Подводя итог в январе 1939-го, почти через четверть века в Париже, Набоков напишет вослед своей юности интересное, связующее стихотворение:  Мы с тобою так верили в связь бытия,но теперь оглянулся я, и удивительно,до чего ты мне кажешься, юность моя,по цветам не моей, по чертам недействительной. Если вдуматься, это как дымка волнымежду мной и тобой, между мелью и тонущим;или вижу столбы и тебя со спины,как ты прямо в закат на своем полугоночном. Ты давно уж не я, ты набросок, геройвсякой первой главы, а как долго нам верилосьв непрерывность пути от ложбины сыройдо нагорного вереска.

Юношеские стихи Набокова: вослед «Петербургу» Анненского

Евгений Лейзеров

 «Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава бесплодных хотений.»
Иннокентий Анненский

Первая книга Набокова «Стихи» была издана в 1916-м году, когда автору шел восемнадцатый год. Не секрет, как тут же негативно восприняли этот сборник известные поэты Корней Чуковский, Зинаида Гиппиус и ее кузен, Владимир Гиппиус, учитель словесности в Тенишевском училище. По прошествии десятков лет, уже работая в Америке, Владимир Набоков полностью согласился с ними.

«Спешу добавить, что первая эта моя книжечка стихов была исключительно плохая, и никогда бы не следовало её издавать. Её по заслугам немедленно растерзали те немногие рецензенты, которые её заметили».

 

“В.В. Гиппиус, писавший (под псевдонимом Бестужев) стихи, мне тогда казавшиеся гениальными (да и теперь по спине проходит трепет от некоторых запомнившихся строк в его удивительной поэме о сыне), принес как-то экземпляр моего сборничка в класс и подробно его разнес при всеобщем, или почти всеобщем, смехе.» (цитаты из книги Набокова «Другие берега»)

 

Как пишет Брайан Бойд «Гиппиусу, наверное, особое удовольствие доставляла возможность высмеять романтическую причину прошлогодних прогулов В. Набокова» (конец цитаты).

В книге очень мало стихов, не посвященных первой «романтической любви» автора и Валентины Шульгиной; именно из них приглянулись два стихотворения, в которых 17-летний автор размышляет о родном городе. Первое названо довольно отрешенно, использован в названии дательный падеж.

Столице

Цепи огней желтовато-лиловых…
Алая точка, скользящая вдаль…
Волны стальные в гранитных оковах…
Звезды колеблют всю ту же печаль.
Где-то смеются и где-то тоскуют;
Здесь же пустыня и тени могил;
Только безумно друг друга целуют
Облики снов у гранитных перил.
Нет… это люди. Увидеть их надо
Ближе… В их страсти я счастье найду…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бледные губы и тусклые взгляды…
Жутко и больно… Я тихо пройду…

            Давайте не будем обращать внимание на легкую глагольную рифму, просто рассмотрим стихотворение сквозь призму прошедшего столетия. Всего 12 строк, а какое многообразие волнений, ощущений. Чувства переполняют душу, и не только волны, но и звёзды колеблются. Нева уже как пустыня и люди как сны. Сколько недосказанности! В этих строках 8 раз повторяется многоточие, и мы уже представляем Петербург, таким, каким видел его Иннокентий Анненский. Мы знаем, что стихотворение написано во время Первой мировой войны. Представляется, как Володя вышел вечером из дома деда на Адмиралтейском проспекте 9 и медленно идет по Английской набережной. Но его думы связаны с тяжестью происходящего, непрерывно навеянных войной: «цепи огней» вместо ряда огней, «гранитные оковы» вместо набережных, «волны стальные» вместо тёмно-серых. Даже «Алая точка, скользящая вдаль» может напоминать капли крови, которым нет конца, тем более, что «Звезды колеблют всю ту же печаль». В тумане тускло мерцают фонари, всё как-то в дыме от взрывов, и в вечернем сумраке предметы только вблизи начинают приобретать свои цвета.

            Как известно, дательный падеж содержит объектно-обстоятельный фактор, но в данном случае это не ласковое обращение к любимому городу, а скорее описание того, что происходит в Петрограде во второй год войны. Складывается впечатление, что подспудно слышен призыв об окончании войны, поскольку люди просто устали от милитаризма. (В скобках замечу, что 17-летний автор оказался прав, ведь через год грянула Февральская революция.)

Апогеем звучат единственные мажорные слова в стихотворении «В их страсти я счастье найду…», а после них следующая строка из одних точек. Почему? На мой взгляд автор обращается в своих раздумьях к стихотворению «Счастье», поставленном в этом сборнике четвертым, после светлых лучистых стихов «Весна», «В церкви», «Пасха». Вот начало стихотворения «Счастье», дающего ответ какую страсть в счастье хочет найти автор. «Я знаю: пройден путь разлуки и ненастья, И тонут небеса в сирени голубой, И тонет день в лучах, и тонет сердце в счастье… Я знаю, я влюблен и рад бродить с тобой.» Характерно, что как в разбираемом стихе «Столице», так и в «Счастье» стоит многоточие в конце третьей строки, призывающей нас взглянуть на его окончание.

«Да, я отдам себя твоей влюбленной власти И власти синевы, простертой надо мной… Сомкнув со взором взор, и глядя в очи страсти, Мы сядем на скамью в акации густой. Да, обними меня чудесными руками… Высокая трава везде вокруг тебя Блестит лазурными живыми мотыльками…Акация чуть-чуть, алмазами блестя, Щекочет мне лицо сырыми лепестками… Глубокий поцелуй… Ты — счастье… Ты — моя…»

 И, конечно же, в туманном воздухе Петербурга звучит и наполняет душу Володи минорное окончание стихотворения Иннокентия Анненского «Петербург», поэта, особо им любимого. И становится ясно, что стихотворение «Столице» своеобразный ответ на строки стихотворения «Петербург».

«Петербург»

Желтый пар петербургской зимы,
Желтый снег, облипающий плиты…
Я не знаю, где вы и где мы,
Только знаю, что крепко мы слиты.

Сочинил ли нас царский указ?
Потопить ли нас шведы забыли?
Вместо сказки в прошедшем у нас
Только камни да страшные были.

Только камни нам дал чародей,
Да Неву буро-желтого цвета,
Да пустыни немых площадей,
Где казнили людей до рассвета.

А что было у нас на земле,
Чем вознесся орел наш двуглавый,
В темных лаврах гигант на скале,-
Завтра станет ребячьей забавой.

Уж на что был он грозен и смел,
Да скакун его бешеный выдал,
Царь змеи раздавить не сумел,
И прижатая стала наш идол.

Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,
Ни миражей, ни слез, ни улыбки…
Только камни из мерзлых пустынь
Да сознанье проклятой ошибки.

Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава бесплодных хотений.

                        Настроение в обоих стихотворениях гнетущее, печальное. Видна схожесть мыслей и слов в сравнениях: «пустыня» — «из мёрзлых пустынь», «гранит» — «камни», «тени могил» — «казнили», «облики снов» — «тени белой ночи». Ученик Владимир Набоков, как бы идет вслед за своим учителем, но нет «слез» и «сознанья проклятой ошибки». Он любит родной город, и только от ужаса войны поэту «жутко и больно»: Владимир уважает и трепетно относится к своему учителю.

       Показательно, что и сам Иннокентий Анненский предчувствовал появление в скором будущем невероятного поэта. Привожу отрывок из его короткого стихотворения в прозе «МЫСЛИ-ИГЛЫ», написанного в 1906 году.

  «Я — чахлая ель, я — печальная ель северного бора. Я стою среди свежего поруба и еще живу, хотя вокруг зеленые побеги уже заслоняют от меня раннюю зорю. С болью и мукой срываются с моих веток иглы. Эти иглы — мои мысли. И когда закат бывает тих и розов и ветер не треплет моих веток — мои ветки грезят. И снится мне, что когда-нибудь здесь же вырастет другое дерево, высокое и гордое. Это будет поэт, и он даст людям все счастье, которое только могут вместить их сердца. Он даст им красоту оттенков и свежий шум молодой жизни, которая еще не видит оттенков, а только цвета.

                   О гордое дерево, о брат мой, ты, которого еще нет с нами. Что за дело будет тебе до мертвых игол в создавшем тебя перегное!..

                  И узнаешь ли ты, что среди них были и мои, те самые, с которыми уходит теперь последняя кровь моего сердца, чтобы они создавали тебя, Неизвестный…»Здесь под Неизвестным Анненскому грезится ребенок, недавно появившийся на свет, который в будущем станет поэтом, дающий людям «все счастье, которое только могут вместить их сердца.» Безусловно Анненский прав, ведь в очереди стоят дети, ставшие впоследствии классиками Серебряного века, но Набоков среди них самый младший.

                   И в подтверждение слов Анненского второе стихотворение Владимира Набокова о родном городе из книги «Стихи», которое в корне отличается от разбираемого. В «Столице» поэт фиксирует, как на фотоснимках, зрительные зарисовки: цепи огней, алая точка, волны стальные, звезды, губы, взгляды, люди, причем последних снова «Увидеть их надо
Ближе… В их страсти я счастье найду…» Диссонансом одна строка, обращенная в слух: «Где-то смеются и где-то тоскуют;».

                   Совершенно по-другому построено стихотворение «У дворцов Невы я брожу, не рад».

                   ***

У дворцов Невы я брожу, не рад,
Что доносится гул и звонки трамвая;
Боязливо барки в реке скрипят,
Полуволны плещут, гранит лаская;

Золотые змейки дрожат в качелях
Фиолетово-черной воды, а там,
Где созвездья тонут в лучистых трелях,
Отвечает безбрежность моим мечтам.

                   В этих 8-ми строках нет ни одного многоточия, в отличие от «Столице» слышен звуковой ряд, которому автор поначалу «не рад, что доносится гул и звонки трамвая», но потом соглашается с боязливым скрипом барок и с плеском полуволн, ласкающих гранит. Отражения фонарей в воде — «Золотые змейки», которые вода убаюкивает на своих ласковых качелях. Созвездия небес опускаются на гладь Невы и тонут в лучистых трелях, уверяя автора, что загадочность огней вечернего города и безбрежность водной стихии отвечают его мечтам. Хочу заметить, что в стихотворении всего одно предложение, в отличии от первого «Столице», где 11 предложений. Создается впечатление, что второе стихотворение своеобразный добрый постскриптум первого.

                   Подводя итог в январе 1939-го, почти через четверть века в Париже, Набоков напишет вослед своей юности интересное, связующее стихотворение:  Мы с тобою так верили в связь бытия,но теперь оглянулся я, и удивительно,до чего ты мне кажешься, юность моя,по цветам не моей, по чертам недействительной. Если вдуматься, это как дымка волнымежду мной и тобой, между мелью и тонущим;или вижу столбы и тебя со спины,как ты прямо в закат на своем полугоночном. Ты давно уж не я, ты набросок, геройвсякой первой главы, а как долго нам верилосьв непрерывность пути от ложбины сыройдо нагорного вереска.