Белла Езерская

Метеор

Памяти Александра Алона

Он ворвался в нашу жизнь метеором. Вспыхнул — и исчез в темных глубинах галактики. А мы — остались, чтоб сохранить память о нем. 7 февраля 2013 года Александру Алону исполнилось бы 60 лет. Но уже 28 лет его нет с нами.

Там, в России, песни бардов доходили до нас с магнитофонных лент. Мы были отчуждены от личности автора, песни обретали самостоятельную жизнь, порою даже более реальную, чем жизни их создателей. Теперь это происходит с песнями Александра Алона. Для людей молодых, и даже среднего возраста Александр Алон — это уже глубокая история. А для нас, знавших его, он навсегда останется «Сашей» — молодым, красивым, талантливым. Полтора года общения с ним были озарены светом высокой духовности. Мы любили его. Может быть, личная близость порой мешала нам осознать, что рядом с нами жил поэт, чье имя войдет в анналы русской авторской песни наряду с именами Окуджавы, Высоцкого, Галича, Визбора. Время все расставило по своим местам.

Восемнадцать лет своей короткой жизни Саша Алон прожил «непоэтом». Он вырос в ортодоксальной советской семье. Родители — коммунисты. Отец— архитектор, мать— учительница. Саша рос типичным советским ребенком. С детства увлекался спортом. Он был расточительно щедро одарен природой.

Я за очень многое хватался: лыжи, яхта, планер, акваланг. По яхте и аквалангу-международные дипломы. Я многие вещи пробовал, пока было интересно. Переставало быть интересно — я оставлял. Я и сейчас не могу сказать, что поэзия это окончательно…
(Из интервью)

Сашу всегда тянуло к новым и сильным ощущениям. Аквалангом он начал заниматься, когда врачи запретили ему летать на планере из-за недавнего перелома ноги. «Великое изобретение Кусто» давало ему ощущение необыкновенной свободы движения и утраченное чувство полета. Его интересовали пограничные состояния. Например, что чувствует летчик-камикадзе в последние секунды жизни. Он написал об этом песню свободным стихом. Он проговаривал ее речитативом на немыслимой скорости, и резко обрывал в конце.

Казалось, мы все о нем знаем, но проходят годы, и всплывает какая-то черточка, привычка, особенность, которая проливает дополнительный свет на него, как поэта и личность. Саша обожал Высоцкого, и пел его песни , аккомпанируя себе на гитаре. Но вот недавно друг Саши Алекс Левит рассказал, что Саша исполнял песни Высоцкого его голосом и в его манере так, что трудно было поверить, что поет не Высоцкий. А я то пыталась убедить Сашу, что максимальная экспрессивность Высоцкого ему противопоказана. Смешно…

У Саши, практически, не было заемных образов и метафор: все было свое, выстраданное и выношенное Он следовал пушкинской формуле: «служенье муз не терпит суеты». Он писал, когда чувствовал «ту степень причастности и боли, которая необходима, чтобы что-нибудь написать».

Тематически и образно вся поэзия Алона принадлежала Израилю. Но русская ментальность, русская поэтика, приверженность русской литературной традиции — осталась. И главное — остался русский язык, хотя ивритом Саша владел свободно. Для меня до сих пор является загадкой, как, находясь целых 12 лет вне языковой среды, он заговорил таким богатым, таким ярким поэтическим языком. ( Вспомним, как отчаянно Бродский боялся потерять эту среду, как противился высылке из России). У Саши на этот счет была своя теория: он считал, что «культурная среда», внутри каждого из нас, и достаточно любого минимального микроклимата, чтоб не дать ей зачахнуть.

Когда мне нужно выразить какую-то мысль, я ищу ее не в словаре, а в тех языковых запасах, которыми располагаю. Я думаю, что общая эрудиция на любом языке стимулирует процесс самообогащения.
Из интервью

Поэзия отнюдь не превалировала в его юношеских увлечениях, скорее точные науки. У него были редкие математические способности . На выпускных экзаменах у него одного была пятерка по математике на три десятых класса. Он играючи сдал экзамены в престижный Плехановский институт на факультет кибернетики и… был исключен из комсомола и отчислен со второго курса, когда подал документы на выезд в Израиль. Это произошло не вдруг и не сразу.

Во время Шестидневной войны я был еще подростком, и с этого времени у меня началась «сионистская болезнь»… У меня были претензии к себе чисто морального характера. Потому что, хочешь ли ты этого или нет, часть твоего труда вложена в оружие, которое советы посылают арабам и из которого убивают евреев… Я это понял очень рано. Ну и бытовой антисемитизм — мы все прошли через это. В детстве это было причиной многих драк. Особенно мне запомнилось, как на меня науськивали другого мальчика, тоже еврея. И он меня мучил больше всех.
Из интервью

Родители не давали разрешения на отъезд. Сашей занялся КГБ. Ему пришлось скрываться у родственников в Рязани. Ему грозили тюрьма или армия. Родители сдались и начали помогать. Саша уезжал вдвоем с другом. Родители приехали через год.

Расставание с постылой родиной не было ни легким, ни радостным. Саша, похоже, впервые испугался. Перед отъездом он написал песню «Дальняя дорога» — в стиле пародии на жестокий цыганский романс. Именно ею он всегда начинал свои выступления. В ней же он впервые накликал-нагадал свою судьбу.

И бессонный и больной
Я гляжу с порога.
И лежит передо мной
Дальняя дорога.
Там во всю мороз крутой,
Там тепло мгновенно;
А в конце дороги той
Мой конец, наверно.

Из Израиля он писал родителям:

Здесь мое место. Здесь моя земля. Моя прекрасная, светлая, цветущая, любимая Родина. Я навсегда останусь здесь, и ее судьба станет моей судьбой. Я отдам ей все силы, способности, знания, и жизнь, если понадобится, тоже отдам.

Саша уезжал наивным романтиком, представляющим себе жизнь в Израиле в духе романа «Эксодус»: в одной руке винтовка, в другой — лопата. Израильская действительность оказалась намного сложнее.

Я представлял себе Израиль как один большой дом, где живет одна большая дружная семья, где каждый приезжающий — самый дорогой и близкий человек. На самом деле нас, приезжающих из России часто встречали недружелюбно, и отношение было, как к незванным гостям.
Из интервью

Началось стремительное взросление. Особенно потрясло Сашу то, что произошло после победы Израиля в Шестидневной войне.

Иначе чем бумом это назвать нельзя. Израильтяне заявили о себе на международной арене, деньги потекли со всех сторон, и появилось такое настроение самоуспокоенности, словно мы действительно оказались всех сильней и теперь можем жить, как нам вздумается… Кульминацией этой эйфории самоуверенности и самолюбования был парад в 25-ю годовщину государства Израиль. Трасса проходила через весь город. Это была демонстрация силы, уверенности и военной мощи. При этом никто не хотел думать о государственном долге, который увеличивался, о том, что деньги, занятые за границей, рано или поздно придется возвращать; что вместо того, чтобы хвастать своей силой, нужно подумать и о будущем; что арабы купят себе у Советов вооружения в несколько раз больше; что может быть вместо этого надо заняться поисками путей к миру.
Из интервью

Этому рассудительному и трезвому мудрецу едва исполнилось двадцать лет. Но какими актуальными оказались его слова сегодня!

Поэтом Сашу Алона сделала война Судного дня.

Он не участвовал в этой войне — корабль, на котором служил морской офицер Алон в это время огибал мы Доброй Надежды. На этой войне погиб его лучший друг. Всю жизнь его мучил комплекс вины перед ним и погибшими товарищами. Свою первую песню в Израиле — «Небо Судного дня» — он написал по ее горячим следам.

Нас сражала в упор
Нас сводила с ума,
И над нами с тех пор
Та ревущая тьма.
И до крови садня
И навеки родня
Небо Судного дня
Небо Судного дня.

Погибшим парашютистам он посвятил лучшее своё стихотворение — балладу «Осенняя песня». В ней описывается эпизод войны, когда на колонну египетских танков, рвущихся к Иерусалиму бросили… парашютный десант.

Эти танки прорвались в пыли
И не ждали на головы снега,
Но солдаты, упавшие с неба.
Отступить только в небо могли.
И уже поредевших на треть
Чей-то голос, слегка озабочен
Отрывал нас от красных обочин
Чтобы в черном огне умереть.

За балладу «Осенняя песня» Саша получил звание лауреата Всеизральского конкурса бардов, пишущих на русском языке. Конкурс проходил в Реховоте, городе, где Саша жил. Он не собирался выступать, пришел послушать других. Друзья буквально, вытолкнули его на сцену.

После года плавания Саша поступил на курсы морских офицеров в Акко. Однажды к ним приехали сотрудники израильского телевидения — снимать фильм о том, как успешно абсорбируются ребята из России. Когда подошла сашина очередь, он высказал все что думал…

Я сказал им, что мы приехали сюда не ради денег и не ради карьеры, что мы приехали не брать, а отдавать; что мы приехали сюда, как сионисты, и я не понимаю, почему нас рассматривают, как потребителей, почему израильтяне судят о нас по себе.. Мы приехали в Израиль, потому что чувствовали себя чужими там. Если многие из нас уедут, то потому, что чувствуют себя чужими здесь.
Из интервью

В результате этот эпизод вырезали, и он в передачу не попал.

Я прошу прощения за многочисленные цитаты. Обычно, я избегаю этого. Но это интервью, данное Сашей за две недели до смерти было единственным в его жизни, и поэтому особенно драгоценным. Саша не успел стать знаменитым, его не осаждали журналисты и фоторепортеры, и операторы с камерами наперевес не гонялись за ним по всему свету. В его жизни не было ни одной съемки, даже любительской, и впоследствии это создало трудности при попытке сделать о нем фильм. Все, что оставалось при подготовке вечеров, это создать видеоряд, максимально соответствующий содержанию песни. Чикагские товарищи пошли по этому же пути. Израильтяне, судя по ролику, сделали свой вечер о Саше в формате концерта: двое ведущих, несколько песен в записи, и барды. Барды были и у нас , но конечно не такие знаменитые, как Лариса Герштейн .

* * *

Эту часть статьи я не могу опустить потому, что Саша видел себя, прежде всего, поэтом. Последний мой вопрос ему был: не планирует ли он книгу. Вот что он ответил:

Таких планов у меня нет, но я знаю, что если это будет достаточно хорошо, то рано или поздно найдутся энтузиасты, которые это издадут. Просто.. неважно. когда это будет. Может быть, через сто лет после моей смерти… Насколько это будет хорошо — вот единственный вопрос, который меня волнует.
Из интервью

У Саши посмертно вышло две книги. Первая «Голос» была подобрана и подготовлена его отцом и вышла в Израиле уже после его смерти. В нее вошли стихи Саши и его путевые заметки. Я забыла сказать, что Саша был страстным путешествеником. Он изъездил на мотоцикле все Европу и Северную Америку, побывал в Китае, Бирме, Филиппинах, Индии, Гонконге, Тайване, Корее, Австралии, Южной Америке. На Дальнем Востоке. Отовсюду он слал репортажи в израильский журнал «Круг». Часто попадал в передряги, которые могли кончиться для него плохо.

История второй книги — «Отдавая долги» — напоминает приключенческий роман. Начинался этот роман в 1984 году в Чикаго. В числе немногих слушателей, которых Саша собрал в тот дождливый вечер, был 16-летний кудрявый школьник Гари Лайт. Он влюбился в Сашу, и этот вечер оказался для него судьбоносным. В 1991 году, уже порядком облысевший адвокат и член Союза писателей Гари Лайт навестил мачеху Саши Беллу Алон в Израиле. Белла сказала, что сохранила архив Саши и его гитару. И что хорошо бы издать его книгу. Вернувшись в Москву, где он тогда работал по контракту, Гари Лайт рассказал об этом главному редактору московского издательства «Водолей» Евгению Витковскому, и подарил ему две полукустарные кассеты, записанные в 1984 году в Нью-Йорке Евгением Коневым. Витковскому стихи Саши понравились, но основа работы текстолога — архив. А архив был в Израиле. Гари позвонил в Израиль своей коллеге Анжелике Славашевич и поручил ей привезти в Москву архив Саши. Что она и сделала. Это была довольно тяжелая сумка, набитая пожелтевшими листами бумаги. Эту сумку Гари вручил Витковскому. Витковский не ожидал увидеть то, что увидел. У Саши был не просто плохой почерк— Витковский — опытнейший текстолог — и не такие почерка разбирал. Но Саша намеренно замарывал соблюдая конспирацию, целые стихи, записывал каракулями один текст поверх другого. На многих стихах были пометки отца: «Не печатать!», «Сократить!»

Работа, которую Витковский рассчитывал закончить за месяц-другой растянулась почти на пять лет. В 2005 году книга увидела свет. В нее вошли 84 стихотворения и шесть переводов на иврит Юрия Портного — все стихотворное наследие Саши. Путевые очерки в книгу не вошли: они еще ждут своего издателя. Завершают книгу четыре статьи: Игоря Губермана, Беллы Езерской, Гари Лайта и Евгения Витковского. Это был его редакторский и человеческий подвиг.

Но на этом детективная история книги «Возвращая долги» не кончается. Ко времени окончания работы к Витковскому обратился реставратор московского литературного музея Сергей Филипов с просьбой, нет ли у него записей голосов русских зарубежных поэтов. Филиппов — реставратор звука высочайшего класса. Витковский дал ему кассеты Саши. Сергей выразил желание отреставрировать старые полукустарные записи, и перевести их в цифровую систему. Магия Сашиного голоса подействовала и на него. Филиппов воскресил его чистоту и силу. Воистину «голос Алона сберегла Америка, отреставрировала Москва». Песен оказалось так много, что пришлось часть перенести на третий диск. Три диска песен Александра Алона — последняя работа Сергея Филиппова. Перед тем, как запустить их в тираж он уехал отдыхать в Крым. И там, гуляя по любимым холмам, упал головой в песок и мгновенно умер. Ему не было еще пятидесяти. Внезапной и трагической смертью Филиппова закончилась эта детективная история. Но есть три практически законченных мастер-диска, значит где-то должен быть и тираж. Википедия говорит, что тираж вышел в Киеве. Значит, продолжение следует…

В жизни Саши Алона было много мистического. Он был военным и жил в государстве, перманентно находящемся в состоянии войны. Удивительно ли, что тема смерти проходит через все его творчество.

Свою смерть Саша предсказал и эпитафию себе сам же и написал. Хотя не подозревал об этом.

Вечером 7 февраля 1985 года он принес в редакцию «Нового русского слова» стихотворение «Голос», посвященное погибшему другу. Стихотворение не новое, оно было написано после войны Судного дня. Почему он принес его именно в тот день?Почему просил, чтоб оно было напечатано в завтрашнем номере? Было около пяти часов вечера. Номер был полностью готов. Сотрудники торопились домой. Саше слегка попеняли, он извинился, оставил стихотворение на столе у редактора и ушел. Он тоже спешил: вечером он с женой были приглашены в гости.

ГОЛОС (Печатается в сокращении)

Его достал укол короткой боли этой.
Наряд ему прядет небесная родня…
Один из нас ушел, и сколько тут не сетуй,
Погреться не придет у вечного огня…

По ком горят огни, печалимся о ком мы
Того смела навек минувшая гроза.
Они наверняка кому-нибудь знакомы
Меж отворенных век незрячие глаза…

И кто-нибудь учел потерянного в смете
И страхов и обид на сердце не тая,
Один из нас ушел, и нет его на свете,
Но голос — не убит! Но голос — это я.

На следующий день это стихотворение вышло… в траурной рамке.

О Сашиной смерти написано много, мне не хочется углубляться в эту тему. На дом, куда они с женой были приглашены, напали бандиты. Трое мужчин оказали сопротивление, бандиты открыли стрельбу, и все трое были ранены. Дочь хозяев вызвала полицию, бандиты бросились наутек, Саша погнался за одним из них, догнал и… получил удар ножом в сердце. Он погиб не на войне, но погиб как солдат.

P.S. 24 ноября в Нью-Йорке и Чикаго параллельно прошли два вечера памяти Александра Алона. Прошли с огромным успехом… Я приношу глубокую благодарность всем, принимавшим участие в подготовке и проведении нью-йоркского вечера,и всем зрителям и слушателям этого вечера: за аплодисменты после каждой песни; за светлые слезы, за катарсис, который они испытали.

Несколько песен Александра Алона можно послушать здесь