Леопольд Эпштейн: Поездка в Украину

Кто-то обязан призвать забыть внутренние разногласия перед лицом общей угрозы. Кто-то обязан сказать прямо: быстрой победы, на которую мы надеялись, не получилось. Чудо-оружия нам давать не хотят (или не могут). Чтобы не проиграть, мы должны перестроиться на тотальную войну. Нравится нам это или нет, мы должны научиться жить по сталинскому лозунгу: «Всё для фронта, всё для победы!» У нас нет иного выхода.

Леопольд Эпштейн

ПОЕЗДКА В УКРАИНУ

(Продолжение. Начало)

Очерк 18

После нескольких дней в Киеве я вдруг решил, что представляю себе, как Украине добиться перелома в войне. Сейчас с удивлением думаю: как я мог проявить такую концентрированную глупую самонадеянность? Смог, однако. Я не стал бы рассказывать об этом (зачем излагать неправильную идею?), если бы возникший вопрос, который я стал задавать разным людям, не выявил нечто важное, мало зависящее от того, для чего он задавался.

Итак, расскажу, как и к чему я пришёл.

Попав в Украину, я столкнулся с контрастами, которых не ожидал, и с непредвиденными общественными настроениями. Я думал, что увижу суровую страну, граждане которой едины в желании победы над ордами Пустоглазого. Для меня стало некоторым шоком увидеть веселящийся Крещатик, молодёжный карнавал отталкивал чрезмерностью. С другой стороны, я резко ощутил фаталистически-пассивное отношение людей к войне. Пассионарность первых месяцев войны исчерпала себя, а неудачи на фронтах потребовали ответов на вопросы, не задававшиеся ранее: как долго Украина сможет воевать? чего можно этим добиться? Никто уже не верил ни в действенность санкций Запада против Эрэфии, ни в готовность по-настоящему насытить ВСУ оружием и боеприпасами. Общество встало перед вопросами-близнецами: если продолжать войну, то зачем? если прекращать войну, то как? И мне показалось, что Украина должна сама себя вытащить за шкирку из болота, создав новый подъем пассионарности. Но что же может резко толкнуть вверх пассионарность народа, который истощён более чем двухлетней войной, физически потерял лучших из лучших, не может рассчитывать на растущую поддержку извне? Что?

Не знаю, заблуждался я или нет, но за несколько дней в Украине я уловил в людях странную ностальгию по первым месяцам войны. И не только потому, что тогда страна добилась огромной победы — и военной, и дипломатической, и экономической, и нравственной — поломав путинские планы быстрого захвата основных центров и подавления духа народа. Мне показалось, что люди завидовали тогдашнему простому расслоению на своих и чужих, возникшей воле к сопротивлению, которая на время даже уменьшила уровень коррупции. Возникло доверие к руководству страны, в частности, к её президенту — Зеленскому. Людям казалось, что те, кто за Украину, кто не хочет сдать её Путину, сплотятся — и возникшее единство отодвинет, уменьшит коррупцию и произвол. А те, кто так или иначе за Путина, сбежит или спрячется. Коррупция с тех пор восстановилась, оказалось, что люди могут быть патриотами и мошенниками одновременно. И понимание этого, разумеется, способствовало подавлению пассионарности. Настоящее единство (или то, что им притворялось) оказалось краткосрочным феноменом. И значит, делал я вывод, любой подъём пассионарности невозможен, если он будет направлен только против путинских орд: он должен стать одновременно антикоррупционным подъёмом.

Исторически Украина в 21 веке дважды показала способность разрешать серьёзные кризисы нестандартным и не вполне парламентским путём — через народные протесты, через Майданы. Но сейчас, во время войны, любые протесты «майданного» типа были бы, вне зависимости от желания их участников, помощью врагу. Одно дело митинговать в мирное время, другое — когда не хватает людей для фронта. И отсутствие сколь бы то ни было широких демонстраций после увольнения Зеленским очень популярного генерала Залужного показало, что «протестного аппетита» в народе нет.

Значит, остаётся, казалось мне, только один способ: «революция сверху». Кто-то обязан выйти в белоснежной тоге и воскликнуть: «Граждане! Отечество в опасности!» Кто-то обязан призвать забыть внутренние разногласия перед лицом общей угрозы. Кто-то обязан сказать прямо: быстрой победы, на которую мы надеялись, не получилось. Чудо-оружия нам давать не хотят (или не могут). Чтобы не проиграть, мы должны перестроиться на тотальную войну. Нравится нам это или нет, мы должны научиться жить по сталинскому лозунгу: «Всё для фронта, всё для победы!» У нас нет иного выхода.

И есть только один человек, который может так сказать, думал я. Зеленский. Он президент страны, он Верховный главнокомандующий. И он остаётся президентом и главнокомандующим благодаря войне, делающей невозможными положенные выборы. И Зеленский виноват — по крайней мере, отчасти — в массовых надеждах на быструю победу, которые не оправдались. И он же — по крайней мере, отчасти — в том, что справиться с коррупцией не удалось. Он должен принять на себя ответственность за это. Он должен взять на себя инициативу. В первые недели войны он действовал храбро, энергично и разумно. Он должен повторить свой личный подвиг. И как профессиональный актёр он подготовлен к этому лучше, чем кто-либо.

Вот такая наивная идея сформировалась у меня тогда. И показалась мне прекрасной. И я стал спрашивать всех, с кем серьёзно разговаривал, что они думают о ней.

Первый, кого я спросил, ответил почти не задумываясь: «Это невозможно. Зеленский физически не способен признать, что в чём-то виноват. Даже что просто ошибался. И не может он принять никакое политическое решение, которое не вызвало бы мгновенные аплодисменты. Вот — с изменением закона о мобилизации — сколько ему и его однопартийцам времени потребовалось? А ведь ерунда — по сравнению с тем, что ты предлагаешь. Ненаучная фантастика».

Второй сказал: «Нет, от Зеленского такого нельзя ожидать. Он ничего не решает. Клоун он, а не политик. Только и может произносить с бумажки красивые слова, которые ему кто-то написал. Его ежедневные обращения никто давно не слушает». Я спросил, кто же пишет для Зеленского красивые слова на бумажках. «Не знаю, — ответил мой собеседник. — Говорят, что Ермак, но я не думаю. Там, наверное, целый штат есть». Я попытался возразить, сказать, что кто-то же должен вырабатывать стратегию, принимать реальные политические решения. Кто, например, решил заменить Залужного Сырским? Сам Зеленский или Ермак? Кто-то ведь принял такое решение! «Ну, — услышал я в ответ, — вот уволить Залужного он и сам мог решить. Когда дело доходит до популярности, его чувства оказываются задетыми. Залужный был популярнее, потому Слуга Народа его и убрал».

Третий собеседник был ещё категоричней. По его мнению, Зеленский — марионетка Ермака, ничего сам не решает. А Ермак против коррупционеров не пойдёт, поскольку он-то и есть главный коррупционер. И пассионарный подъём Ермаку не нужен, потому что он прекрасно понимает: волна такого подъёма может его самого очень скоро смыть. Одно дело — Зеленский, избранный президент, а другое дело — он, Ермак. Да и нынешнее положение его вполне устраивает. Тут уж у меня глаза на лоб полезли. Как так, нынешнее положение устраивает Ермака? Русские наступают, народ не настроен на долгую войну, так можно и настоящее поражение потерпеть. Что тогда лично Ермаку светит? «Многие считают, что Ермак — двойной агент, что у него — постоянный контакт с ФСБ. Я не вижу оснований, но мало ли что… Однако он в любом случае уже наворовал достаточно, чтобы прожить жизнь безбедно где угодно».

Четвёртый начал с того, что Зеленский, конечно же, может хорошо выступить и с пафосом произнести любые красивые слова, но никаких сущностных перемен он предложить не сможет. Да, заявить: «Отечество в опасности!» — запросто мог бы, у него это красиво получится, но ничего конкретного, что из такого призыва следует, Зеленский не сможет не только сделать, но и произнести. Причина проста: он понимает, что призыв к любому понижению уровня жизни, к любым повседневным ограничениям возможностей понизит его рейтинг. А рейтинг — единственное, что интересует Зеленского. Нет, дело не в том, что — актёр. Просто он такой (мой визави сморщился), такой человек. И никто ему не решится предложить ничего, что понизит рейтинг. А самому ему просто в голову не придёт. «А Ермак? — спросил я. — А почему Ермак не может ему это предложить? Говорят, он во всём слушается Ермака». Нет, услышал я в ответ, это неправда: не слушается он Ермака. Он и слушает, и слушается только себя. Ермак ему действительно очень близок и, наверное, больше других может на него повлиять, но так происходит лишь потому, что Ермак ничего неприятного для Зеленского не предложит. Иначе он своего положения не сохранил бы. Если уж Зеленский Залужного заменил, то Ермаком пожертвовал бы, не задумываясь. Ермак как раз на том и держится, что говорит Зеленскому приятные вещи. Я точно знаю. Четвёртый собеседник был не из тех, кто часто говорит: «Я точно знаю».

Пятый собеседник… Впрочем, не буду — ни про пятого, ни про шестого. И так всё понятно. Мои собеседники не видели в президенте Украины настоящего лидера своей страны. На третьем году войны слышать это было странно и больно.

И не то чтобы я с Луны свалился. Я и до поездки понимал, что отношение к Зеленскому в Украине сильно отличается от преобладающего среди выходцев из Союза в Америке. Но то, что я услышал и почувствовал во время поездки, меня шокировало.

Нет, не все, с кем мы встречались, смотрели на Зеленского как на клоуна или марионетку. Два-три человека были его сторонниками, говорили о нём с симпатией. Они говорили, что слухи о несамостоятельности президента распространяются его врагами, порохоботами (то есть, поклонниками Порошенко), что им нельзя верить. Однако доверявших Зеленскому среди наших собеседников оказалось столь незначительное меньшинство, что они, можно сказать, терялись в толпе.

В 2019 году я активно был на стороне Порошенко, считал избрание Зеленского признаком неполной политической зрелости гражданского общества в Украине. Но моё отношение к Зеленскому существенно изменилось к лучшему — дважды. В первый раз я его «зауважал», когда он проявил твёрдость и принципиальность, не позволив Трампу шантажировать себя. Я имею в виду и знаменитый разговор в сентябре 2019 года, который послужил триггером для первого импичмента Трампа, и последовавшее за ним давление на Зеленского по разным каналам. Трамп не требовал от Зеленского многого: он хотел лишь, чтобы в Украине объявили о начале расследования против сына Байдена. Само расследование проводить было не обязательно. Байден являлся тогда всего лишь вероятным кандидатом от демократов на предстоявших в ноябре 2020 года выборах, а Трамп рассчитывал создать и использовать компромат против него. Зеленскому легко было согласиться: он понимал, что немало получит взамен. И для себя, и для Украины. Но он не поддался давлению.

Во второй раз я почувствовал рост уважения и симпатии к Зеленскому тогда же, когда все — в начале полномасштабной войны. Что ни говори, а президент Украины проявил лучшие качества. Он стал символом защиты родины от вторгнувшихся путинских банд, поднялся до уровня роли, которую должен был играть. Теперь легко недооценить его личную смелость: всё ведь кончилось благополучно и для него, и для его семьи. Но в тогдашних условиях его гибель или захват в плен представлялись очень вероятными. Мы до сих пор не знаем предполагавшийся в начале войны масштаб предательства в верхних эшелонах украинской власти, возможно, никогда не узнаем. У меня нет сомнений, что часть потенциальных предателей просто не решилась осуществить задуманное — и в значительной мере благодаря способности Зеленского сплотить вокруг себя военное и гражданское руководства, равно как и его дипломатическому успеху — практически мгновенному — в привлечении военной помощи Запада. И те его ежевечерние обращения, о которых мои собеседники говорили с презрительной иронией, оказались тогда важным инструментом поддержки для всех слоёв украинского общества. В результате — на много месяцев после 24 февраля президент Украины стал олицетворением воли народа к борьбе, духом сопротивления. Как во время Второй мировой войны Черчилль — для англичан и Де Голль — для французов.

Когда я напоминал людям, с которыми беседовал, о роли Зеленского в первый год войны, все они со мной неохотно соглашались. Никто не отрицал его роли. Но напоминание об его мужестве, энергии и успешности в то время воспринималось как нечто стыдное, как семейная тайна, о которой не говорят. Ощущение фантастической быстроты перемен в настроении людей в военное время, время войны, возникшее у меня ещё до въезда в Украину, в Варшаве, ни на чём не концентрировалось так ярко, как на Владимире Зеленском. Я могу ошибаться, я основываюсь только на личных впечатлениях — но мне показалось, что к маю 2024 года Зеленский не только перестал казаться героем большинству украинцев, но и стал вызывать противоположные чувства.

Я, конечно, понимал, что за второй год войны отношение украинцев к Зеленскому сделалось прохладным. Я смотрел и читал украинских журналистов и блоггеров, чувствовал перемену тона. Мой приятель, недавний эмигрант из Украины, называвший его Черчиллёнком — поначалу со смесью нежности и иронии, стал произносить эту кличку безо всякой нежности, несмешливо-презрительно. Я знал, что не надо ожидать прежнего восторженного отношения, но сила колебания вниз поразила меня. Поразила настолько, что я не мог ни найти ей объяснения, ни подобрать аналога. Разве что отношение к Горбачёву переменилось так же радикально в последние пару лет существования Союза?

Может быть, репутация Зеленского так пострадала из-за комбинации неудачи летнего контрнаступления 2023 года и отсутствия успеха (мягко говоря) в борьбе с коррупцией? Возможно, но никто из обсуждавших его со мной этого не подтвердил. Были такие, кто считал, что и Зеленский участвует в коррупционных схемах, другие говорили, что лично он не обогащается, но своих ставленников прикрывает, третьи вступались за него, объясняли, что он борется с коррупцией, да сделать ничего не может. Все наши президенты, говорили они, обещали искоренить коррупцию, но особых успехов ни у кого не было: либо становилось хуже, либо оставалось, как было. Сторонники Зеленского убеждали меня, что ему удалось немного снизить уровень коррупции — и что это уже большое достижение. Но их, как я уже сказал, было совсем мало.

Так или иначе, за время поездки я чётко осознал, что сложилась ситуация, в которой для Украины было бы лучше, если бы её возглавлял кто-то другой, не Зеленский. Но точно так же чётко я понимал невозможность проведения выборов в сложившейся обстановке, когда значительная часть населения — за границей, масса людей — мигранты внутри страны, другая масса — на оккупированных территориях. Да и среди солдат странно было бы кому-то вести агитацию против их Верховного. Зеленский остаётся президентом и по закону, запрещающему выборы при действующем военном положении, и по здравому смыслу.

Мы с сестрой спрашивали у собеседников: если бы можно было как-то устроить сейчас выборы, кто победил бы в них? Люди, расходившиеся в ответах на другие вопросы, тут проявляли единодушие: не Зеленский. А кто? Кто-то из армии, Залужный либо кто-нибудь другой. Сейчас, обосновывали они, только одна структура пользуется уважением и любовью народа, и эта структура — ВСУ. Никакая другая организация, никакая политическая партия с ней не может соперничать. Тот, кто станет следующим президентом Украины, сейчас ходит в бронежилете.

Возможно, за четыре с половиной месяца, прошедшие после возвращения из Украины, отношение к Зеленскому там снова изменилось. Может быть, ещё больше ухудшилось, а может быть, стало улучшаться. То, что я описываю, приложимо к конкретному короткому моменту: концу мая — началу июня этого года.

Когда произошло неожиданное наступление в Курской области, которое безусловно подняло боевой дух украинской армии, я подумал, что оно может укрепить и авторитет Зеленского. Ведь сам факт постановки перед армией такой задачи, успешной подготовки большой операции в тайне, способность мобилизовать достаточно людей, подготовить и вооружить новые части — безусловно в какой-то степени его заслуга. И ещё подумал, что именно такими действиями (а не речами и призывами «Отечество в опасности!») нужно преодолевать угнетающую тенденцию отступлений.

Но военный успех развить, к сожалению, не удалось. Наступление русских в Донецкой области продолжается. А завоёванный плацдарм в Курской области сокращается. Предпосылки для роста уважения и доверия к Зеленскому оказались неустойчивыми.

Отношение украинцев к нынешнему президенту может измениться — и измениться быстро, с той самой поражающей стремительностью, присущей военному времени. А может и застыть надолго вблизи невысокой точки, в которой мы его застали. Посмотрим.

(продолжение)