Александр Левинтов: Стихи разных лет

Loading

Александр Левинтов

Стихи разных лет

«Железная дорога»-1

Проезжая Раменское 21 октября 1994 года, в поезде №65 «Москва-Тольятти», вагон 16, место 7
Где пó двое, где пó трое,
стоит Россия-матушка
над белою бутылкою,
вдоль зоны отчуждения,
глотая пыль вагонную,
занюхав рукавом.
И всяк звездит, как хочется,
о деле и безделице,
про партии, про выборы,
а чаще — ни о чем.
Стой, праведная, смирная,
мильтонами гонимая,
соси пивко и водочку,
всех на хрен посылай.
Работа, не работа ли,
мы пьем с утра и достали,
в глубоком размышлении:
за что нас так? За что?
Кругом — грязища, лужищи,
а ты стоишь, укромная,
тут много ль надо, милая?
— стакан да закусон.
А дома все постылое,
все хнычет, надрывается,
все просит и валяется —
«Уймись! Уйди! Умри!»
Да что же тут диковина —
ты умираешь допьяна
вчера, сегодня, заполночь,
ты не живешь, а мрешь.
Саднит внутри проклятая,
и корка хлеба черного,
да огурец засоленный,
да искры с глазу в глаз.
Из трех стволов опущенных
мы землю нашу русскую
польем неслезной немощью
и за другой — в ларек.
Стой, милая, стой, ветхая,
моя Россия праздная,
стой, не пади, усталая,
ну, трогай-запрягай!
Заря моя последняя,
звезда моя падучая,
судьба моя летучая,
за что нас так? За что?
Заборы разукрашены,
сопатки раздолбашены,
и в потаенном крошеве
скрываются года.
Не спи, моя родимая,
замерзнешь, безутешная,
кровавыми закатами
сугробов намело.
Ах, лапы зябнут с холода,
стакан дрожит заутренний,
нутро болит и корчится:
скорей бы в забытье.
Не спи, моя хорошая,
а, ну, вставай, кудрявая,
на суше ли, на море ли —
фиг по колено всё!
Всё сон — и сон, и явное,
напрасно солнце ясное
пытается раскачивать
ночную муть сознания.
Вагон качнуло. Промельком
луна совсем прозрачная
растаяла в пронзительной
небесной пустоте.
Ах, горе, горе горькое,
ах, лед души нетающий,
ах, ветер вздорных лет!
По двое ли, по трое ли,
стоим мы одинокие,
нетрезвые, зазябшие,
забитые, ненужные,
загубленные, зряшные,
За что, Господь, за что?

«Железная дорога»-2

Возвращаясь через Раменское 30 октября 1994 года в поезде №66 «Тольятти-Москва», вагон 13, место 5
Затихли избы чахлые,
немы дома угрюмые,
под дождичком, с похмельица
встается нелегко.
Пустынная, воскресная,
ободрана до листика,
стоит моя хорошая,
от холода дрожа.
Все замерло, все заспано,
все засрано до ужаса,
кругом дерьмо с прорехами,
и вороньё кричит.
Усталая коровушка
над кручею помойною
жует отбросы города,
чтоб молоко давать.
Платформы бесперильные,
бутылка одинокая,
стакан пустой сиротствует,
все тихо. Ни души.
Пивко на каждой станции
еще не пьют. Усталая,
небитая, лохматая
тёть Вера с мужем Машкиным
на койке прохлаждаются
в общаге для ментов.
Уймись, тоска похмельная,
над праздностью постельною
сквозь пепельное душево
витает перегар.
Встает страна огромная
на смертный бой, бессильная,
ей с песней жить и строиться —
с утра «Маяк» поёт.
Труба дымит кирпичная,
не хлебом пахнет родина,
от сникерсов и баунти
лапша в ушах растёт.
Мужчинка еле тёпленький
куда-то пробирается,
за ним старуха вредная
с косою заостренною,
с лукавинкой вождевою
нацеленно следит.
Вон бабка в кацавеечке,
с Ван Даммом на пакетище,
плетется, видно, к булошной,
скотине хлеб купить.
Больна и неухожена,
дорога расплетенная
ухабами и ямами
за горизонт ведёт.
По ней к погосту старому,
к иконам, ликам, свечечкам,
вдова от дня девятого —
что муха по стеклу.
Серятина, блевотина,
болотина трясучая,
бурьян чертополоховый,
а в нем дружок лежит.
За мусорными кучами,
за свалками с железками,
за жалкими и ржавыми,
шальными огородами,
за проволкой и вышками
родной пейзаж смердит.
Стальные рельсы мокрые,
бетонных шпал пореберье,
ненастная, несытая,
воскреснешь ли ты, Русь?

Перед окном парижского кафе

В далеком детстве первое вино
её звалось “0.8”. За стаканом
она, сблевав наивность за окно,
закусывала спермой хулигана.

Так началось и долго продолжалось.

Теперь она лакает тонкое шабли
в соломенной изысканной оправе,
теперь никто ей приказать не вправе:
“Уже уплочено, пошли!”

За всё приходится платить самой.

Из порта Никуда в порт Никуда
она плывет на пароходе “Пусто”,
её опять тошнит, ей грустно
и мертвой кажется вода.

Жизнь удалась, но по чужому счету.

Висит под тяжестью судьбы
луна в конце её дороги.
Лежит безмолвность на пороге,
и мир забот забит, забыт.

Ей ничего уже не надо.

С любыми спать, быть нелюбимой одного:
какая разница? — всё в равной мере мнимо.
Ей всё равно и нежности раздвинуть для кого
или впотьмах кому сказать “любимый”.

Я под дождем иначе льющей жизни в неё смотрю.
июнь 2000

Венеция

Так сладко произносится: «На Пьяццо!»
Над матовой от маринада луковкой кальмара
нежнейшее филе, как камушки на дне — маслины,
В стакане — пино-гри, в руке —
Обрывки мыслей, ложащиеся
Тихою строкою, ты бережно молчишь,
Душа затихла в ожиданьи слова,
И дети из венецианской школы
Бегут в свои венецианские дома,
И тень, пришедшая украдкой ниоткуда,
Со мною чокнулась — и дальше побрела,
Во времена, откуда я вернулся.
Каналы пьют из мрамора домов
Неслышимость истории, в тебе —
Сосредоточенность простого ожиданья:
Сейчас он что-нибудь родит, и снова
мы побредем по этой коммуналке
чужого восхитительного счастья.
Мы помолчим над светлыми мостами
И вспомним оба то, что, может быть,
не с нами, но все ж случилось и
произошло. И в этом смысл нашей
редкой встречи и нашей,
так изношенной судьбы.
июнь 2002

Зимняя пьянка

У снегопада
свои привычки
одна отрада —
снимать кавычки
с любой отравы
в руках отмычка,
а проще — штопор
нальем, ей богу,
немного шпротов
нам на подмогу
мети, поземка,
пока звереем,
наполним емкость
на страх евреям
а вот и сало
«привет из Крыма»
и чтоб немало
и лить не мимо
а хорошо бы
в пургу такую
немного воблы
под взвесь пивную
живем однако
совсем неплохо
почти Монако
для наших лохов
мне врач районный
ногою топал
марш похоронный
«уймись, пропойца,
ведь скоро сдохнешь»,
но я же горец,
рожден под Сходней…
да, «три семерки»
почти задаром,
а помнишь тёрки
над «солнцедаром»?
вот было время:
теперь — в проране,
и пьем, не меря
ногтем стаканы…
стихия стихла
и не закрыто
слетал бы мигом,
пока накрыто
март 2009

Ван Гог

Ван Гог, абсент
И кипарисины,
В плену общественных оков,
В бреду курчавом облаков
Любви исток и поиск истины
Среди жующих едоков.

Ван Гог, Винсент,
Под Арлем брошенный,
Дождем разбавленный абсент,
Иллюзий искреннее крошево.
Над виноградниками высится
Светило в тысячу ампер

Абсент, Ван Гог,
Цветы дальтоника
Табак, кабак, угрюмый бог,
И беспощадная буколика,
Хромой на все копыта, мишурный,
Париж больной и вечно вычурный,
Безухий странный человек.
февраль 2010

Ночная гроза

со Средиземного
черною тучею
в молниях, громах,
судьбой неминучею,
я на пороге,
блаженно-расслабленный,
не выпускаю
стакан охлажденного,
если от вспышки
сгорю — то-то радости,
что не в мучениях,
быстро и весело,
только б глоток
перед этим увесистей,
счастье, вот счастье —
гроза среди полночи!
хлещут по травам,
по мне водопадами
струи прохладные;
бутылку последнюю
я допиваю в слезах,
с благодарностью
Богу, пославшему
это забвение
август 2012

Ночной сонет

по ком, кому звонят колокола?
какие песни стихнут-замолчат?
чьё пепелище — в седине зола?
чья кровь мертва, густа, негоряча?
и слышу я прощание души,
моей души — теперь уж не моей,
и стонет плоть в покинутой глуши
среди погасших и покинутых огней
теперь один… под колокольный звон
я издаю последний, долгий стон,
меня зовут иные небеса,
и больше нет на сердце мук и зла,
мне всё светлее смерти полоса,
по ком, кому звонят колокола?
август 2012

Глоток свободы
(гимн)

глоток свободы
был перед казнью
сиречь пред смертью,
и трепет сердца
шептал в надежде:
«лишь тот достоин…»
и шли на плаху
глотнуть свободы!

мы понимали
свободу слова —
порою тихо:
глоток свободы —
года неволи,
судьба насмарку;
да, за свободу —
сказать, подумать
или ответить;
и мы боролись
с властями, с теми,
кто слово наше
стучал морзянкой,
с собой боролись…
в бараний гнули,
на нас орали
или шептали:
«никшни», «заткнитесь»,
но мы глодали
слова свободы:
«свободу — слову!»,
мы не глотали
ложь и молчанье,
и этим жили —
и победили!

а в наше время
глоток свободы
гроша не стоит
и всем доступен
— открыл и выпил
стакан иль рюмку,
глоток свободы!
и ты — свободен!
август 2012

Полонез Огинского
Польским жертвам Катыни

Тихие тени летают,
плачут в поруганном небе:
ложь и туманы не тают…
в мольбе об искомом хлебе
отмщенья и покаянья
веками и на года
они дают показанья
в суде, который всегда.
Стройные, в полонезе,
печальном как детский плач,
они в бессмертной аскезе,
покуда последний палач
не принесет на плаху
повинную в их судьбе
история лёгким махом
весть вознесёт Тебе.
Вы никогда не вернетесь,
тихие, гордые тени,
гибнущие в самолете
за павших безвинно пленных,
а нам остаётся Огинский,
сугробы и тайны Сибири,
тихие марши погибших,
в славящем войны мире.
апрель 2010

Холокост

царь Давид, царь Соломон,
Авраам с его потомством,
Даниил и пр. пророки,
Иисус и Его Мать —
нет убежища от них
для еврея в наше время,
катастрофа! катастрофа!
ненавидимы, презренны,
изгоняемы их хижин
в безымянные могилы,
то пронзительно смешны,
то прекрасны, то сопливы,
с Книгой, в пейсах, лапсердаках,
говор гнусный и гортанный,
а в глазах тоска, тоска
по немеркнущим оливам,
по холмам пустынь бесплодных
и по небу, где, конечно,
очевидно: эта сказка —
первое творенье Бога…
ненависть — дитя бессилья,
только всех не уничтожить,
и укором — миллионы
недоживших и доживших,
и свидетелям укоры:
видели, но промолчали,
эти люди параллельны
совести, но не природе,
стадо молча, равнодушно
смотрит, как терзают звери
зазевавшегося брата…
пацаны уходят в печи,
шостаковичи и фрейды,
сколько гениев сгорело?
я бы мог, будь чуть постарше,
будь поболее евреем,
будь в Украине и Польше —
быть средь них в одной колонне:
как тонки нюансы эти!
прихоти любви историй,
катастрофа! катастрофа!:
мы себя в тот мир не мерим,
мы не верим, мы не верим:
что шагаем в Катастрофе…
март 2013

Ночной листопад

Куда плывешь во тьме, ночной трамвай?
И от каких проблем или страстей? —
От “не прощу!” до “навсегда прощай!”,
От белых простыней и алых кораблей.

Туман ползет по половодью рельс,
скрежещет по судьбе блестящий поворот,
Плывут во тьме “Кр. Богатырь” и МЭЛЗ,
И одинокий мир сквозь листопад течет.

Нас вместе больше нет — и ты теперь одна,
шуршит в дождливом сне опавшая листва,
И снятся сны о том, чего не суждено,
и что потоплено, прожито, прожжено.

Куда плывешь во тьме, безродная судьба?
Ведет забытую мелодию труба,
и жить невмочь, и мне тоски печаль,
и счастья непришедшего не жаль.

Куда плывешь, забредшая душа? —
Сквозь запятые знаки препинанья,
в потоке горького и честного сознанья,
плыви, рыдания и горькую глуша.
Южное Измайлово, 5 октября 2000

По дороге в рай

И вьется дорога, и бьется дорога,
По склонам, ущельям и памяти Крыма,
И слезы забытого счастья навеки
мне застят глаза, а на горизонте…
А на горизонте, за тем поворотом?
Опять? Неужели? Но вьется дорога
и бьется тревога: осталось немного —
И там, между дымок,
сквозь мифы и слезы
Я снова увижу: отвесные скалы,
Лазурное небо, янтарные сосны,
Столбы кипарисов, мечты и надежды,
Твое ароматное, знойное тело,
Мои неумелые робкие мысли,
И нежные строки, и тонкие губы,
И светлые волны, и капли муската,
И брызги, и солнце, светлейшее солнце
Безоблачной неги, вишневые взгляды,
Тяжелые звезды в распахнутом небе
И тот пароходик из школьной тетрадки
И стайка дельфинов… я мчу по дороге,
Ведущей куда-то,
Стою на пороге
Счастливого ада любви незабвенной,
Прошедшей, но вечной,
Как вечны и зримы
Во снах и скитаньях твои переулки,
Прекрасная Ялта.
Июнь 2002

Ложь

Пули, влетая в наши тела,
Извлекают оттуда души:
Чем больше пуль, тем тесней в небесах,
Тем дебри сознания глуше,
У нас же — просторней. Христос и Аллах
Запутались в наших делах.

Нас очищают: читай — зачищают,
Читай — вычищают, читай — обчищают,
А если не можешь читать — причащают.
Замри, навалившись на пол, и лежи.
И думай о том, куда попадают
Несчастные души, когда в них стреляют
Зарядами тонко отточенной лжи.
Ноябрь 2002

Взгляд

Взгляд (устал ты или просто запил)
погрузи в меня — я путь твой дальний.
Все, что ищешь, потерял ли — вспомнишь
в тайниках моей любви бездонной.
Взгляд роняешь, но не мне, а прочим,
жду одна твой взгляд. Всю жизнь. А ночью
позову тебя — себе же эхо:
не ответишь, не заметишь — пусто.
Мне дыхание твое, что вехи,
ты живи — я тенью тени грустной…
Мир во мне — а ты и не заметил:
звезды, жертвы, песни и заветы.
Погрузись — на дне моей печали,
может, наши ангелы встречались.
Я сниму заботы и одежды.
Разгляди во мне судьбу. С надеждой
позову тебя — себе же эхо:
не ответишь, не заметишь — пусто.
Мне дыхание твое, что вехи,
ты живи — я тенью тени грустной…
Взгляд как сумрак — был и опустился.
Задержись, родной и неказистый.
Жизнь всегда — последняя минута,
опоздаешь — этот луч потухший
не расскажет и не обогреет.
Одинокий с губ срывает ветер:
«позову тебя — себе же эхо:
не ответишь, не заметишь — пусто.
Мне дыхание твое, что вехи,
ты живи — я тенью тени грустной…»
Я — народ твой, падший и затихший,
грязь с колес и небо над Парижем.
Как мелодию меня ведешь, лаская.
Голос мой — гобой на отклик тает.
Радостью забытой, тихой, странной
разольюсь в тиши. Но неустанно
позову тебя — себе же эхо:
не ответишь, не заметишь — пусто.
Мне дыхание твое, что вехи,
ты живи — я тенью тени грустной…
Август 1990, Ингерманландия

«Скрипач на крыше»
(Шолом-Алейхем — Марк Шагал — Джордж Бок)

Они ушли…
пархатые, смешные, —
чесночный дух, шараханье и гам:
так близко и всерьёз воспринимая
любое: ненависть, угрозы
и напасти.

Они ушли…
теперь другие люди
играют их. Слезой давясь,
театр аплодирует теням
ушедших навсегда.

Они ушли…
их скрипки отрыдали,
хава нагилы дрожь утихла,
суждения раввинов смолкли
в стенах когда-то синагог.

Они ушли…
страдать в иные дали,
а стоеросы витебских погромов
начнут срывать кресты
с церквей своих.

Они ушли…
совсем не проклиная,
им так привычно родины бросать:
перины и подушки —
сквозь таможни.

Они ушли…
носатые, с умами,
с непостижимым от веку вопросом:
«Зачем Моше Рабейну
привел сюда?»

Они ушли…
в Америку, в Израиль,
копейки зарабатывать, канючить,
галдеть, варить кошерное, болтать
наедине с единым Богом,
и без нас.

Они ушли…
культуры замещают
одна другую, но не эту,
на городах и весях их следы,
и тени тают.

Они ушли…
и больше не вернутся,
они посеяли в моем народе кровь
и совесть Богом избранного люда.

Они ушли…
простите нас.
(начало 90-х) 

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Александр Левинтов: Стихи разных лет

  1. Читаешь — и ни слова не пропустишь:
    как на подбор — отборные слова.

  2. Стихи сострадания и боли, в лучших традициях русской поэзии. Спасибо.

Обсуждение закрыто.