Еще бы, — ответил он на мое недоумение, пуская дым из ноздрей, — там у французов природа — чистое загляденье. Мне уже сюжет неважен. Кто кого убил и для чего — я за этим не слежу. Зато актеры, особенно актрисы, — все как на подбор симпатичные, глаз не раздражают. Но главное — природа… Горы, море, скалистые утесы, виноградники, облака… Смотрю и не могу оторваться. Отдыхаю, так сказать, душой. А в английских фильмах ничего этого нет

Этюд о Просвещенном Тоталитаризме

Александр А. Локшин

— Эх! — сказал Порфирий. — Люблю смотреть французские фильмы, особенно детективы. А вот английские — не люблю.

— Да? — сказал я.

— Еще бы, — ответил он на мое недоумение, пуская дым из ноздрей, — там у французов природа — чистое загляденье. Мне уже сюжет неважен. Кто кого убил и для чего — я за этим не слежу. Зато актеры, особенно актрисы, — все как на подбор симпатичные, глаз не раздражают. Но главное — природа… Горы, море, скалистые утесы, виноградники, облака… Смотрю и не могу оторваться. Отдыхаю, так сказать, душой. А в английских фильмах ничего этого нет.

— Ну-ну, — сказал я. — Французов, значит, ты полюбил безответною любовью.

Он встрепенулся и говорит:

— Конечно, я человек простой и могу в чем-нибудь немного ошибаться. Я же не Диляра Тасбулатова, могу чего-нибудь и не понимать.

А я с ним не спорю:

— То, что ты — не Диляра Тасбулатова, видно невооруженным глазом.

Тут он поперхнулся, осмотрел себя зачем-то со всех сторон и говорит:

— Нда… Так на чем я остановился? А на том, чтό в этих прекрасных фильмах меня все-таки раздражает…

— Все-таки сюжет? — попытался угадать я.

— Нет, не сюжет сам по себе, а то, что там все заняты каким-то своим делом. Один, допустим, рыбу ловит. Другой, к примеру, пасет овец. Третий — еще что-нибудь делает. Каждый при своей, так сказать, общеполезной работе. Все заняты, никто на улице просто так не валяется… Вот это раздражает.

— Чем же это может раздражать, — удивился я.

Он прищурился и говорит:

— Какой-то ты, Саня, плоский, неинтересный человек. Другой бы на твоем месте уже давно догадался. Все ведь проще пареной репы. Зачем они так старательно свою рыбу ловят, овец скрупулезно и тщательно пасут? Все равно ведь все когда-нибудь умрут. Лет, скажем, через 20. А еще через два миллиарда лет вообще всякая жизнь на Земле прекратится. Чего ради они так стараются — ловят, пашут и сеют как ненормальные?

— Затрудняюсь объяснить, — сказал я. — Такой образ жизни мне непонятен. Сам-то я, как ты знаешь, не такой. Я что-нибудь эдакое общеполезное начинаю делать только после тридцать третьего последнего предупреждения о неполном соответствии, и то — не спеша…

— Вот! — обрадовался Порфирий. — Хоть ты, Саня, и туповат, но даже ты понимаешь, что жизнь сама по себе бессмысленна перед лицом неизбежной смерти. Сейчас, когда Эра Изобилия еще только на подходе, человеческие трудодействия еще можно как-то объяснить, но вскоре биороботы заменят нас всюду. В каждой сфере производства и не-производства! И бессмысленность жизни схватит нас всех за горло!

— Да, — согласился я, — еще как схватит. Именно за горло. И французы этого не понимают?

— Не понимают, — кивнул Порфирий, — ну, не доросли они до просвещенного тоталитаризма, наделяющего Высшим Смыслом нашу жизнь, что с них взять.

— Странные люди, — опять согласился я. — Нам с ними, очевидно, не по пути.

Тут Порфирий понизил голос и поднял указательный палец вверх:

— Они еще не поняли, что мы в историческом смысле опередили их лет на двести. В самом главном — мы впереди.

21 янв 2023