Генрих Шмеркин: У камина (Окончание)

Loading

С остальными своими целителями Берминводов подобных проблем не испытывал. Праксисы большинства его лекарей, включая херра Розенбаха (онколога по щитовидке), Веспе (сосудистого хирурга), Майерса (онколога по костному мозгу), Шрайнера (уролога) и Лангхофа (домашнего врача), размещались в пределах 15-минутной доступности.

У камина

Генрих Шмеркин

Окончание. Начало

15.

«Ты помнишь — в Горловке смеркалось…
не уходил я со двора,
и бабушка твоя сморкалась,
мне намекая, что — пора!»
ВеБер

Это было пару лет назад — он уже не помнил, из-за чего оказался в Karthause, этом чёртовом районе Ойлендорфа. Вероятно, возвращался от доктора Шнеппера, сердечника, а может, от Рюгге, «диабетчика». Или от Шварцкопфа, онколога по части лёгких.

С остальными своими целителями Берминводов подобных проблем не испытывал. Праксисы большинства его лекарей, включая херра Розенбаха (онколога по щитовидке), Веспе (сосудистого хирурга), Майерса (онколога по костному мозгу), Шрайнера (уролога) и Лангхофа (домашнего врача), размещались в пределах 15-минутной доступности.

По дороге к автобусной остановке Веника нагнал Славик Мозговой — которого он не видел вот уже (слава тебе, господи!) лет десять, знакомый ему ещё по Горловке.

Земляк почти не постарел, руки были заняты тремя кошёлками со стеклотарой.

Первым делом — этот ненормальный, не без гордости, сообщил, что жена его, Рената, вот уже восьмой год, как покойница. И он за это время сменил уже четырёх подруг (сейчас живёт с пятой; она прекрасный мужской мастер, мотается вовсю по клиентам. И Веник, ежели приспичит ему не задорого подстричься, может забить у неё термин, восемь евро всех делов).

В Горловке Анжелика с Ренатой трудились вместе, на шахте им.Ленина, в плановом отделе, но были всего лишь коллегами, а на чужбине, так уж вышло, — стали какими-никакими, а всё-таки подругами. А посему приходилось Венику, совместно с Анжеликой, переться в гости к Славику и Ренате (или наоборот), и не просто выпивать-закусывать, а ещё и выслушивать уйму шизоидных «русско-немецких загадок», постоянно придумываемых Славиком.

Пока шли, земляк подробно отчитывался об успехах на любовном фронте.

16.

«Я с ярмарки бреду с поникшей головой:
не знал и не гадал, насколько счастье шатко.
Вы были для меня ошибкой роковой.
А я для вас — пустячной опечаткой…»
ВеБер

На остановке Мозговой опустил кошёлки на тротуар (он уже никуда не торопился) и стал приставать со своими традиционными вопросами:

«Как будет по-русски ”муж Ахматовой”? В смысле — ежели переводить с дойча».

Неповторимая игра слов… Вопрос, для нормального человека, естественно, тупиковый.

Оказалось — «резиновый лев»! Ибо муж, в данном случае — Гумилёв. А «гумми» — по-немецки резина. А «лёве» — это «лев». А вместе — резиновый лев!

Или:

«Что такое “земляной петух”?»

Оказалось — Эрдоган[1]!

Далее тема поменялась:

Почему Веник так похудел? Сгорбился! Постарел!

От вопроса Берминводов отмахнулся — точно так же, как от двух предыдущих.

Славик пошёл дальше:

— А как там твоя Анжелика?..

Тут землячок вдруг понял, что ступил на тонкий лёд…

— Ой, извини… Я забыл… что она… уже не твоя… начал оправдываться он, лишь усиливая реакцию собеседника.

— А чья? Чья же? — аж перехватило дух у Берминводова.

 Земляк подхватил стеклотару и сквозанул дальше, в сторону мусорных контейнеров.

17.

«Ты моё проклятье и беда,
вечная сердечная хвороба.
От тебя уйду я навсегда,
хлопнув на прощанье крышкой гроба!..»
ВеБер

А вскоре — ещё одна встреча.

Занесло его как-то аж на Kapuzinerplatz[2], в один, средней руки, супер — за смехотворно дешёвыми («по акции!») сливами и точно такими же помидорами.

И так уж вышло, что в очереди в кассу — он оказался именно за ней!

— Привет…

— Привет, — отозвалась она.

В её тележке, кроме двух «акционных» пакетов (сливы, помидоры — со скидкой 50%!) находились, странным делом, три килограммовых упаковки отнюдь не дешёвого индюшачьего фарша.

18.

«Люди сходятся. Целуются. Смеются.
Взявшись за руки, гуляют у реки.
Плачут. Спорят. Любят. Расстаются
и врезают новые замки».
ВеБер

Индюшатину — она на дух не выносила.

Что-что, а это житейское знание о ней он твёрдо усвоил — за те, промчавшиеся в мгновение ока, двадцать семь совместных лет…

Ни жареную, ни вареную. И вдруг… Или у неё изменился вкус? Можно допустить. Но — аж 3 кило! Откуда такие аппетиты? Короче: для кого?

На сердце вновь стало тяжко.

Он не выдержал и, потупив взгляд в её тележку, процедил:

— Что ж… Желаю тебе… быть счастливой…

Она хорошо поняла, о чём он. И рубанула:

— И буду счастливой, чтоб ты знал! Буду!

19.

«Уйдёшь — не говори мне ничего.
Надень пальто и дверь запри оранжевую,
и только ключ от сердца моего
не оставляй под ковриком, как раньше…»
ВеБер

Тимоха был совсем маленький, очередь на ясли ещё не подошла. И когда приятели пригласили Диму с Зоей пойти с ними в поход на байдарках, Дима позвонил матери и стал прощупывать почву, сможет ли она приехать дней на десять, побыть с внуком.

— Конечно, сыночек, с удовольствием! — обрадовалась Анжелика.

Обрадовалась то обрадовалась, а потом подумала…

Тимоху и сына она видела редко. Мотаться челноком в Мюнхен и сидеть там у молодой семьи на голове ей не хотелось — ибо был опыт (и опасение испортить сыну жизнь).

В свою очередь, семья Димы — ни «деда», ни её — визитами особо не баловала, а когда это случалось — дольше, чем на день, в Ойлендорфе не задерживалась.

Но — почти две недели одна. В чужом городе, с маленьким ребёнком… Мало ли, что может случиться, здоровье уже не то. А вот вместе с кем-нибудь — было бы надёжней.

В результате — Дима позвонил отцу, и Берминводов, не менее радостный, прикатил вместе с Анжелой, одним поездом.

20.

«Тебя одну ласкаю и целую,
стихи слагаю о тебе и обо мне,
мне очень жаль, но мы с тобой, Мадлена,
наверно, не рифмуемся никак…»
ВеБер

А дальше — у Димы с Зоей наступила полнейшая свобода — у них появилась возможность проводить время вдвоём — в поездках, экскурсиях, семинарах, на театральных и других «русских» фестивалях, а у Анжелы с Веником — возможность подолгу общаться с любимым человечком. И стали они ездить в Мюнхен только на пару.

И так продолжалось — аж пока в супермаркете «Lidl» не случилась та злополучная встреча — с пожеланием счастья и тремя килограммами индюшатины…

На этом совместные поездки прекратились.

21.

«Мокрое небо на листья вылито,
вспорото клиньями журавлей…
Осень — в жёлтой майке лидера –
вертит спицы стальных дождей».
ВеБер

Последнее время — Берминводова всё чаще подводила память. У него пропадали очки, ключи, деньги, портмоне, важные документы, зарядки от мобильника… Вплоть до ножниц и точилки для ножей.

Что-то потом находилось, что-то он ищет до сих пор. Так что непорядок с «бестолковкой» налицо — и к бабке ходить не надо!

А не так давно делали ему томографию черепушки — в радиологическом праксисе д-ра Хассена. «Отстрелявшись», Веник оделся и уже собирался вызывать такси nach Hause (транспортные расходы, в его случае, социальная служба брала на себя), и тут ему взбрело в голову убедиться, что ключи от квартиры при нём.

Он обшарил все карманы, но ничего, кроме мобильника, не обнаружил…

22.

«Я одно своё надгробье
Как-то повстречал в Найроби.
Где моё надгробие –
Там мне и Найробия!»
ВеБер

Ещё до рождения Тимохи, лет восемь-девять назад, оказался он у Ильвинской дома — после кладбища, на поминках её матери. Собралось несколько материных знакомых и соседей, сын с беременной невесткой, Боря Ложкин — с женой, маленькой Илонкой и Николаем, своим приятелем (а заодно — компаньоном по бизнесу), годящимся Боре в отцы.

И за столом, на траурном этом мероприятии, одна из соседок — завзятая, видать, «театралка», а может, и непосредственно, в прошлом, актриса (гримёрша, костюмерша, декораторша) — не удержалась, и брякнула совсем не в тему:

— Что ж вы, Николай, скромничаете? Накладывайте себе, не стесняйтесь. Такой стол! Паштет — объеденье! Зельц — обнять и плакать! Холодец — русское чудо! Оливье, так вообще — трансцендентное! С грибочками! Ветчина, чебуреки! Впервые вижу: мужчина с такой выдающейся фактурой, и не ест мясного…

На неё шикнули, а Компаньон снисходительно улыбнулся и потупил очи. В его тарелке, действительно, присутствовали лишь селёдка под шубой и одноименный (селёдочный) форшмак, — мяса в пищу он не употреблял.

Перед разъездом Анжелика попросила всех наполнить бокалы, налила себе и встала из-за стола. Говорила она долго, очень искренне и необычайно красиво. Поблагодарила — за внимание к ней, за уважение к памяти покойной Беллы Аркадьевны. Далее был тост — за присутствующих, за их здоровье, за удачу, за долгие-долгие их годы. И всё было бы ничего, если б не «одно но»: она обращалась к каждому, по кругу, обращалась персонально, по имени, а иногда и по отчеству, и не скупилась на тёплые, трогательные слова. И лишь один из присутствующих был обойдён её вниманием, и это, конечно же, был Берминводов…

И ещё. В процессе застолья Компаньон вдруг осведомился у Димки, как работается ему с новым шефом, и даже — как обстоят дела с «алгоритмом формирования базы»(!). А супер-лаконичный (как правило, с отцом) Берминводов-сын вдруг начал отвечать — подробнейше, со всеми деталями. За что удостоился сдержанной похвалы Компаньона. Оказалось, Николай в курсе Димкиных дел, причём значительно глубже, чем родной отец — несмотря на то, что никакой он не айтишник, а всего лишь торгаш — такой же, как и Борька Ложкин. И занимается исключительно тем, что постоянно мотается, с товаром, из своих Дергачей[3] (где живёт с милиционершей-женой и тёщей — вертухайшей-в-отставке) в Ойлендорф и обратно.

И ещё. Когда прощались, этот здоровяк попросил Димку помочь — занести ему в мерс какой-то рюкзачишко, как будто с таким пустяшным делом не мог справиться сам…

Темнеть ещё не начало, и в окно отчётливо просматривалось: сын с Компаньоном забросили рюкзак в багажник, после чего коротенько обнялись(?), и Компаньон отбыл.

23.

АНТИСЕМИТСКОЕ

«У Соломона нет семьи.

Наш Соломон — антисемьит…»

ВеБер

У него раздался звонок. Ни с того ни с сего, после долгого её молчания. «Если хочешь, приходи. Я рыбу приготовила».

Завораживающий голос обволакивал, приковывал слух, она вновь воскресла, возникнув в его жизни.

— Когда? — спросил он.

— Когда хочешь…

Через сорок минут он был у неё.

24.

«На мне верхом в ночи ты мчишься,
я пеною в узде сочусь!..
Постой! Быть может, ты мне снишься?!
Иль это я тебе так снюсь?!»
ВеБер

У Анжелики его ждали полбутылки белого вина и половина здоровенной жареной форели. Правда, не «прямо со сковороды», а из холодильника, но какая разница! Жареной рыбы Берминводов наелся на всю жизнь, когда отдавал воинский долг родине, и к рыбной кухне с тех пор интереса не проявлял. Себе она сварила традиционные сосиски, поскольку к рыбе тоже относилась более чем равнодушно.

За столом она что-то рассказывала, а он слушал — и плыл, плыл, плыл…

Ночевать остался у неё…

А потом вспомнил: поминки! На «горячее» были лангеты, и только Компаньону («Колюня, это тебе!») она принесла тарелку с рыбёхой.

И, опять-таки, это была жареная форель…

И ещё. Рыбку на поминках Компаньон запивал исключительно рислингом Rheingau, поставленным в непосредственной близости от его столового прибора.

Пресловутые полбутылки белого вина, ожидавшие прихода Берминводова, были, опять-таки, ничем иным, как Rheingau Riesling

«Я не люблю выбрасывать продукты…» — выплыло из памяти.

25.

«Еремей смирил гордыню –

получил от Дуни в дыню…»

ВеБер

Обнаружив таинственное исчезновение ключей, Берминводов ненароком подумал, что оставил их в «томографической» кабинке для переодевания. До закрытия оставалось 10 минут, и он решил заглянуть в неё ещё раз. Но его сермяжная, исконная кабинка уже была занята другим. Он постучал. К его счастью, пациент ещё не покинул её, и даже отозвался на стук.

Никаких ключей, к сожалению, в кабинке не завалялось. А запасные, вот уже лет пятнадцать, он держал у Ильвинской.

Ничего не оставалось, как ехать к ней…

Главное — чтоб была дома, чтоб никуда не завеялась. Например, в Бонн — к институтской подружке Симке Финкельштейн. Или в Мюльхайм, к какой-то своей однокласснице. И вообще — мало ли к кому…

С замиранием сердца набирал он её «домашний» номер.

— Да, — послышалось в трубке. И он снова «поплыл».

— Здравствуй, это я.

— А это я.

— Послушай, ты сейчас никуда не собираешься?

— А чего ты спрашиваешь?

— Мне нужны ключи, я сейчас заеду.

— Какие? Твои?

— Ну да…

— А где они? Потерял? Опять?

— Получается, да, — вздохнул он.

— Где?

— У врача.

— Так у него и ищи.

— Бесполезно. Я сейчас заеду. На такси.

— Хорошо. Постучишь в окно.

— А что, звонок не работает?

— Ну да… Не работает. А я передам тебе. Через окошко.

— А дверь что, тоже… не того?..

— Да, «не того», — замялась она. — И не обижайся, но в квартиру ко мне нельзя.

Как бы там ни было, что бы там ни было — его снова обволакивал её голос…

— Так что, даже не выйдешь?

— Нет.

— Почему?

— Я в старом халате, с дырой на груди… Помнишь, ты мне из саранской командировки привёз? Салатный такой, с японскими иероглифами… Неудобно… перед соседями…

Он бросил трубку.

26.

«Я женщин повидал немало
(осанна вам, любовь дарящие!),
но близких женщин — не бывало,
а были только — близлежащие…»
ВеБер

Ни хрена себе — через окошко! «В старом халате!» Ложь, трынзёж и провокация! Либо у неё кто-то есть, либо она просто играет у него на нервах, чтобы насладиться его муками… В любом случае, это был уже край.

Он вновь стал ожесточённо шарить по карманам и, в конце концов(!), надыбал ключи, завалившиеся за подкладку пиджака.

«Будь я проклят! Зачем я звонил этой твари?!»

И он поклялся. Что никогда больше — ей не позвонит.

А если вдруг… позвонит Она — он ей скажет…

Надо глянуть в интернете, как по-немецки «Вы ошиблись номером»…

«Как жаль, что я тебя не смог
забыть, как будто день вчерашний…
Закат ветшал над вешней пашней,
как жаль, что я тебя не смог…»
ВеБер

А вскоре он выставил в фейсбуке одну свою свежую, сугубо юмористическую хрень:

«Не мог он Патрушева, гада,

От Петрушевской отличить…»

Фраза не удостоилась ни одного лайка, за исключением единственного, от некой его подруги по фейсбуку, Анжелики Ильвинской.

Что это?

Давала о себе знать? Решила напомнить и подавала сигналы? Ждала, что он поздравит?

Берминводов заглянул на её страничку — та пестрела цветными «Хэппи бёздей ту ю»!

Вениамин прекрасно знал, что сегодня у неё день рождения. Но к сонму поздравителей — в основном, незнакомых ему симпатичных молодых (и немолодых) людей мужеского полу — так и не примкнул.

28.

«В моей душе — лицо твоё рябое,
И губ твоих немая срамота…
Люблю тебя пронзительно — до боли!
До судорог. До пены изо рта.

До кариеса. До пародонтоза.
До пояса. До стёртых башмаков.
Люблю тебя до первого мороза.
А ты меня — до первых петухов».
 ВеБер

А через несколько дней раздался звонок. От неё.

Он уже собирался выдать «Sie haben sich verwählt» — в полнейшем соответствии со шпаргалкой, лежащей рядом с телефоном, и припасённой именно на этот случай.

Но получилось: «Алло. Это ты?»

— Привет, я только от Димы. Привет тебе. От всех.

— Спасибо, — не было у него сил бросить трубку.

— Ты знаешь, что сказал мне Тимоха?

— Что?

— Ты давно был у них?

— Точно не помню. Месяца три…

— Он сказал мне: «Передавай дедушке привет, я по нему скучаю. И хочу, чтобы было, как раньше. Чтобы вы всегда приезжали вместе…»

— А ты не против?

— Я? С чего ты взял? А ещё он просил, чтобы, когда они к нам приезжают… чтоб не шли сначала к тебе, а потом ко мне или наоборот, а так, чтобы мы их встречали тоже — всегда вдвоём… Ты понял, какая умница у тебя внук?!

— Конечно, конечно, я постараюсь!

29.

«В столовке сирой, на исходе лета,
мы засосали спирту из горлá.
Я — лихо закусил твоей котлетой,
ты лихо — закусила удила…»
ВеБер

— А печёнка вполне себе, — заметила Ильвинская.

— И готовится, чтоб ты знала, проще некуда, — сообщил ей обрадованный Берминводов. — Лук поджарить, печёнку порезать и — к луку! Накрыть крышкой и тушить минут десять, а в конце добавить сметаны.

— Представляешь, а я и не знала, — проворковала Ильвинская, стараясь скрыть усмешку, так и прущую наружу.

— Я запишу… если хочешь…

— Да, запиши, обязательно. Только ради бога… не в рифму!

И вновь она была права. Но что можно поделать?! Чёрт знает сколько (годами!) — он был занят только тем, что, слово за словом, строчка за строчкой, выжимал из себя рифмованные опусы. Он понимал: это — пустое. («Вдруг из подворотни / — Страшный великан! — / Рыжий и усатый / Гра-фо-ман! / Графоман, Графоман, Графоманище!..»)

Не видя её месяцами, не слыша любимого голоса, он бежал от одиночества, чувства обречённости, заброшенности, от убогого своего существования.

30.

«Позарастали
разные штучки,
там, где гуляли
милого ручки…»
ВеБер

Чай пили с конфетами, оставшимися от юбилея.

— Смотри, уже темнеет… — с досадой, как показалось Венику, сказала Ильвинская.

— Илоночка, включи, пожалуйста, свет, — попросил Берминводов и кивнул на выключатель. — И опусти рольставни.

— Нет-нет, не нужно! Давай побудем пару минут так…

Анжелика вытащила из сумочки андроид и не торопясь принялась что-то гуглить. Внезапно врубилось «Концерт давно окончен…» Старая, добрая Алла Борисовна…

— Потанцуем? — встала она из-за стола и протянула Венику руку…

31.

«Старикан-то, старикан-то –

Втихаря запел бельканто!»

ВеБер

Песня стихла. Галантный кавалер, он хотел было проводить даму на место, но пошло «Гаснет в зале свет, и снова я стою на сцене отрешённо…».

Вечер танцев продолжался, Илонка с интересом наблюдала за происходящим.

С Берминводовым её познакомил Тимоха — когда ходил ещё в садик. Представил он его так: «Это мой дедушка, его зовут дедушка Веня, у него больные ножки».

«Ну и жук же ты, Вениамин Валерьевич, — думала гимназистка, с укоризной поглядывая на Веника. — Как с «больными» своими ножками дверь пойти открыть, или свет включить, или опустить рольставни — так “Илоночка, прошу тебя, пойди”, а сам, урод, и пальцем не пошевелит, под инвалида косит. А как танцевать — так папе фору даст…»

Веник сам поражался: откуда — у «этого старикана» столько прыти?

— Интересно, который час? — обжёг ухо её шёпот.

— Двадцать часов четыре минуты, — не напрягаясь ответил он; внутри что-то тикало, и тикало безошибочно.

— Откуда такая точность?

— Хочешь — проверь.

Она остановилась, вытащила «трубку» и сверила его слова с высвечивающимися цифрами.

— Тютелька в тютельку! — широко улыбнулась Анжелика. — Ты у нас настоящий эталон! Не хочешь наняться в палату мер и весов?

 Берминводов помалкивал, покусывая губы.

— А последний автобус когда?

— Уже ушёл.

— Да ты что? Что ж ты не предупредил?!

— Зачем автобус? Вызовешь такси. Вот двадцатник! — протянул 20-евровую купюру Берминводов.

— Никаких такси, пойдём пешком. Ты же знаешь… Я не люблю бросать деньги на ветер… Всё. Илонка, сходи в туалет.

— Бабуля, мне не хочется…

— Ну пожалуйста. Чисто профилактически.

— Ну бабуля…

— Я сказала! На улице холодно. Захочется — будет поздно!

Илонка вздохнула и удалилась в санузел.

— Передавай привет Мюнхену. Тимохе, Димке, Зое…

— Да, Веня, обязательно.

32.

«Как-то раз один покойник
громко сел на подоконник
И на всё махнув рукой,
навсегда обрёл покой…»
ВеБер

 

Как только Илонка покинула санузел и на смену ей, «чисто профилактически», отбыла Анжелика, внучка торопливо (скорей-скорей! — пока не появилась бабушка) затараторила:

— Да, Вениамин Валерьевич! Папа просил, чтобы вы не обижались… что не поедете завтра с нами. Просто в папиной машине ни одного свободного места. А в следующий раз поедете, обязательно! На новоселье… к бабуле…

— Так это она переезжает в Мюнхен?

— Ну да…

— Что ж ты сразу не сказала? Верней сказала — что никто!

— Бабуля просила.

Берминводов молчал. Сказать было нечего.

Появилась Ильвинская:

— Илонка, ты готова?..

«Боже правый, что ж это? Почему? Седина в висок, бес в ребро… Почему всю жизнь она так шифруется? И кто поедет с ними пятым, если не секрет? Очень хотелось бы узнать…»

33.

«О, не ревнуй! — поверить мне попробуй!
Тебя одну люблю который год!..
Клянусь: не изменю тебе до гроба!
…А дальше — кто там знает, что нас ждёт?!»
ВеБер

Когда Берминводов закрывал за ними дверь, то в очередной раз, непонятно каким макаром, прищемил себе палец…

«Будь ты, сука, проклята!» — вырвалось снова из его уст.

И спич сей, в этом раскладе, конечно же, был посвящён его чёртовой двери, произведенной частным предприятием Küchelbäcker, обеспечивающим весь Ойлендорф входными дверями, со всеми их щеколдами, замками и пружинами.

В ответ, с лестничной клетки, раздалось звонкое: «При ребёнке, скотина такая! И не буду! Никогда! А ты — будешь!».

«Идиот! Это всё… — промелькнуло в мозгу. — Разлад на всю жизнь…»

Вениамин открыл дверь и хотел было объяснить Ильвинской, что в виду он имел вовсе не её, а злокозненную дверь, которая постоянно доставляет ему страдания (то прищемит палец, то вдруг захлопнется ни с того ни с сего, стоит ему, буквально, на пару секунд выскочить без ключей), однако гостей «простыл уже и след…» Он доковылял до Haustür[4], высунулся наружу, собираясь крикнуть «Анжела! Подожди!», но гостьи уже скрылись за углом.

Пахнуло холодом, за спиной раздался хлопок.

34.

«Позабыть смогу едва ли:
сквозь шуршанье ковыля
из-под трепетной вуали
Вы шепнули: “Вуаля…”»
ВеБер

Он хлопнул себя по карманам и, на секунду, испытал нечто, похожее на счастье: мобильник — при нём. Набрал её номер. В ответ — длинные гудки. Набрал ещё раз. Пара длинных и сразу — короткие. «Так тебе и надо, старый мудак, нехрен было выбегать за этой…»

Телефон зазвонил, на экране высветился её номер.

— Да, — взял он трубку.

— Что тебе нужно ещё? — раздалось холодное, отталкивающее.

— Ничего! — психанул он, ткнул пальцем в значок «окончание разговора» и, рванув на себе рубашку, выудил из-под неё «тревожную» кнопку, подвешенную, как нательный крестик, на груди…

35.

«Мне удача такая, признаюсь, не снилась:
предсказанье пословицы, в целом, сбылось.
Я тебя поздравляю: стерпелось, слюбилось
и, по счастью, ещё даже не умерлось…»
ВеБер

«Как же так? Что ж такое? — думал он. — Я остаюсь совсем один… Переезжать тоже? Куда-нибудь, к ней поближе?.. А там, глядишь, и уладится. Да, её можно понять. Она поступает, как всегда, правильно. Будет жить рядом с детьми и в любую минуту, если нужно, сядет на трамвай и приедет. Поможет. Поддержит. Побудет с ребёнком. И вообще, человек она очень правильный. Прекрасная мать, прекрасная тётка… Когда её старшей сестры Люси не стало, и семилетний Борька Ложкин остался без матери (а отец тут же женился), Борис, по сути, стал ей вторым сыном… И забрала она его с собой в Германию, и живёт сейчас на одной лестничной клетке с ним и его семьей, и души в нём не чает, и Илонку воспитала, и убедила её в гимназию поступать… А сейчас и Тимоха уже в школу пошёл… И Путина она сразу раскусила — как только тот подменил гимн… Но почему? Почему до сих пор она от меня скрывает, что переезжает? Почему шифруется?.. И вообще, найти недорогую квартиру в Мюнхене, да ещё, если живёшь на «социалку», — сложно необычайно. Это как минимум — года три. Я столько не проживу. Можно не дёргаться… Короче, решила она это далеко не сейчас… И всё это время молчала. И искала, искала, искала… Ну и Димка… тоже хорош… Без него здесь, точно, не обошлось. Помогал, небось, матери в этом вопросе. И тоже — мне ни слова!.. И с “Колюней” тем хреновым, которому она рыбку готовит — обнимался тогда, как с отцом родным… Небось, в курсе их отношений… Но почему? Почему она вдруг ни с того ни с сего — решила меня на новоселье пригласить? И ещё. Вопрос, на засыпку: кто там собирается завтра ехать в Мюнхен вместо меня?.. Колюня? Или какой-нибудь другой “засекреченный” мачо?..»

36.

***

«Мир разложил я
сыну на части:
знание — сила,
незнание — счастье».
ВеБер

…И ещё одно «почти счастье» Берминводова — мёрзнуть на лестничной площадке пришлось совсем недолго, тревожная кнопка сработала на славу. Щёлкнул замок, дверь подъезда отворилась, и появились трое мужиков в белых халатах, с носилками.

— Ich bin Herr Berminvodov! — радостно провозгласил Веник.

37.

«Как у нашего Мирона

стиль не чужд оксиморона!»

ВеБер

После долгого и сбивчивого объяснения с бригадой экстренной медицинской помощи (какого рожна он, в полном сознании, не валяющийся беспомощно на полу и не жалующийся ни на что, сделал этот вызов), херр доктор прополоскал ему мозги не одним ведёрком помоев, а под коду посоветовал впредь — носить свои чёртовы ключи на верёвке, под рубашкой. Точно так же, как носит он свою тревожную кнопку.

Гневная речь этого херра на Берминводова ничуть не подействовала, поскольку разговор происходил уже не в холодном подъезде, а в его нормально протопленной, «посконной», 2-комнатной крепости. Кроме того, добрую половину слов он просто не понял.

…И это было очень правильно (и умненько!), что в своё время подписал он нужный договор и передал службе экстренной медицинской помощи два заветных запасных ключика — от подъезда и от квартиры.

38.

«Это что там за счастливчик

с Деми Мур срывает лифчик?»

ВеБер

Он быстренько перемыл посуду. Да что там мыть?! Две кастрюльки, дуршлачок, три тарелки, три чашки, три вилки, три ножа и четыре чайные ложечки (четвёртая — от сметаны, для «ленивых вареников»). И вдруг…

Только б услышать её голос…

Руки сами набрали её номер.

В ответ — сначала длинные гудки, потом короткие. Он снова набрал…

— Ну? — ответила трубка.

— Всё в порядке? Ты уже дома?.. — осторожненько осведомился он.

— А тебе какая разница?! — хохотнула трубка.

— Не обижайся… насчёт «проклята». Это я не тебе… Ты неправильно поняла, я просто палец… дверью…

— Дверью-шмерью!.. Послушай. Мне твои заморочки — как ты говоришь, «остохренели»! И заруби себе на носу… Да-да! Мне уже ого-го. Я старая бабка, я никому не нужна. Но я же говорила: к тебе я не вернусь. Никогда. Неужели не ясно?

— Анжела…

— Посмотри на меня! А потом на себя. Старая развалина!

39.

«Я б целовал Ваш дивный лоб — взахлёб!
Взглянуть с томленьем Вам в глаза? Я — за!
И любоваться статью ног — я б мог.
Излом прелестных Ваших губ мне люб.
Его б хотел я лицезреть и впредь.
Но целиком увидеть Вас — я пас…»
ВеБер

«Хрен с тобой, сука! Выше головы не прыгнешь…»

Он заглотнул вечернюю порцию лекарств и улёгся было спать.

«М-да… “Посмотри на меня и посмотри на себя…”»

Встал, принял снотворную таблетку, снова лёг.

Сон не шёл.

Снова подскочил, взял ещё одну таблетку. Лёг. Результат — по-прежнему, нулевой. В памяти всплыла ещё пара эпизодов.

Ехали они как-то в Мюнхен, к детям. И на перроне, пока ждали поезд, подошёл к ней какой-то тип, лет 40 — 45. Стал расспрашивать: как там дела у Бори Ложкина, у Милы, у Илонки. Вероятно, какой-то их приятель. И она, естественно, стала рассказывать. Что Боря работает, как проклятый, голову некогда поднять, и у Милы работы сейчас тоже невпроворот, тоже свой бизнес, и что Илонка — умница, хорошо учится, много читает, ходит на гимнастику, и что, общаясь с внученькой, она получает огромное удовольствие…

Короче — всё шло, вроде бы, нормально. А потом этот «гусар» вдруг взял и поцеловал ей руку… Как будто — так и надо…

И ещё вариант. Столкнулся он как-то с Борькой, в хозмаге, нос к носу. И тот был не один, а с каким-то амбалом — приятелем, видать. Поздоровались. И тут Борька, ни с того ни с сего, с ухмылочкой: «Знакомьтесь, Вениамин Валерьевич, Это Серёга, мой сосед… А это херр Берминводов, Анжелкин муж!».

И тут амбал почему-то смерил Веника таким, ну уж очень насмешливым, чтоб не сказать, победным, взглядом, что ему стало как-то не по себе… Такие пироги.

Он долго ворочался в постели.

Снова встал, снова взял снотворное, целую упаковку. Разорвал и высыпал таблетки на компьютерный столик. Все, до единой.

Присовокупил баночку Guinness’а, на запивку.

Открыл пиво. Из банки вырвалась тёмная пенная масса и устремилась к клавиатуре — чтобы залить её и угробить. У него был горький опыт. Это — уже пятая клавиатура, которую пришлось бы выбросить из-за подобных пассажей, и отдавать очередные 25 евро за новую — ох как не хотелось…

Видать, поэтому проявилась его когдатошняя вратарская сноровка — одной рукой он подхватил клавиатуру, другой — пивную банку, и, обливаясь, захлёбываясь (чтоб не пропадало добро!) выхлестал всё, что из неё пёрло. Чуть подумал и залил себе в глотку остаток. Открыл ещё одну… Милое дело!

«Господи, ну и насмешил! Действительно, юморист! На такой шаг, наконец, решился, и — на тебе!.. Из-за каких-то дранных 25 евро, из-за какой-то хлёбанной клавиатуры — и сразу перехотелось! Ну и жмот же вы, Вениамин Валерьевич!»

Он соорудил кулёчек из бумаги, начертал на нём «Сон в руку!», тут же профессионально усмешнил (исправив на занозистое «Сон тебе в руку!»), бережно ссыпал в него таблетки (как-никак, а по пятьдесят центов каждая!) и пристроил в аптечку.

«Жизнь налаживается…» — подумал он.

40.

ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ БЕРМИНВОДОВА

«Всегда краснею по весне я,
высмеивая всё подряд,
но всё чернее и чернее
юмористический квадрат…»
ВеБер

Он почувствовал острую жажду деятельности. Вооружился тряпкой, вытер залитый пивом столик и начал протирать пыль на настольной лампе.

Вспомнил про бурячки. Нужно их, чёрт возьми, приготовить, а то пропадут к чёртовой матери, вторую неделю в холодильнике…

Достал из сушилки кастрюлю, в которой пару часов назад варились макароны, протёр днище «Анжеликиным» полотенцем, ещё хранящим тепло её рук, налил немного воды, забросил бурячки. Поставил на средний огонь и включил компьютер.

41.

«А вчерашний винегрет

мне на ужин разогрет?»

ВеБер

Рецепт бурячковой икры (из книжки «Готовим сами»):

«Бурячки отварить до полуготовности, очистить от кожуры, натереть на крупной тёрке. Чеснок и лук мелко нарезать, поджарить на растительном масле, добавить подготовленные бурячки, накрыть крышкой, тушить на медленном огне в течение 40 минут. Остудить и — ПРИЯТНОГО АППЕТИТА!»

42.

«Весь бомонд поэтский замер
с Пярну до Воронежа:
это старший брат гекзаметр
мочит хореёныша!
ВеБер

Пи-пи-пи-пи-пи-пи…

Датчики уровня задымлённости, установленные на потолках — в прихожей, в кухне, в спальне, в гостиной — пищали в три глотки, соседи звонили и колотили в дверь — этот недоделанный ничего не слышал. На центральном щите сигнализации противопожарной службы Ойлендорфа зазвенел звонок, замигала красная лампочка, на табло высветилось: «Linden Str.5, Beniamin Berminvodov, Erdgeschoss, rechts»

43.

«Если так уж любишь мужа –
так зачем ты мне нужна?!
Ой, прости меня, Танюша!
Это ж — ты, моя жена…»
ВеБер

Пожарники приехали через 15 минут. От угарного газа в подъезде — не продохнуть. Они взломали «поэтическую» дверь, поразбивали все поэтические окна и, втащив в дом два мощнейших спецвентилятора, запустили генератор.

Веник, с закрытыми глазами, сидел в кресле перед компьютером, и умиротворённо улыбался. Видать, нашёл какую-то удачную рифму. Какую именно, нам знать не дано.

Декабрь 2022, Кобленц

[1] «Эрде» — это земля, а ган — петух.

[2] — Площадь Капуцинов.

[3] Дергачи — посёлок под Харьковом.

[4] Haustür — дверь подъезда, парадная дверь (нем.).

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “Генрих Шмеркин: У камина (Окончание)

      1. А стишки у Генриха действительно…
        23.
        АНТИСЕМИТСКОЕ
        «У Соломона нет семьи.
        Наш Соломон — антисемьит…»

    1. Сам стиль достаточно интересен. Это уже не «вложенный текст», но ещё не «гипертекст» а, скорее, пазл — из-за этого я сразу и не «въехал».
      Интересно как бы читался тот же рассказ в виде гипертекста — набора текстов с гиперлинками друг на друга. Думаю, что было бы очень интересно, потому что наша память — это этакий гипертекст.

    2. «Окончание гораздо лучше начала, а может я, наконец, въехал…»

      Нет, уважаемый Цви, все обстоит хуже. Вы не «въехали». Вы «поехали»…

  1. Прекрасная повесть о любви, о разнице сознаний, о разнице сознания и тела. Литература.

  2. Окончание «У камина» оказалось разбавленным короткими стишатами.
    «Мокрое небо на листья вылито,
    вспорото клиньями журавлей…
    Осень — в жёлтой майке лидера –
    вертит спицы стальных дождей»…
    Если предположить, что ВеБер это — Генрих Ш., то можно предсказать
    что этих стишат будет всё больше. Между тем, у автора есть неплохая
    проза, кот. разбавлять надо бы в меру. А что занадто, то не здраво.
    Автору — вдохновения и удачи.

Добавить комментарий для Zvi Ben-Dov Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.