Михаэль Верник: Романтик второго эшелона

Только есть одна смутная догадка. Наверное, у Судьбы для меня свое предназначение, и она держит меня в резерве до Времени Ч. До самого Армагеддона. Вдруг так и надо, чтобы я ни в чём не участвовал? Может, пока я сижу дома, работаю, ращу детей, не все так плохо в этом мире? И есть ещё у него надежда?

Михаэль Верник

РОМАНТИК ВТОРОГО ЭШЕЛОНА

Не был, не привлекался, не участвовал… Это обо мне. Всю жизнь был романтиком, мечтал о подвигах, читал все те книги, которые требовалось читать пацану, готовящемуся посвятить свою жизнь борьбе против Зла. Вот только, со временем нелады. Всегда опаздывал.

Во-первых — опоздал родиться. Я уже не говорю о Второй Мировой, но даже советско-китайский инцидент на Даманском прошёл без меня. Мне тогда было лет пять, но я хорошо помню свою радость, что наконец и к нам добралась какая-никакая война. В тот день собрал я сумку своих пожитков (почему-то ими оказались только любимые игрушки), попрощался с притихшими родителями и шагнул за порог квартиры. Как сейчас помню маму, стоящую в дверном проеме и пытающуюся подавить слёзы. А может смех? Мысль о страданиях родителей, чей сын ушел воевать и в особенности о слезах старушки мамы (ей тогда было аж двадцать восемь) остановила меня, и я жертвенно вернулся, не пробыв вне дома и двух минут.

Так случилось, что я не служил. В студенческие веселые годы нажил я маленькую язву в желудке и большую любовь в сердце. Совокупность этих двух причин заставила меня наступить на рвущуюся горлом боевую песнь и искать комиссации в недрах гастроэнтерологического отделения. Большинство моих сокурсников укатили в Афган. Без меня…

Когда произошла чернобыльская авария, я хотел попроситься на ликвидацию её последствий. Честно. Но добровольно не успел. Меня вызвали повесткой, как медика, на военные сборы. Определили лаборантом под команду военного прокурора Киевского округа. То есть — в самое пекло. На стажировку вместо двух заявленных явилось четверо. Как всегда, каждый из районных военкоматов перестраховался и отправил по два кандидата на одну заявку. В областном отсеяли двоих из нас. Тех, кто еще не принимал присяги. Самое интересное, что оставшиеся — совершенно обдолбанный наркоман и мужик, вот уже двадцать лет работавший наладчиком швейных машин и забывший «дух медицины». Дальнейшая их судьба мне неизвестна, но для меня чернобыльская эпопея закончилась.

После спитакского землетрясения я явился к руководству сразу, как услышал, что набирают волонтеров. Оказывается, первая бригада уже вылетела в Армению. Меня внесли в список, и с тех пор я могу считаться вызвавшимся в добровольцы. Первая бригада оказалась и последней.

Единственную свою войну я провел в Израиле, работая в клинике искусственной почки на юге страны. В это время мои коллеги на подвергающемся бомбардировке севере валились с ног от усталости и бессонницы. По ночам они работали, а днем не могли отдохнуть из-за непрекращающихся ракетных обстрелов. Начальство клиники обратилось к персоналу, в поисках волонтёров, готовых сменить ребят на севере. Я вызвался первым, но пресловутая бюрократическая машина пробуксовала до конца войны и никуда послать меня не успели. Так что и здесь обошлось без меня. Но в очередном приказе с благодарностью меня отметили, как добровольца. Не знаю, дождались ли благодарности мои северные коллеги, а я свою получил.

Однако, я остаюсь романтиком и жду своего часа. Не курю, не пью, держу форму. И если где-то плохо, и нужно вмешательство добрых сил, я сделаю шаг вперёд и вызовусь добровольцем.

Только есть одна смутная догадка. Наверное, у Судьбы для меня свое предназначение, и она держит меня в резерве до Времени Ч. До самого Армагеддона. Вдруг так и надо, чтобы я ни в чём не участвовал? Может, пока я сижу дома, работаю, ращу детей, не все так плохо в этом мире? И есть ещё у него надежда?

08/01/2008

Следующего раза не будет

В восемьдесят четвёртом я не мог. Маленькая дочь, работа на полторы ставки, а на жизнь едва хватает. Даже если бы и дёрнуло, надо было пойти к нужному человеку на поклон за билетом, стоящим треть моего аванса. Нет, ещё успею.

В девяносто первом я не хотел. Всё рушится, меня тут ничего не держит. Ещё немного и мы с женой и дочерями будем там, где некогда предаваться воспоминаниям. Новая страна, новый язык, новая культура. Умно ли терзать себя его словом сейчас? Проживу.

В девяносто восьмом я не успевал. Работа. Нет, две работы и учёба. Ах, если бы в другое время. Не в сессию. Подожду.

В две тысячи шестом я засомневался. Вдруг не пойму? Раньше понимал, а сейчас вдруг нет. Если уже не на той волне? Его не пойму, а про себя пойму, как я изменился. Самый неподходящий момент и место, осознать это посреди толпы его взволнованных поклонников. Нет, не время.

В две тысячи пятнадцатом я побоялся. А, может, и понимать будет нечего? Он ведь так немолод. Может, не тот уже он, а не я? Приду, а там тишина. Нет слов, обращённых ко мне. Нет фраз, будоражащих публику. Шок и смятение для всех. Потрачу-ка я несколько вечеров. Вслушаюсь. А в следующий раз со спокойной душой. Ведь будет следующий раз. Выглядит-то он молодцом.

Следующего раза не настало и уже не будет никогда. Осталась скорбь по Михаилу Жванецкому и боль в душе от ни разу не использованного шанса быть его слушателем.

08/10/2020

Славка или Преданный друг

Со Славкой мы познакомились первого сентября, в первый день школьной жизни. Проучились в одном классе семь лет, пока меня не перевели в другой класс, после чего я сбежал из ненавистной школы. Но и потом мы дружили — делились впечатлениями, музыкальными записями, секретами, иногда анашой. Впрочем, период травки был совсем коротким: ни он, ни я не «вкурились».

В седьмом классе мы сидели на уроке английского за одной партой. Учительница влепила мне пощёчину. За разговоры, которых я не вёл. Я поклялся перед всеми устроить ей такое, что она будет умолять меня перейти в другую группу изучения английского, но я ей этого удовольствия не доставлю. Клятву я исполнил. Училка пыталась увещевать меня на каждом сорванном уроке, затем принялась заваливать родителей жалобами, красными чернилами в дневнике, на моё поведение. Мне пришлось рассказать им о пощёчине. Те явились в школу, прояснить обстановку. Даже в замшелые времена учительского произвола — пощёчина, это было что-то за гранью. Когда я об этом рассказал в учительской, где проходило разбирательство, мне не поверили. Хотя, думаю, всё же поверили — во время инцидента за задней партой сидела другая учительница, из параллельного класса, и проверяла задания. Уверен, от неё не укрылось случившееся, но честь мундира… Я призвал в свидетели Славку, а тот промямлил, что ничего такого не помнит. Интересно, что меня не стали втаптывать в грязь за «клевету» на учительницу и систематическое срывание уроков. Просто оставили один на один с этой молодой фурией, и она мне предложила «четвёрку» в табель только за то, что я буду тихо сидеть на её уроках. Позже я спросил у Славки, как он мог не сказать правды. Тот объяснил, что ему нужно учиться, и учиться хорошо, чтобы преуспеть в жизни. Как-то так. Славка строил планы на жизнь уже тогда, когда я об этом вообще не задумывался. И, главное, он их претворял. Учился отлично, не то, что я, выкладывавшийся только в дисциплинах, что были по душе, совершенно махнув рукой на остальные. Не растрачивал себя на игры и развлечения. Был уравновешенным до недоумения, скрытным, но целеустремлённым. Из первых опытов в алкоголе, сексе и добывании денег, Славка явно преуспел в последнем. Фарцевал он не лихо, пустившись во все тяжкие, а в тихую, наживаясь на всём и всех, но без лишней огласки, только, чтобы хватало на скромные «понты». Как-то я узнал, что Славка перепродал нашему общему другу джинсовую жилетку, по цене вдвое превышающей уплаченную самим. Об этом мне поведал парень, «толкнувший» её Славику. Я дал Славке в морду. Тот не ответил. Но меня как-то перехватил его отец и пригрозил, что за Славку убьёт. С алкоголем у Славки тоже «срасталось» — тут сыграла генеалогия. Помню, его отец был алхимиком. На чём он только не настаивал и из чего только не гнал! Раз, на день рождения сына, он выставил свои чудо-напитки и давай нас, заморышей восемнадцатилетних, потчевать. «Вот смотрите, — говорит, — Эта на особом корне настояна. А на каком, не скажу. Только Славке секрет передам, когда вырастет». В банке на дне, действительно, корешок какой-то раскорячился. И содержимое цвета в меру редкого раствора марганцовки. Но за здоровье именинника пришлось выпить. Не раз. Короче, очнулся я в горизонтальном положении. На полу. Щекой к ковру припечатанный, без сил пошевельнуть конечностями. Открываю глаза, а прямо перед лицом банка с издевательской надписью на оклеенном лейкопластырем боку: «перегон яблочный очень крепкий». А я на не очень крепком скопытнулся.

Про секс не знаю, свечки не держал. Сам я женился рано — раньше всех друзей встретил свою Джульетту. Холостяцких хороводов не водил, не моё, но помню славкин рассказ:

Жил он в то время с бабушкой. Слепой старушкой по имени Олимпиада. А так как она родилась в девятисотом году, и в дни московской Олимпиады ей было восемьдесят лет, то Славка так над ней и потешался: «Моя бабушка Олимпиада-восемьдесят». Родители съехали на дачу, предоставив Славке побольше свободы и пространства в доме. Как-то привёл Славка к себе девушку-сокурсницу. Всё как положено. Прелюдии в зале на диване, вот-вот продолжат в спальне. Тут, из своей комнаты ковыляет Олимпиада и спрашивает: «Славик, кто это с тобой?» «Друг», — ответил Славка. «Фу, как у твоего друга ноги воняют», — проворчала вредная старуха. Вы теперь понимаете, почему в Советском Союзе не было секса?

Славка выучился на инженера, отслужил «пиджаком» (так назывались некадровые офицеры, служащие два года после института с военной кафедрой). Вернулся в свою проектную шаражку. Я эмигрировал. Связь оборвалась.

Первый раз я появился в родных пенатах через девять лет. Встретил Славку. Не женат, до сих пор инженером в шаражке и грузчиком в гастрономе. На окорочках. Пьёт, но меру знает. Способности к коммерции никуда не развились. Не тот масштаб. Осталось увлечение музыкой. Спросив, что бы я хотел иметь из записей поры нашей юности и получив ответ, метнулся на музыкальный базар и притащил мне компакт редкого альбома «Genesis». Жил с мамой — бабушка и отец преставились. С семьёй не сложилось. Девушку, с которой встречался, родители увезли в Германию. Она обещала вызвать и его, но сначала возникли трудности, а затем у неё отпала надобность в Славике.

Прошло ещё шесть лет. Не пьёт. Уже. Знакомит с девушкой. Вскоре после нашей встречи женятся. Рождается сын. Через год разводятся.

И недавно. Встречу назначает в кафе возле дома. Славка уже хмельной и совершенно опустившийся; рубашка на нём та, что я помню с прошлой встречи, только полинявшая и невпопад штопанная. Мать в параличе. Сестра захаживает пару раз в день, поменять памперс, остальное на Славке. Конечно, в дом не зовёт. Предлагаю деньги — отказывается.

— Но что-то я могу для тебя сделать?

— Можешь. Поставь мне графинчик и не давай никому подсесть.

А подсесть собирается Олежа: бывший одноклассник-двоечник, а теперь, по представлениям Славки, местный авторитет, смотрящий на районе, держащий штаб в этом кафе. Всё несерьёзно: задрипанное кафе, «авторитет», окружённый вдрызг пьяными адептами, преподносящими ему какие-то шмотки: «Возьми, Олежа, это тебе будет как раз». Барыга? Прошу Олега оставить меня со Славкой одних. Заказываю на стол водки с закуской. Славка пьёт и изливается о музыке, о фильмах. Беседа перемежается какими-то викторинными вопросами — видно, что Славка пытается меня впечатлить: «У Антониони эпизод с гитарой Джеффа Бека помнишь? Нет? Так слушай…» Иногда предаёмся воспоминаниям. И про жилетку он вспомнил. Про то, как его ударил. А я ему рассказал, что его отец тогда за него вступился. «Отвянь, Нудик. Видишь, Мишка заскучал?» Олежа, наблюдая со стороны, озаботился моим душевным состоянием. «Это тут я «Славка-нудик», а на музыкальном базаре — уважаемый Вячеслав Евгеньевич», — поясняет не без гордости Славка. Собираюсь уходить. На крыльце поворачиваюсь к Славке, протянуть руку на прощание, и вдруг тот вопрошает: «Мишка, а в пузо можно?» Боже, а вдруг это последнее желание? «Ну, попробуй». Славка сжимает трясущуюся руку в кулак и тычет мне в живот. А в глазах страх:

— Что, не ответишь?

— Нет, Славик.

— Ну, ты мужик!

Сорок лет прошло. Круг замкнулся.

07/04/2021