного демографа Анатолия Григорьевича Вишневского[7]. Его я впервые слышал ещё на одном из семинаров Ю. А. Левады. Уже в совсем недавние годы я часто встречал его на довольно интересных вечерах в Доме-музее А. И. Герцена.

К сожалению, в «постперестроечный» период в нашей интеллектуальной жизни возобладал интерес к «историософским» обобщениям в ущерб строгой доказательности и научной эмпирике. Классический пример — невероятный успех у нас (и только у нас) достаточно сомнительных со строго научной точки зрения концепций Л. Н. Гумилёва. Это отразилось, в частности, и на судьбе наследия высоко ценившегося А. С. Ахиезером Г. С. Померанца, в котором, как я имел возможность убедиться, сегодня многие его официально признанные ученики и последователи видят почти исключительно вероучителя, и не хотят помнить и знать интереснейшего не только теоретического, но эмпирического социолога и культуролога. Что-то похожее, как мне кажется, произошло в «постперестроечное» время и с интеллектуальным наследием А. С. Ахиезера. Но мне хочется, чтобы и сегодня А. С. Ахиезер воспринимался научным сообществом (в той мере, в какой оно ещё существует) целостно, в единстве и преемственности его «раннего» и «позднего» интеллектуального наследия.

Вместо заключения 

Если же, подводя итог моим воспоминаниям в целом, вернуться к итогам нашей общественной жизни за последние примерно четверть века, то я сегодня считаю их самым лучшим осмыслением недавнюю статью нынешнего директора «Левада-центра» Льва Дмитриевича Гудкова «Как мы думаем»[8]. Очень умная и очень грустная, на мой взгляд, статья! Советую всем её внимательно читать (и не один раз)! Я неоднократно помещал её в своей фейсбучной хронике. Вообще, в последнее время (и, в частности, при написании своих воспоминаний) я стараюсь не только излагать факты и вспоминать события, но и приблизиться в своих «размышлизмах», по возможности, к пониманию, глубинного смысла, подлинной сути того, что происходило и происходит со мной и со всеми нами. Ведь, как я не раз убеждался, некоторые, даже очень много знающие люди, не понимают смысла того, что они знают! Очень хотелось бы этого избежать. Но насколько мне это удаётся? Не знаю…

Кстати, в качестве иллюстрации ко многому, написанному выше, хочу привести вот какой факт. В середине июля 2015 года («Года литературы в России»!) я увидел в ларьке у Павелецкого вокзала магнитик с фотографией «сталинского наркома» Николая Ивановича Ежова. Как известно, по его фамилии получила своё название «ежовщина» — псевдоним «Большого террора». Кстати, я купил последний экземпляр этого СУВЕНИРА! Спрос налицо! А ведь это, в своём жанре, примерно, то же самое, что и «Чёрный квадрат» Малевича в живописи! Не является ли открытая торговля магнитиками с фотографией Н. И. Ежова самой наглядной иллюстрацией того, до чего мы все докатились? Любопытно, на мой взгляд, и то, в каком контексте присутствовал в ларьке этот магнитик. Там продавались ещё магнитики с тремя Путиными, одним Сталиным, одним Лужковым, одним Собяниным и одним Киркоровым! Вот так!

Но есть, на мой взгляд, и некий, менее политизированный и более общий символ нашей жизни. Это — картина Питера Брейгеля Старшего («Мужицкого») «Слепые», написанная им в самом конце жизни[9]. И это, к сожалению, — символ не только нашей страны!

Впрочем, в качестве некоего альтернативного художественного образа, можно вспомнить эпиграмму творившего во второй половине IV веке нашей эры последнего греческого языческого поэта (и сподвижника растерзанной христианскими фанатиками женщины-философа Гипатии) Паллада Александрийского (хотя я привожу этот текст не в более раннем (осуществлённом в 1920-х годах) переводе Ю. Ф. Шульца, а в другом переводе):

 Мне кажется, давно мы, греки, умерли,
Давно живём, как призраки несчастные,
И сон свой принимая за действительность,
А может быть, мы живы, только жизнь мертва?[10]
[пер. С. Апта]

 Мне помнится, что в годы брежневского застоя, безвременья и «погружения в трясину» (о которых сегодня многие наши подверженные «аморальному фамилизму» люди вспоминают с ностальгией) эти стихи сгревали сердца многих свобомыслящих интеллигентов-гуманитариев моего поколения…

 Надо сказать, что сейчас, на склоне лет, я снова стал проявлять интерес к философии Эпикура, первое представление о которой я получил в школьные годы из детгизовской книги М. Ильина и Е. Сегал «Как человек стал великаном». И мне кажется, что теперь я, наконец, вполне понимаю, почему именно его ученики и последователи (задолго до Христа) именовали СПАСИТЕЛЕМ! Его философия, наследовавшая идеал свободной личности, порождённый афинской демократией, давала эллинам ощущение внутренней свободы в мире, где внешняя свобода ушла от них навсегда. Хочу, в этой связи, процитировать уже упоминавшуюся мной биографию Эпикура: «… в душах всё более укоренялось мертвящее чувство безысходности, вычеркнутости из настоящей, подлинной жизни, из истории, и это чувство было главной причиной того страдания, от которого стремился уберечь своих последователей Эпикур»[11]. И далее: «…было бы ошибочным преувеличением утверждать, что общее страдание ощущалось так же остро всеми соотечественниками и современниками Эпикура… Как и во все времена, большинство людей жили, подчиняясь прежде всего неумолимому течению обстоятельств, не особенно анализируя эти обстоятельства и ещё меньше самих себя. В большинстве своём они просто приспосабливались к не зависящиму от них ходу вещей, приучались жить, чтобы выжить…»[12], И ещё одна цитата: «Большинство вообще не нуждалось в какой-либо истине, предпочитая жить в спасительных сумерках незнания и в то же время в твёрдой, инстинктивной уверенности, что жизнь всё равно продолжается, а это, в конце концов, самое главное»[13]. Как это нам сегодня знакомо и как для нас сегодня важно осознание и осмысление этого положения и, главное, — путей хотя бы духовного выхода ищущей личности из этого тупика! Стоит, при этом, отметить, что у древних греков (и особенно, — у афинян) до македонского завоевания было великое демократическое прошлое, которого в истории России не было никогда. Наоборот, в России существовала (и, как показывает жизнь, до сих пор существует) многовековая авторитарно-крепостническая традиция! Увы!

 Известно, что Эпикур ненавидел македонских завоевателей, но никогда не занимался государственными делами и, тем более, — не занимал никаких государственных дложностей в Афинах потому что «тех «государственных дел», которыми следовало бы заниматься, самого того государства, которому нужно было бы верой и правдой служить, больше не было. И Эпикур, призывавший «высвободиться из уз обыденных дел и общественной деятельности», понимал это лучше, чем кто бы то ни было…и прежде всего поэтому, Эпикур считал недостойным свободного и честного человека участие в современной ему афинской политике, которая не имела уже никакого отношения к подлинной жизни потерпевшего поражение народа»[14]. Эпикур учил: «Кто лучше всего справляется со своей боязнью перед внешними обстоятельствами, тот делает то, что может, дружественным себе, а чего не может, делает по крайней мере не враждебным; а со всем тем, с чем он не может даже и этого сделать, он прекращает общение и удаляет из своей жизни всё, в отношении чего это полезно сделать»[15].

 ««Страдание» и «Счастье» — вот две главные темы Эпикуровых наставлений. Он стремится научить своих последователей не бояться несчастий, боли, бедности, болезней[16], не бояться жизни вообще, какой бы она ни обернулась, сохранить благородство помыслов даже при «перемене к худшему» и тем самым достигнуть счастья — единственно возможного для человека счастья умиротворения души»[17]. «Как никто другой из греческих философов, Эпикур стремился указать людям путь, наиболее, на его взгляд, разумный и спасительный в их тогдашних обстоятельствах. Главное, как он считал, — это самому не делать зла, не быть несправедливым, соблюдать издревле заключённый между людьми неписанный договор о том, чтобы «не вредить друг другу и не терпеть вреда», иначе станет вообще невозможной никакая общественная жизнь»[18]. И на склоне лет он писал: «Надо стараться сделать последнюю часть пути лучше, первой, пока мы находимся в дороге, а когда дойдём до конца, надо с лёгким сердцем радоваться»[19]. «В отличие от Сократа, надеявшегося насладиться в мире ином беседами с мудрецами времён минувших, в отличие от Платона, с его верой в причастность к вечно сущей вселенской душе, Эпикур твёрдо знал, что за этой последней чертой его ничего уже не ждёт, что там ничего больше нет. И поэтому не особенно думал об этом, давно уже готовый мужественно покинуть тот «неукреплённый город», который представляет собой недолговечное существование каждого из смертных»[20]. И даже один из самых непримиримых критиков учения Эпикура Марк Туллий Цицерон признавал, что ему было свойственно «…полное согласие жизни с теми нравственными идеалами радостного и невозмутимого мира душевного, которые он сам себе поставил»[21].

 Согласно Википедии, для Эпикура целью философии являлась помощь людям в достижении счастья, безмятежной жизни, характеризующейся атараксией (спокойствие и свобода от страхов) и апонией (осутствие боли). Он утверждал, что люди лучше всего могут заниматься философией, проживая самодостаточную жизнь в окружении друзей. Он учил, что корень всех человеческих неврозов заключается в отрицании смерти и в склонности всех людей предполагать, что смерть ужасна и болезненна, что, в свою очередь, приводит к ненужному беспокойству, эгоистичному самозащитному поведению и лицемерию. Согласно Эпикуру, смерть есть конец и тела, и души, и поэтому её не следует бояться. Эпикур учил, что, хотя боги и существуют, они не участвуют в человеческих делах. Он считал, что людям следует вести себя этично не потому что боги накажут или наградят их за их действия, но потому что аморальное поведение будет обременять их чувством вины и мешать им достигнуть атараксии. Подобно Демокриту (и за много веков до Джордано Бруно) Эпикур учил, что вселенная бесконечна и вечна, и состоит из множества миров. Он учил что все сущее сделано из крошечных, невидимых частиц, атомов. Все явления, происходящие в естественном мире, в конечном счете, являются результатом движения и взаимодействия атомов в пустом пространстве. В отличие от Демокрита, Эпикур предлагал идею атомного «отклонения», согласно которой атомы могут отклоняться от их ожидаемого поведения, тем самым позволяя людям обладать свободной волей в детерминированной вселенной. Сохранившееся творчество Эпикура, хотя число его работ доходит почти до трёхсот, сводится к трём важным письмам к друзьям, к восьмидесяти афоризмам, называемым «Главные мысли», и к нескольким дюжинам отрывков, извлечённых из его работ. главным критерием истины он считал ощущения, в которых даётся нам жизнь.

 Идеалом человека для Эпикура является мудрец, который отделяет себя от общества, понимая его неустранимое несовершенство в плане неразумности, несправедливости и т. п. Социум следует воспринимать как внешний фактор и относиться к нему с невозмутимым спокойствием, пребывая в гармонии с собой. Познание природы не есть самоцель, оно освобождает человека от страха суеверий (мнений толпы), а также от боязни смерти. Смерть в понимании Эпикура — это отсутствие ощущений. «Смерть не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти ещё нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет», — утверждал философ. Целью всех деяний является безмятежное и блаженное состояние души. Удовольствие Эпикур считал началом и концом блаженной жизни. Однако не все желания достойны удовлетворения, поскольку за некоторыми из них могут последовать страдания. Поэтому мудрец должен быть осмотрителен. Эпикур, вероятно, был первым философом, изложившим проблему зла. До нашего времени не дошёл ни один трактат Эпикура, который фактически подтверждал бы это, однако на это указывал африканский ритор Лактанций, который излагал и оспаривал тезис Эпикура о проблеме зла, который впоследствии получает название «парадокс Эпикура» в своём труде «О гневе Божьем». В нём Лактанций описывает его следующим образом: «Бог желает предотвратить зло, но не может? Тогда он не всемогущ. Он может, но не желает? Тогда он не доброжелательный. Он и может, и желает? Тогда откуда берётся зло? Он не может и не желает? Тогда зачем звать его Богом?». Как уже было сказано выше, Эпикур (в отличие от стоиков) не интересовался участием в ежедневной политике, считая, что это приводит к неприятностям. К общественности (особенно государству и культу) мудрец должен относиться дружественно, но сдержанно. Эпикур проповедовал принцип «живи неприметно», считал, что нужно идти по жизни, не привлекая к себе внимания; не стремиться к славе, власти или богатству, а наслаждаться маленькими радостями жизни — вкусной едой, компанией друзей и т. д. Плутарх подробно остановился на этой теме в своём эссе «Хорошо ли изречение: Живи неприметно?». Однако Эпикур высказал новую идею — справедливость как общественный договор, договор о том, чтобы не причинять и не терпеть вреда; и такой договор необходим, чтобы пользоваться всеми выгодами совместного проживания в упорядоченном обществе. Законы и наказания необходимы для удержания в узде глупцов, из-за которых договор может пострадать. Однако мудрецу польза договора очевидна и ввиду того, что его желания невелики, ему нет никакой нужды в нарушении законов. Законы, полезные для человеческого общения и счастья, справедливы, бесполезные — несправедливы. Общество, по Эпикуру, как раз возникло из договора между живущими уединённо и руководствующимися естественным правом людьми. Тут Эпикур предвосхищал идеи Жан Жака Руссо. Заключён он с целью непричинения друг другу вреда. При этом люди склонны забывать, что все законы и обычаи могут быть изменяемы, поскольку они должны служить взаимной пользе.

Стоит ещё отметить, что Эпикур был, пожалуй, не только самым трагическим из античных мыслителей (тем более, что жил он в самую трагическую эпоху в истории Эллады), но и самым оклевётанным философом античности. При том, что, как писал об Эпикуре ещё в конце 1950-х годов известный исследователь и популяризатор древнегреческой культуры Андре Боннар в заключительной главе своей знаменитой трилогии «Греческая цивилизация», не случайно озаглавленной: «Эпикур и спасение людей», «его жизнь была подобна жизни святого»[22], его долгое время обвиняли в проповеди погони за наслаждениями. Клеветнические обвинения в адрес Эпикура и его учеников (и даже в отношении употреблявшегося ими «площадного», по мнению их оппонентов-идеалистов, языка) появились уже при жизни Спасителя. Вот яркий пример: «Всю эту и подобную ей мерзость он заимствовал, можно думать, из лексикона публичных домов низшего разряда, или из собраний и сходок женщин на празднике Фесмофорий, или из самой гущи еврейских синагог и собирающихся здесь нищих; все его слова какие-то стёртые и пресмыкающиеся»[23].

 Последним, кто на закате античности воздал должное Эпикуру, был живший во II веке нашей эры Диоген из Эноанды. Именно ему мы обязаны знанием строк из знаменитого «Эпикурова послания», выгравированного на стене старинного портика:

 Нечего бояться богов,
Нечего бояться смерти.
Можно переносить страдания,
Можно достичь счастья[24].

Как писал Андре Боннар, «Мы сохранили все труды Платона, объём которых огромен, как известно. Творчество Эпикура, ещё более обширное (число его работ доходит до трёхсот), сводится в настоящее время к трём важным письмам к друзьям, к восьмидесяти афоризмам», называемым «Главные мысли», и к нескольким дюжинам отрывков, извлечённых из его работ. Мотивы, определившие это массовое уничтожение, без сомнения, те же, которыми руководствовались при истреблении трудов его училеля Демокрита»[25]. И, несомненно, главной причиной целенаправленного истребления произведений их обоих было отрицание ими (в том числе, — Эпикуром, о взглядах которого известно больше) бессмертия души и божественного промысла, что было совершенно недопустимо с точки зрения сторонников философии стоиков, а также, — христианских (и многих иных) богословов. По свидетельству Андре Боннара, христианская мысль с давних пор признавала в материализме и «атеизме» Эпикура самого опасного врага своей веры, явного противника своего духовного господства. Климент Александрийский (руководитель Александрийской богословской школы, один из Отцов Церкви, почитаемый как святой в ряде церквей (Восточной православной, Восточнокатолической, Эфиопской православной и Англиканской[26]) и, кроме того, признаваемый многими авторами одним из главных виновников зверской расправы толпы христианских фанатиков над последним языческим философом-неоплатоником Александрии, математиком, астрономом и механиком Гипатией Александрийской) писал: «Если апостол Павел нападает на философов, то он имеет в виду только эпикурейство»[27].

 Между прочим, несомненное влияние философии Эпикура ощущается в творчестве некоторых крупных представителей культуры мусульманских стран. Это, в частности, относится к творчеству Омара Хайяма. Особенно много лжи и клеветы об Эпикуре распространялось в христианской среде в Средние века (и даже на пороге Ренессанса). Достаточно вспомнить слова Данте, знакомого с идеями Эпикура, скорее всего, понаслышке:

 Вот Эпикур, прославивший разврат,
Учения которого гласят,
Что с телом дух погибнет без возврата…[28]

 В эпоху Ренессанса и в Новое время идеи Эпикура были восприняты многими мыслителями. Раскрепощающее разум воздействие Эпикуровой натурфилософии испытали на себе Леонарло да Винчи, Галилей, Бруно, Коперник и другие учёные эпохи Ренессанса. К его этике большой интерес проявлял Мищель Монтень. В XVII веке одним из первых возродил интерес к идеям Эпикура Пьер Гассенди. Они оказали глубокое воздействие на Джона Локка, Дени Дидро[29], Поля Гольбаха, Готхольда Эфраима Лессинга, Иогана Готфрида Гердера, Томаса Джефферсона, Иеремию Бентама и Карла Маркса. Последний ещё в молодости (в 1841 году) защитил докторскую диссертацию по философии «Различия между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура». Влияние идей Эпикура можно обнаружить в произведениях Шекспира, Мольера, Гёте, Шиллера, Гюго и Флобера. Можно вспомнить, в этой связи, и Анатоля Франса, хотя он не вполне оценивал призыв Эпикура к суровому самоограничению. Подытоживая сказанное выше, можно сказать, что, как писал об Эпикуре уже цитировавшйся выше Андре Боннар, «Эпикур «хотел быть для людей своего времени только другом. Пусть он будет другом и нашему времени!»[30]. «Ради … свободы, ради сохраниения своего внутреннего мира — мира столь же бесконечного и сложного, как и космос внешний, великий, того собственного мира, в который никогда не проникнуть, не покорить, не подчинить никому из царей и героев, сын Неокла убеждал своих учеников и последователей отказаться сразу же от самой мысли как-то властвовать над себе подобными, подчинять их своим интересам, использовать в своих целях»[31].

 Хочу, в связи с учением Эпикура о внутренней свободе человека среди внешней несвободы и вдали от власти, вспомнить крепко запомнившиеся мне с давних пор слова Ю. А. Левады из его статьи «Почему дороги ведут в Рим. Размышления о социокультурной модели — или, на старомодный лад, о «душе» — города», дважды (в 1976 и в 1994 годах) в печатавшейся в журнале «Знание-сила» и позже перепечатывавшейся в других изданиях. В этой статье Ю. А. Левада отмечал, что, городской человек — продукт длительного формирования: его «филогенез» занял несколько сот лет, а «онтогенез» требует двух-трёх поколений. Но, однажды появившись на свет, городской человек обладает большой устойчивостью: «…человеческая личность, видимо, наиболее устойчивый из элементов культуры…»[32]. Кстати, первое издание этой статьи пришлось на время брежневской стагнации, весьма далёкое от внешней свободы личности. Сегодня известно, что из-за публикации этой статьи глубоко опального тогда Ю. А. Левады едва не закрыли журнал «Знание-сила»!

 Но хотелось бы бы под самый конец поместить и что-нибудь более оптимистическое. Мне кажется, что найденное мной в сети фото девушки в полицейской форме, читающей Оруэлла (если это, конечно, не постановочное фото), может вызвать улыбку и дать некоторую надежду на что-то лучшее…

Примечания

[1] См. материалы независимого теоретического семинара «Социокультурная методология анализа российского общества»: Россия и Латинская Америка: цивилизации пограничного типа и модернизация (докладчик Яков Шемякин). — «Рубежи», № 8-9, 1997, с. 144-162.

[2] Вешнинский Ю. Г. Аксиологическая география. Топология культурного пространства на рубеже тысячелетий. СПб, Алетейя, 2019.

[3] Шемкин А. Г. «Пограничные» цивилизации планетарного масштаба // Латинская Америка. 2007, № 7.

[4] Ахиезер А. С. Диалектика урбанизации и миграции в России // Общественные науки и современность, № 71, 2000.

[5] Ахиезер А. С., Гольц Г. А. Неэффективность решений как фактор дезорганизации общества (на примере транспортной системы России) // Общественные науки и современность, № 6, 2003.

[6] Гольц Г. А. Урбанизация как феномен культуры: закономерности социально-информационного разнообразия // Известия РАН, Серия географическая, № 3., 1993, с. 30.

[7] См. материалы независимого теоретического семинара «Социокультурная методология анализа российского общества»: Кризис русской соборности и консервативная модернизация в СССР (докладчик Анатолий Вишневский). — «Рубежи», № 1, 1997, с. 129-149.

[8] Лев Гудков «Как мы думаем», Фонд «Либеральная миссия». 03.02. 2021.

[9] Кстати, уместность этого символа подтверждало (и до сих пор подтверждает), на мой взгляд, запоздалое признание одного из «прорабов перестройки», историка, популяризатора известной французской школы «Анналов» (и основателя, первого ректора и президента «оплота либерализма» в нашей гуманитарной науке — РГГУ) покойного Юрия Николаевича Афанасьева, сделанное им во время одной из телепередач «постперестроечного» времени: «Мы, на самом деле, были слепые поводыри слепых».

[10] В среде филологов существует правдоподобная гипотеза, что в этой эпиграмме поэта-язычника содержался намёк на Христа, в воскресение которого верили христиане.

[11] Гончарова Т. В. Эпикур. М., Молодая гвардия, ЖЗЛ, 1988, с. 169-170.

[12] Там же, с. 170.

[13] Там же.

[14] Там же, с. 233.

[15] Там же, с. 235.

[16] Сам Эпикур много лет страдал от неизлечимых в те времена воспаления мочевого пузыря и болезни желудка и мужественно переносил страдания.

[17] Там же, с. 253.

[18] Там же, с. 271.

[19] Там же, с. 274.

[20] Там же, с. 289.

[21] Цит. по: Гончарова Т. В. Эпикур. М., Молодая гвардия, ЖЗЛ, 1988, с. 297.

[22] Боннар А. Греческая цивилизация. От Еврипида до Александрии. Т. 3-й. 2-е издание. М., Искусство, 1992. с. 363.

[23] Цит. по: Гончарова Т. В. Эпикур. М., Молодая гвардия, ЖЗЛ, 1988, с. 250. Стоит ещё отметить предвещавшее антисемитские тирады Иоанна Златоуста сопоставления публичного дома и синагоги!

[24] Цит. по: Гончарова Т. В. Эпикур. М., Молодая гвардия, ЖЗЛ, 1988, с. 300.

[25] Боннар А. Греческая цивилизация. От Еврипида до Александрии. Т. 3-й. 2-е издание. М., Искусство, 1992. с. 360.

[26] До 1586 года почитался он как святой и в Римско-католической церкви.

[27] Цит. по: Боннар А. Греческая цивилизация. От Еврипида до Александрии. Т. 3-й. 2-е издание. М. Искусство, 1992, с. 389.

[28] Цит. по: Гончарова Т. В. Эпикур. М., Молодая гвардия, ЖЗЛ, 1988, с. 300.

[29] Глубоко впечатлённый величием самой личности Эпикура, Дидро писал: «Сооружённое им здание может когда-нибудь разрушится, но фигура творца останется нетронутой посреди развалин».

[30] Боннар А. Греческая цивилизация. От Еврипида до Александрии. Т. 3-й. 2-е издание. М., Искусство, 1992. с. 360.

[31] Гончарова Т. В. Эпикур. М., Молодая гвардия, ЖЗЛ, 1988, с. 225.

[32] Цит. по: Левада Ю. А. Время перемен: Предмет и позиция исследователя; сост. и коммент. Л. Д. Гудкова и Л. И. Рейнблата; вступ. статья Л. Д. Гудкова. М., Новое литературное обозрение, 2016. с. 238.