Александр Локшин: Два диалога об искусстве

Loading

Дурень, — сказал я, — тебе не нужно мучиться на самом деле, а только сделать вид. Что ты, мол, сидишь и не знаешь, то ли Пастернака перепастерначить, то ли Шекспира перешекспирить… А время идет!

Александр Локшин

ДВА ДИАЛОГА ОБ ИСКУССТВЕ

  1. Александр ЛокшинИстребление Искусства

(фантастический рассказ)

— Ну что, — спросил я у Искусственного Биоразума (ИБ), — ты собрался уничтожить Искусство или как?

— Или как, — ответил он, не смущаясь.

— Темнишь, — прищурился я.

— Темню, — сознался он, не краснея.

— Сознался бы, уж лучше, чем так, — сказал я.

— Не люблю эту вашу человеческую определенность. Терпеть ее не могу, — парировал он.

— Ну, с какого вида Искусства начнешь изничтожение? — спросил я задумчиво.

— С короткого рассказа, — ответил он с наглым видом.

— Да ты не сможешь, — сказал я. — В коротком рассказе должна быть мысль, притом данная в своем развитии. И еще подтекст. И еще ударный конец, по возможности… Не смогешь ты.

— Чего тут мочь, — ответил он, глядя на меня сверху вниз. — Дай мне только тему. Я из нее конфетку сделаю, да так, как тебе и не снилось!

— Ну и дрянь же ты, — сказал я в сердцах, — вот тебе тема: «ИБ мучается, не зная, с какого вида Искусства начать его истребление».

— Сволочь! — ответил он. — Зачем такую гадость подсунул? Я вообще не способен мучиться. У меня нет такой функции. Я могу только радоваться. В крайнем случае могу начать мучиться оттого, что у меня нет такой функции.

— Дурень, — сказал я, — тебе не нужно мучиться на самом деле, а только сделать вид. Что ты, мол, сидишь и не знаешь, то ли Пастернака перепастерначить, то ли Шекспира перешекспирить… А время идет!

— Спасибо, — сказал он иронически, — а то я сам бы не догадался.

Тут он криво усмехнулся и добавил:

— Знаю я, с кого начать… С того, кто держит меня в горшке на балконе и не поливает, как положено, два раза в день!

— Только попробуй, — сказал я, — потом пожалеешь!

— С шантажистами общаться — одно удовольствие, — заметил он сквозь зубы. — Потом опыт общения можно целиком перенести в творчество…

— Я тебе запрещаю записывать за мной, — сказал я, взбешенный.

— Но запоминать ты не запретишь, — улыбнулся он.

— Унесу тебя с балкона, — сказал я, — и поставлю на книжную полку рядом с Нагибиным. Будешь там теперь стоять… Узнаешь много интересного…

И тут, представьте себе, он с воплем выскочил из горшка вместе со всеми своими корешками. Отчего это произошло, я так и не понял. Хорошо еще, что я успел поймать беднягу в воздухе и водрузить обратно в горшок.

26 июля 2024

  1. Никто и никогда

— Был у меня один знакомый, — сказал Тимофеич.

— Так, — сказал я.

— И вот, представь себе, мы с ним оба не уважали друг друга… Даже, можно сказать, слегка презирали…

— И было за что?

Тут Тимофеич насторожился и говорит:

— Каждый из нас считал, что да. Про другого, естественно. Не про себя же…

— До мордобития не доходило? — осторожно спросил я.

— Нет, — ответил Тимофеич с грустью в голосе.

— Жаль, — сказал я. — А чего так?

— Долго объяснять, — ответил он. — Презирали друг друга слегка, но, видать, недостаточно.

— Обидно, — сказал я. — А то могла бы быть шикарная мордобойственность. И было бы о чем вспомнить сейчас, на старости лет… Помечтать за рюмкой водки…

— Чушь, — не согласился со мной Тимофеич. — Физическое насилие мне омерзительно.

— А моральное — лучше, что ль? — спросил я из вредности.

Он не ответил, а потом сказал:

— И вот, прошло сорок лет, мы не виделись… Я и не слыхал о нем ничего…

— И чего? — спросил я.

И тут Тимофеич с такой горечью:

— Короче, оказалось внезапно, ни с того ни с сего, что он — очень талантливый человек. В стихах и в прозе… Вернее, был очень талантлив, а я не знал…

— А потом скурвился, что ль? — спросил я.

— Нет, — говорит Тимофеич, — не скурвился, хотя имел все возможности. А вместо этого просто умер восемь лет тому назад…

— Фигово, — сказал я. — Вот, умер человек. Теперь невозможно ему ни морду набить, ни извиниться за что-нибудь перед ним…

— Да, — говорит Тимофеич, — ускользнул он от моих извинений. И вообще — много от чего ускользнул.

— Сбежал, — поддакнул я. — И никто теперь не узнает, что он, сам понимаешь, так сказать, и вообще.

— Вот именно, — подтвердил Тимофеич, — никто и никогда…

28 июля 2024