Михаил Гаузнер: Случайность и интуиция

О подобных, казалось бы — совершенно случайных и непредсказуемых событиях все мы не раз слышали, многие сами попадали в аналогичные ситуации. Их перечень можно было бы продолжить, но это принесло бы лишь дополнительную информацию, пусть интересную, но не приближающую нас к пониманию главного вопроса — действительно ли они случайны? С учётом их судьбоносности я всё чаще задумываюсь об этом.

Михаил Гаузнер

СЛУЧАЙНОСТЬ И ИНТУИЦИЯ

В юные и молодые годы мы были убеждены (вернее, нас успешно убедили) в правильности исключительно материалистического подхода к событиям жизни, а все другие попытки презрительно назывались суевериями или «идеализмом» (иногда с дополнением «буржуазный»), и им была объявлена непримиримая война. Один из наших преподавателей, чтобы подчеркнуть неприятие всего того, что для него определяется этим ненавистным термином, произносил его только с мягким знаком — «идеализьм».

Когда в первой половине 50-х в Одессе были анонсированы выступления Вольфа Мессинга, на афишах их назвали «психологические опыты», чтобы никто не мог даже предположить возможность нематериального воздействия на человека — ведь это «идеализьм»!

Мессингу даже поставили условие — обязательно держать того, с кем он контактирует, за руку. Дама, обратившаяся к залу перед началом представления, объяснила это умением Мессинга чутко улавливать изменение напряжения мышц контактирумого.

Я сам убедился в бессмысленности такого неуклюжего обоснования, когда невольно чуть не сорвал его выступление этого неординарного человека в зале филармонии, мысленно подав ему во время выполнения моего задания неожиданную команду. Но он понял (хоть и не сразу) её содержание и выполнил, вызвав дружные аплодисменты зала. Напряжение мышц здесь было, конечно, ни при чём, но иначе было никак нельзя — «идеализьм»!

Готовясь к экзамену по основам марксизма-ленинизма, мы заучивали фразу Энгельса «Случайность есть дополнение и форма проявления необходимости». Я не очень её понимал — ведь случайность непредсказуема, спонтанна!

Совершенно ясно, что монета падает с равной вероятностью либо на «орла», либо на «решку» (термины «аверс» и «реверс», по крайней мере в применении к монете, были нам тогда неведомы). И игральный кубик падает с равной вероятностью на любую из его шести граней. Чистая случайность! При чём тут необходимость, которая предполагает возможность воздействия, влияния на результат? Это же явный парадокс!

Но глубоко над этим я не задумывался — в молодой студенческой жизни было так много интересного, зачем забивать голову философскими проблемами: сдал, «отстрелялся» и забыл! Другое дело физика, теоретическая механика, сопромат — вот это действительно интересно.

Потом были становление в профессии, туризм, молодёжное общение, женитьба, рождение дочери. В общем, много лет было не до высоких материй. И только в более зрелые годы, когда прочитал выражение древнего китайского мыслителя Чжуан-Цзы «случайности не случайны», впервые задумался над его смыслом.

Позже, после знакомством с фразой Вольтера «Случайностей не существует — всё на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвестие», я подумал — а ведь это тот самый «идеализьм» в чистом виде! Неужели случайности (по крайней мере некоторые из них — этой оговоркой я оставил себе путь к отступлению) на самом деле не случайны?

Стал вспоминать вроде бы случайные эпизоды из своей жизни, пытаясь осмысливать неминуемое её изменение, если бы они произошли иначе.

О некоторых из них расскажу.

На заводе, где до Отечественной войны работал мой отец, во время осады Одессы выполняли оборонные заказы. Когда железная дорога была уже отрезана, он получил для нашей семьи посадочные талоны на пароход, отходящий в определённый день и час — родители к тому времени давно поняли, что оставаться в Одессе нельзя и нужно эвакуироваться.

Условия пропуска на судно были жёсткими — одно «место» (чемодан или баул) и один рюкзак на человека.

Мы жили в трёх кварталах от знаменитой Потёмкинской лестницы, ведущей в порт, поэтому рассчитать время ходьбы от выхода из дома до трапа судна было несложно. Но моя мама никак не могла окончательно определить, что из вещей необходимо взять, а что для этого из уже уложенных вынуть: «Надо взять вот это… Нет, наверное, лучше это… Но тогда придётся вынуть ещё и то, а оно очень нужно…».

Папа нервничал: «Мы опоздаем! Могут быть неожиданные задержки! Поторопись!». Но мама, обычно очень решительная, растерянно несколько раз перекладывала вещи. Наконец папа сказал: «Хватит!», мягко отодвинул маму от чемоданов, закрыл их, и мы вышли из квартиры.

Перед моими глазами яркое воспоминание — летний солнечный день, голубое небо, мы с родителями проходим по запруженной людьми площади перед входом в порт, у меня за плечами игрушечная двухстволка и сшитый мамой рюкзачок. Вдруг начинается налёт немецких самолётов на порт, а отбомбившиеся обстреливают из пулемётов собравшуюся на площади толпу. Помню крики, панику, бегущих людей.

А наш пароход, чтобы не быть неподвижной мишенью для бомб, снялся с якоря и вышел в море. Отец был очень огорчён — снова доставать посадочные талоны уже было непросто, так как уехать хотели многие.

Только потом мы узнали, что это событие спасло нам жизнь — пароход в открытом море подорвался на мине, и большинство людей, заполнивших его каюты, помещения и трюмы, погибли. Эта участь ждала бы и нас, если бы мама упорно не тратила драгоценное время перед выходом из квартиры; тогда мы успели бы попасть на пароход до налёта…

Другой случай помню по рассказам матери. В городке, куда мы эвакуировались, нас вместе с несколькими десятками других работников завода и их семей разместили в зале местного музея. Зима 1941 г. была очень суровой. Зал не отапливался, все спали на полу. Тёплых вещей было мало, о матрацах и не мечтали, и я заболел двухсторонним крупозным воспалением лёгких. Медиков не хватало (многих мобилизовали), лекарств практически не было. Очень высокая температура не падала, я заходился кашлем и умирал.

Мама в отчаянии обращалась к местным жителям, которые не очень привечали эвакуированных, заполнивших небольшой патриархальный городок, но все отводили глаза и разводили руками. Однажды в очереди за хлебом мама рассказала о нашей беде пожилой женщине. Та сказала, что есть старый и очень опытный врач-пенсионер, и если он меня не спасёт, то надежды нет. Адреса она не знала, но примерно описала окраину городка, где живёт врач.

Поздно вечером мама пошла туда и стала спрашивать о докторе. На стук в дверь реагировали далеко не все — свои так поздно не ходят, а чужим открывали неохотно. Она обошла много домов, очень замёрзла, практически обессилела и решила возвращаться — нереально, не имея даже приблизительных сведений об адресе или внешнем виде дома, найти именно тот, который ей так нужен.

Пройдя на обратном пути квартал, она неожиданно для себя свернула в сторону и решила: «Постучусь ещё во второй от угла, где в окнах есть свет, и если опять не повезёт — значит, не судьба…».

Ей открыла пожилая женщина, сказала «доктор болен и не принимает», и закрыла дверь. Мама в отчаянии стала на обледенелом крыльце на колени и начала молиться. Она не могла потом объяснить, кому и как она молилась. Раньше ей это не пришло бы в голову — сказывалось атеистическое воспитание в 20-х — 30-х годах.

Через какое-то время жена доктора открыла дверь и сказала: «Поднимитесь и ждите». Вышел старенький врач, закутанный поверх пальто в платок, и пошёл с мамой. Он меня вылечил.

А если бы мама, уже уходящая, не решила почему-то вернуться и постучать именно в этот дом, ничем не отличающийся от других, меня бы не стало…

Мой отец приходил в себя после серьёзной операции. Немолодой возраст, «букет» хронических болезней, общий наркоз — я после работы подолгу сидел рядом с его кроватью у двери. А в глубине четырёхместной палаты, у окна, лежал Виктор Петрович, перенесший такую же операцию днём раньше, и дремал. До этого они успели познакомиться, у них оказалось много общего — оба инженеры-механики, работали в близких отраслях, нашлись интересные темы разговоров.

Вдруг я услышал, что Виктор Петрович захрапел. «Говорят, нехорошо так крепко спать на закате», — подумал я. Но через мгновение понял, что храп этот мне не нравится — звуки какие-то неестественные, больше похожи на свистящие хрипы.

Я выбежал в коридор и попросил медсестру позвать дежурного врача. Та, не торопясь, зашла в палату сама, посмотрела на Виктора Петровича и сказала: «Зачем врача беспокоить? Ну, заснул человек, похрапывает, ослаб после операции, бывает». Тем не менее я взволнованно настаивал. Сестра рассердилась — «Вы врач? Нет? Так не отвлекайте доктора!» — и ушла.

Бросился в ординаторскую. Дежурный врач, миловидная молодая женщина с выбивающейся из-под белой шапочки русой прядью, доброжелательно взглянула на меня и спросила: «Вы что-то хотели?». Я сбивчиво попытался объяснить. Врач отнеслась к моему рассказу серьёзнее, чем сестра, взяла тонометр, пошла вместе со мной в палату и начала зачем-то измерять Виктору Петровичу давление. Но все её последующие действия были настолько неуверенными, что я набрался смелости и спросил:

— Вам не кажется, что нужно немедленно вызвать зав. отделением?

— Почему?

— Что-то с лёгкими, — неуверенно сказал я.

— Вы врач?

— Нет…

А что я мог ответить? Я действительно не врач, но какой-то внутренний голос говорил мне, что ситуация опасна.

И я решился:

— Я, конечно, не могу настаивать, но лучше перестраховаться. Если я окажусь прав — больной может умереть. Где Арнольд Михайлович?

— Он проводит лекцию в «красном уголке» студенческого общежития. Я попробую туда позвонить и попрошу позвать его к телефону, — растерянно сказала врач.

— А где это общежитие?

— Здесь недалеко, на этой же улице, в трёх кварталах от больницы.

— Нельзя терять время. Пока вы будете объяснять дежурной, пока она подойдёт в «красный уголок», если вообще захочет оставить свой пост, пройдёт время, а у нас его нет. Говорите номер дома, я сам поеду за ним, это будет быстрее.

Выбежал на улицу и, впервые в жизни не прогрев мотор своей любимой машины, дал полный газ. В общежитии буквально влетел в вестибюль и, не реагируя на попытки дежурной меня остановить, бросил: «Где красный уголок? Быстро покажите, человек умирает!»

Распахнув дверь, крикнул:

— Арнольд Михайлович, на выход! В вашем отделении умирает больной!

Нужно отдать должное опытному доктору — он на полуслове прервал своё выступление, схватил куртку, выбежал в коридор, и мы помчались.

Вбежав в палату, Арнольд Михайлович мгновенно оценил ситуацию.

— Необходим кислород, но он у нас в обычные палаты не подведен. Перекладывать на носилки нельзя. Хорошо бы перенести его вместе с кроватью в ту единственную палату, где можно дать кислород, но санитарка и сестра не справятся.

— Берём кровать вдвоём.

— Боюсь, не получится — она тяжёлая, придётся поднимать вместе с ним над остальными кроватями. Не сможем…

— Должны смочь, иначе он умрёт!..

Ни до, ни после этого случая я, совсем не атлет, не поднимал такую тяжесть. По-видимому, сказалось состояние аффекта — мы вдвоём подняли кровать вместе с хрипящим больным, перенесли через три другие, опустили на пол и бегом покатили (благо она была на роликах) по коридору.

Через несколько минут дыхания кислородом Виктору Петровичу стало легче, но врача это не успокоило.

— Необходимо ввести в вену… (он назвал сильнодействующее лекарство, растворяющее тромбы), но у нас его нет, это не наш профиль. Завтра утром через главврача можно будет его получить, но это будет слишком поздно.

— А где оно может быть сейчас?

— В реанимационном отделении Кардиоцентра.

Не буду подробно рассказывать, как Арнольд Михайлович договаривался с дежурным врачом того отделения, как я помчался туда поздним вечером, безобразно превышая скорость, как умолял врача, передумавшего отдавать ампулу.

Важно, что Виктор Петрович выжил. После выписки он побывал у нас дома. Дождавшись моего прихода с работы, Виктор Петрович молча приобнял меня за плечи и тихо сказал: «Много слов говорить не буду. Вы мой спаситель! Спасибо!

А если бы я не подумал во-время о тревожных симптомах, не имея для этого оснований, и не вмешался так активно, он бы непременно умер…

Моя близкая знакомая рассказала мне о событии, происшедшем с её сотрудницей. Та шла с работы, погружённая в свои мысли, и не сразу обратила внимание на девочку лет семи, стоявшую с растерянным лицом на тротуаре. Пройдя мимо неё несколько шагов, женщина подумала: «Что-то с этим ребёнком не так». Возвращаться не хотелось — она и так задержалась на работе и торопилась домой, чтобы успеть к началу увлёкшего её сериала. Первая мысль — «мне, как всегда, больше всех надо; наверное, показалось». Но что-то настойчиво заставило её вернуться и спросить:

— Девочка, у тебя всё в порядке?

— Я потерялась, — дрожащими губами тихо ответила девочка.

— А где ты живёшь?

— Улицу знаю, но не знаю, как её найти…

— А номер дома знаешь?

— Он красный, с балконами, я его узна́ю.

— Придётся пропустить сериал, — подумала женщина, взяла девочку за руку и повела на названную улицу, до которой было совсем недалеко.

Быстро нашли нужный дом. «Надо довести её до квартиры», — решила она, поднялась на указанный этаж и позвонила. Дверь открыл мужчина, схватил девочку на руки и крепко прижал к себе.

Женщина не верила своим глазам — перед ней стоял повзрослевший на много лет человек, который юношей был её первой школьной любовью… Они расстались после глупой размолвки, он вскоре уехал, и они не виделись много лет. Она побывала замужем, вскоре разошлась и жила одна. Как потом выяснилось, он тоже был на грани развода. В результате этой счастливой встречи они через некоторое время поженились.

А если бы женщина, поколебавшись, не вернулась к девочке — ведь многие проходили мимо, а она так торопилась…

Мой знакомый рассказал мне о невероятном событии, которое произошло с его соседкой. Во время эвакуации в 1941 г. она отстала от поезда, где после гибели матери ехала вместе с сестрой. Когда их состав остановился на полустанке, пропуская воинский эшелон, молодая женщина выбежала из вагона за водой. Неожиданно начался налёт немецких самолётов, состав тронулся, и она не успела до него добежать.

Потом долго пыталась разыскать сестру, но ей это так и не удалось.

Прошло много лет. Она летела домой из командировки. Неожиданно пассажирам объявили, что из-за резкого ухудшения погоды аэропорт прилёта закрыт, а их самолёт перенаправили на запасной аэродром. Лётная погода в ближайшие сутки там не ожидалась, она решила сдать билет и ехать поездом.

На вокзале женщина узнала, что домой можно в этот день попасть двумя поездами. Билетов на них не было, и кассир в ответ на обещание «не остаться в долгу» порекомендовала ждать в надежде на сдачу билета либо открытие брони незадолго до отхода поезда.

Действительно, примерно за час до отправления первого из нужных ей поездов в кассу обратился мужчина, пожелавший сдать билет. Он был нетрезв, небрит, сразу не понравился, и этот билет она не взяла. Потом женщина не могла сама себе ответить, почему впечатление от неприятного человека повлияло на её решение — ведь общение с ним в дальнейшем не предполагалось, а другой возможности могло и не быть.

Только через некоторое время она смогла взять билет на второй из поездов. Он был проходящим, стоял на этой станции недолго, в коридоре вагона никого не было. Женщина вошла в купе, расположилась, переоделась и пошла к проводнице за бельём и чаем.

В коридоре навстречу ей шла женщина, удивительно похожая на её покойную мать, и с изумлением смотрела на неё. Обе в растерянности остановились.

Мелькнула мысль: «Но у мамы не было сестёр». Сестёр… Сестра? И она, ещё не веря догадке и едва шевеля губами, произнесла «Света? Это ты?!». А та одновременно и тоже почти шёпотом в ответ: «Таня, ты?!».

Так сёстры встретились через много лет.

А если бы женщина взяла бы сдаваемый билет, что было бы совершенно естественно — подумаешь, не понравился ей его владелец! Тогда она поехала бы на другом поезде и не встретилась с сестрой.

О подобных, казалось бы — совершенно случайных и непредсказуемых событиях все мы не раз слышали, многие сами попадали в аналогичные ситуации. Их перечень можно было бы продолжить, но это принесло бы лишь дополнительную информацию, пусть интересную, но не приближающую нас к пониманию главного вопроса — действительно ли они случайны? С учётом их судьбоносности я всё чаще задумываюсь об этом.

Вся наша жизнь состоит из множества мелких, незначительных действий. Задумываться перед совершением каждого из них невозможно — вспомним притчу о сороконожке, которая не сдвинулась бы с места, если бы каждый раз решала, какой ногой сделать шаг. Поэтому мы размышляем только над серьёзными (как нам кажется!) поступками, а все остальные совершаем, не задумываясь. Это понятно — ведь вероятность их серьёзного влияния на нашу жизнь чрезвычайно мала, и вспоминаем мы о них только после того, как судьбоносное событие произошло, а все другие обычно забываем навсегда. Но почему некоторые из них так ощутимо влияют на нашу жизнь?

Причина этого находится за пределами нашего понимания и плохо поддаётся осознанию. Но неразумно отбрасывать предположения только потому, что «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Альберт Эйнштейн высказал эту мысль по-научному коротко: «При помощи совпадений Бог сохраняет анонимность». Но как это происходит? И как понять это атеистам?

Я не философ и не берусь судить об этом. Однако не исключаю, что совершение таких случайных, но судьбоносных действий — результат непостижимой для нас работы подсознания, проявления той самой интуиции (предчувствия, озарения), не имеющей никакого отношения ни к логике, ни к доказательствам. О ней все знают, но механизма действия не понимает никто.

Возможно, в тех случаях, когда наш одномоментный бессознательный выбор очень важен, а иногда и напрямую влияет на судьбу, именно интуиция каким-то образом подталкивает нас к тому, а не иному решению. В приведенных выше примерах это:

— не свойственное моей решительной маме откладывание выхода из дому при явном риске опоздать на пароход.

— спонтанное решение мамы о выборе дома, где жил врач.

­— моя не имеющая оснований настойчивость при вызове зав. отделением.

— возвращение спешащей женщины к потерявшейся девочке и его последствия.

— нежелание соседки моего знакомого взять первый из возвращаемых билетов.

Можно предположить, что эти действия, которые привели к жизненно важным результатам, были совершены не случайно в общепринятом понимании, а под влиянием интуиции. Кстати, перечисляя их здесь, я обратил внимание, что четверо из пяти совершивших их людей — женщины, у которых, по мнению многих исследователей, более развито правое полушарие, в то время как за логические действия отвечает левое.

Не напрасно Альберт Эйнштейн сказал: «Интуиция — священный дар, разум — покорный слуга».

Попытки осмыслить гипотетические механизмы такого процесса, как интуиция, пока непродуктивны даже для специалиста. Один из самых крупных учёных в этой области академик Н. П. Бехтерева, директор Института мозга, в книге «Магия мозга и лабиринты жизни» написала по этому поводу: «Вопрос поставлен. Задача следующих поколений учёных — изучать эти явления и постараться подобрать к ним ключи».

Образно сказал по этому поводу Анатоль Франс: «Случай — псевдоним Бога, когда он не хочет подписаться своим собственным именем».

Исключать это необычное предположение не хочется — а вдруг?