Однажды вечером, придя из гостей, чтобы согреться — на улице холодно, да и свет почему-то погас — мы опустошили весь бар. В нём оказался только рижский «Бальзам». Меня сморило, снились какие-то сны, будто мама или тётя мне пели песни. Утром просыпаюсь, смотрю. Ивасюк голый сидит у пианино у одной из пяти стенок комнаты, и тихо перебирает клавиши. В ту ночь он написал несколько своих новых песен, они очень понравились его гостям.

ВЕРСИЯ БЛИЗКОЙ ПОДРУГИ

Яков Махлин

Нет, ребята, всё не так!
Всё не так, ребята!
Владимир Высоцкий. 

С героиней приведённого ниже монолога, пани Натальей, меня свела журналистская судьба лет пятнадцать тому назад. По привычке перенёс её рассказ на бумагу. А недавно, отправляя папки с архивами в печь, вдруг обнаружил две с половиной страницы машинописного текста. Бросил бы их в огонь вслед за остальными, да взгляд остановился на имени и фамилии героя воспоминаний. Они теперь — в названии улицы в Киеве на Оболони, изначально посвящённой Героям Сталинграда. Мой отец, начавший войну в Днепровской (Пинской) военной флотилии и закончивший на Сталинградской переправе, очень гордился тем, что две «бронзовые медали», как в войну говорили, он носит за Киев и за Сталинград. Не он один такой. Жители дома, в котором отцу глубоко после войны предоставили квартиру, установили мемориальную доску в память о защитниках города на Волге. У доски всегда лежали свежие цветы.

Не знаю, не попалось на глаза объяснение, почему депутаты горсовета остановили внимание на знаменитом львовском композиторе Ивасюке. Возможно, сыграли роль слухи, что, дескать, советские власти рассчитались с композитором за его диссидентство. Их-то и опровергла моя новая знакомая, близко знавшая автора «Червоной руты». Познакомились мы с ней в месяцы её редких приездов из Польши. На родине с трудоустройством педиатру по диплому никак не ладилось. Фамилия женщины и её отчество мне известны, но я ограничусь именем. Мало ли найдётся, так называемых «активистов», что вознамерятся рассчитаться с женщиной за правдивые воспоминания? Да и столько времени прошло. Может, пани Наталья давно получила польское гражданство и не хочет о былом вспоминать.

— Познакомилась я с Ивасюком, когда училась в Львовском медицинском институте. В годы, когда девушки ещё не особо задумываются о замужестве. Встречались мы несколько лет. Время незабываемое. Хотя, если честно, общаться с молодым и уже таким знаменитым композитором было сложно. Не помню, чтобы когда-нибудь видела в его руках книгу, тем более газету. Человек был всецело поглощён музыкой, жил ею и для неё.

Приятно было, конечно, ощущать себя музой композитора, его постоянной спутницей. Слышать в свой адрес разные нежные слова. Обычно в гостях он пропускал меня вперёд и говорил: «Пусик, проходи!». Человек он был безусловно от природы талантливый и одарённый. А песни его появлялись, как бы из ничего.

Однажды вечером, придя из гостей, чтобы согреться — на улице холодно, да и свет почему-то погас — мы опустошили весь бар. В нём оказался только рижский «Бальзам». Меня сморило, снились какие-то сны, будто мама или тётя мне пели песни. Утром просыпаюсь, смотрю. Ивасюк голый сидит у пианино у одной из пяти стенок комнаты, и тихо перебирает клавиши. В ту ночь он написал несколько своих новых песен, они очень понравились его гостям.

Одну из них попросила для своего репертуара Софи Ротару. Музыканты, композиторы, певцы, не только изо Львова, но из Киева и Москвы, частенько бывали в гостях у Ивасюка. Но чтобы они говорили о политике — тогда было принято обмениваться мыслями на кухнях — не припомню. Хватало своих, профессиональных, тем для разговоров. Да и, повторяю, Ивасюка ничего, кроме музыки, не интересовало. Так что в версию о его убийстве по политическим или каким-другим мотивам, из-за которых КГБ заимело на него зуб, я не верю. Неинтересен он был ни с какой стороны для блюстителей советской нравственности.

Проводили мы время не только у него дома или в гостях. Вместе ходили, как тогда было принято, в турпоходы. Опять же не помню его поющим бардовские песни — Высоцкого, Окуджаву или Галича. Его, как музыканта, привлекали совсем другие мелодии. Мелодии, а не слова. Зато он мог на спор или просто так, чтобы размять мускулатуру, взобраться на сосну, не снимая ботинок. Парень здоровый, плечи широченные. Ему необходимы были соответствующие нагрузки.

Когда я прочла в газете, что Ивасюк найден повешенным в десяти метрах от земли — впоследствии главный аргумент людей, уверенных в преднамеренном убийстве — я пропустила этот факт мимо глаз. Для меня он как раз свидетельствует о том, что Ивасюк свёл счёты с жизнью по собственной воле. На моей памяти он забирался на деревья и повыше.

Время шло, мы встречались. Год, второй, третий. Я всё чаще задумывалась о семейной жизни. А мой любимый, у которого было много других достоинств, из-за которых женщины не так-то просто расстаются с мужчинами, не спешил узаконить наши отношения. Ему нужна была муза, вдохновительница. Отчасти — хранительница быта. А что у меня имелись свои интересы и пристрастия, что профессия врача требует отдачи целиком, это он как-то не очень понимал. И всё чаще, и чаще расслаблялся при помощи выпивки. Меры как все здоровые от природы люди, не знал. Потом его долго приходилось выводить из алкогольного состояния.

Музыка забирала все силы. Наверное, даже больше, чем лазанье по деревьям или восхождение по горам. После эмоционального подъёма, вызвавшего к жизни его замечательные произведения, неизменно следовал спад — апатия, неверие в себя, депрессия. Всё более и более глубокая. Выпивка ухудшала самочувствие. А он пил и пил. В конце концов, оказывался в психической больнице, где мои же преподаватели оказывали ему помощь.

Сейчас, спустя столько лет, что говорить? Пожертвуй я будущим врача, согласись быть при гении и мамой, и домработницей, и любовницей, возможно, его жизнь повернулась бы иначе. Да и моя тоже. Замужество за однокурсника, казавшееся мне тогда спасательным кругом, ни к чему хорошему не привело. Мы расстались. Но это случилось уже после смерти Ивасюка.

Уже будучи замужем встречалась с Ивасюком, Львов — город не настолько большой, чтобы там было трудно разойтись, никогда не увидеться. Как-то он упросил меня приехать к нему. Я всю ночь слушала его монологи. Слова были другие, грустные. А новых песен, новой музыки так и не услышала. Пусть не осудят меня женщины, поклонницы таланта Ивасюка, я поняла в ту ночь, что ушла от него не напрасно. И что болезнь его, а с нею и мысли о самоубийстве, обретают всё более и более зримые черты. И уже не звучат мрачной шуткой, как в годы нашей близости. Приобретают черты жуткого реального прогноза…