Я приведу здесь только два косвенных, но исключительно сильных аргумента (из числа многих, собранных в книге), но прежде замечу, что все обвинения в адрес композитора основываются (по умолчанию!) на том, что разговоры с участием Локшина и его обвинителей не могли быть подслушаны.
[Дебют] Владимир Максаков
«Я НЕ ОШИБЛАСЬ, ВЕРЯ В НЕГО…»
Александр А. Локшин. Музыка, оскорбительная для Сталина. — 2-е изд. — Ганновер: Семь Искусств, 2024. — 227 с.
В начале этого года уже вторым изданием вышла в свет книга математика Александра А. Локшина «Музыка, оскорбительная для Сталина». Это название не метафора, а точная цитата — так была охарактеризована музыка отца автора, выдающегося композитора Александра Лазаревича Локшина (1920 — 1987). Главную часть этой книги составляет документальная повесть «Гений зла» — и многочисленные дополнения и приложения к ней. Однако содержание «Музыки, оскорбительной для Сталина» гораздо глубже, интереснее и трагичнее, чем может показаться на первый взгляд.
Жанр этой небольшой книжки определить не так просто. Повесть, исторический детектив, документальное расследование, история одной семьи? Думается, все эти определения не совсем точны, потому что разговор о прошлом — особенно о таком, как в этой книжке — всегда выламывается из привычных рамок.
Сюжет книги — расследование клеветы, обрушившейся на композитора. Любой пересказ будет упрощением, но в общих чертах эта история такова: двое уважаемых людей — преподавательница английского языка Вера Прохорова (дочь последнего владельца «Трехгорной мануфактуры») и математик, правозащитник и поэт Александр Есенин-Вольпин (сын Сергея Есенина), вернувшись в Москву из лагеря (Прохорова в 1956) и из высылки (Есенин-Вольпин в 1953) обвинили Локшина в доносе, из-за которого их арестовали. Усилиями многих других уважаемых людей (Святослава Рихтера, Юрия Нагибина, правозащитника Анатолия Якобсона и других) слух о «Локшине-доносчике» широко распространился. В итоге композитор был фактически подвергнут при жизни остракизму. Настороженное и даже враждебное отношение к Локшину и к его музыке сохранялось долгое время и после его смерти в 1987 году. Но как с этой трагической канвой соотносится книга?
Личные воспоминания автора переплетаются здесь с обильным цитированием документов, что создаёт, пожалуй, одно из самых удивительных исследований частной жизни в Советском Союзе и постсоветской России. Кажется, сам о том не догадываясь, Локшин-младший проводит во многом уникальную источниковедческую работу об исторической памяти и её культурных механизмах. На написание этой книги у него ушло около тридцати лет.
Без преувеличения можно сказать, что история Локшина детективная. Режиссер Олег Дорман, узнавший о ней от великого дирижёра Рудольфа Баршая (фильм «Нота»), сказал как-то, что эта история — одна из главных историй второй половины ХХ века. И это не просто красивые слова: в том, что на смену сталинским репрессиям приходит огромная историческая травма, а невиновного человека травят за воображаемые преступления, в этом трудно не увидеть метафору истории России XX века. Но что же здесь происходит с точки зрения микроистории?
В своём расследовании Локшин-младший открывает скрытый пласт культурной и интеллектуальной жизни послевоенного советского времени. И этот слой оказывается, к удивлению читателя, пространством, которое тоже — хоть и неявно — контролировалось КГБ. Фигура Локшина оказалась столь подходящей для такой манипуляции, что, если бы этого композитора не существовало, его надо было бы придумать. Для чего? Ответ прост: для создания либеральных репутаций людям, «бесстрашно» обличавшим Локшина — и для прикрытия тех, кому оно было необходимо по долгу службы. Вроде бы благородный пафос обличения (и разоблачения) оказывается здесь, к сожалению, порождением исторической травмы сталинизма. Как же Локшин-младший доказывает эту, мягко говоря, непопулярную точку зрения?
Я приведу здесь только два косвенных, но исключительно сильных аргумента (из числа многих, собранных в книге), но прежде замечу, что все обвинения в адрес композитора основываются (по умолчанию!) на том, что разговоры с участием Локшина и его обвинителей не могли быть подслушаны. Но эти разговоры велись не с глазу на глаз в лесу, а на частных квартирах или в нетрезвых компаниях, блуждавших по ночной Москве конца сороковых.
Как выяснилось впоследствии из книги Юрия Айхенвальда «Последние страницы» (2003), ближайшей, неразлучной подругой Есенина-Вольпина была в то время дочь (расстрелянного) специалиста по прослушиванию жилых помещений. Кроме того, в 1945 году группа студентов была арестована за чтение антисоветских стихов Есенина-Вольпина (о чём есть убедительное свидетельство известного математика Михаила Цаленко). Между тем самого Есенина-Вольпина арестовали не тогда же, а четыре года спустя — и кажется очевидным, что всё это время он, как автор стихов, был под неусыпным надзором. (Локшин, между тем, впервые познакомился с Вольпиным только весной 1949 года).
Что касается Веры Прохоровой, то, как писала она сама, ее мать была сотрудницей «Интуриста», с самого своего основания в начале тридцатых бывшего частью НКВД. Прохорова этого как будто не понимала — как и того, что ее двоюродная тетя Вера Гучкова-Сувчинская-Трэйл была советской разведчицей. И так же она будто бы не знала, что ее двоюродный дядя был заслуженным агентом НКВД с позывным «Лекал». Проще говоря, Прохорова не понимала сути происходившего в ее собственной семье, жила отчасти в придуманном мире, который пересекался с реальностью под весьма причудливыми углами.
Все эти факты Локшин-младший почерпнул из опубликованных источников и его метод работы с ними не может не вызывать уважения у профессионального историка. Следить за его расследованием, кроме всего прочего, очень интересно.
Вывод, к которому приходит Локшин-младший, таков: Вольпина и Прохорову арестовали не потому, что на них кто-то донес, а для того, чтобы прикрыть «засветившегося» агента.
Пожалуй, ключевой метафорой того, что описывает Локшин-младший, является иллюзорный мир, где существовали (и сосуществовали!) диссиденты и правозащитники, искренние коммунисты и державшие нос по ветру карьеристы, наконец, агенты КГБ. Главное же впечатление от этой уникальной реконструкции, пожалуй, таково: люди могли быть верными слугами режима (и даже помогать органам), сами о том не зная. Это пространство эпистемологического тупика, где между собой соревновались в основном не истина и ложь, а так сказать, разные виды лжи.
Нельзя не сказать и о том, что итогом распространившихся слухов стал фактический отказ музыкантов от исполнения произведений Локшина. Для исполнения музыки Локшина нужно было иметь мужество. Им при жизни композитора в полной мере обладал только Рудольф Баршай.
Думается, этот текст будет неполным без упоминания и Марии Юдиной (известной своей непримиримостью к моральной нечистоплотности), которая пророчески написала ещё в 1961 году в письме, целиком посвященном личности Локшина:
«Я рада, что человек осуществил свою задачу, не зря живет на свете, что я не ошиблась, веря в него, и не ошиблась, помогая ему в обычной жизни, и была ему другом в тяжелые дни и часы».
В первом издании книги О. Адамовой-Слиозберг отрывок о Вольпине отсутствовал (был выкинут редакцией, чтобы не раздражать общественное мнение и вообще…). Узнав об истории Локшина, издатель — Семен Самуилович Виленский (прошедший на общих работах сталинские лагеря) выпустил переиздание, восстановив выкинутый отрывок. Тогда он сказал мне примерно следующее: «Когда я узнал, что Вольпин был одним из обвинителей Локшина, я сразу засомневался. Он (Вольпин) не нуждался ни в каких доносах! ОНИ знали о нем все.»
Из книги: ОЛЬГА АДАМОВА-СЛИОЗБЕРГ. ПУТЬ.
(М.: Возвращение, 2002, c. 188–189)
«1 августа 1951 года мне исполнилось сорок девять лет. В гости ко мне пришли Эмка Мандель, Алик Вольпин (Есенин), Валя Герлин [дочь агента «Горба» – А.Л.] и Юра Айхенвальд. В подарок они мне принесли бутылочку портвейна. Я совсем забыла, что Алику нельзя пить. Разлили половину бутылочки и выпили за именинницу. Второй тост захотел произнести Алик.
Дело было летом, одно окно было разбито, а всегда, когда собирались четыре-пять человек ссыльных, «вертухаи» (сотрудники МГБ) шныряли под окнами.
Итак, тост поднял Алик
– Я пью, – сказал он своим громким, скрипучим голосом, – Я ПЬЮ ЗА ТО, ЧТОБЫ ПОДОХ СТАЛИН! [Здесь и далее все выделения в тексте сделаны мной – А.Л.]
Моих гостей как ветром сдуло. Я осталась вдвоем с Аликом.
– Замолчи! Ты же губишь и меня и себя! Замолчи!
– Я СВОБОДНАЯ ЛИЧНОСТЬ, – важно ответил Алик, — И ГОВОРЮ, ЧТО ХОЧУ. Я ПЬЮ ЗА ТО, ЧТОБЫ ПОДОХ СТАЛИН!
Я хотела зажать ему рот и как-то стукнула его по губам, в результате чего он очень податливо упал на пол и немного тише, но так же четко и раздельно повторил:
– Я ПЬЮ ЗА ТО, ЧТОБЫ ПОДОХ СТАЛИН. Я СВОБОДНАЯ ЛИЧНОСТЬ, ВЫ НЕ СМЕЕТЕ ЗАЖИМАТЬ МНЕ РОТ.
Я опять стукнула его по губам, а он продолжал повторять свой тост, но все тише и тише.
В паническом ужасе я начала просто бить его по губам, по щекам, куда попало, а он продолжал бормотать одно и то же.
Наконец встал и сказал мне:
– Я презираю вас, как МГБ, – и ушел.>>
Этот текст нужно, конечно, читать медленно. На мой взгляд, О. Адамова-Слиозберг нарисовала с симпатией портрет совершенно уникального персонажа, достойного занять свое место рядом с Дон-Кихотом и Швейком. Но продолжу прерванную цитату.
<<Тотчас вернулись Мандель, Валя и Юра. Оказывается, они бегали под окнами и сторожили, не появятся ли «вертухаи», но таковые не появились. Потом вышел Алик. Они проследили, куда он пойдет, и, убедившись, что он пошел домой, прибежали ко мне.
Назавтра Валя пришла ко мне и сказала, что Алика не было на работе, а когда она его навестила, то увидела, что он лежит избитый, с такими синяками под глазом и на губах, что идти на работу не может.
– Вавка, – сказала я, – иди к нему, отнеси ему от меня вчерашний пирог, который он не съел, и попроси за меня прощения.
Валя исполнила поручение и вернулась с томиком Лермонтова, который посылал Алик мне в подарок с надписью: «Дорогой Тигре Львовне, которая бьет не в бровь, а в глаз». Но, к сожалению, инцидент на этом исчерпан не был.
Дней через пять он поправился и пошел на работу. Его школа помещалась близко от швейного ателье, где я работала начальником цеха. Он частенько заходил за мной после конца работы, и мы вместе шли домой. Увидев, что он цел и невредим, я издали крикнула ему:
– А! Ты пришел! Ну, ты не сердишься на меня? – на что последовал громогласный ответ через весь цех:
– НЕУЖЕЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО ЭТОТ ПОДЛЕЦ СТАЛИН МОГ НАС РАССОРИТЬ?
Мою реакцию можно себе представить.
Долго-долго я не спала по ночам и ждала реакции МГБ на слова Алика. Никакой реакции не было.
Как-то я поделилась своим страхом с одной из работниц. Она мне сказала:
— Мы все слышали его слова, но сговорились молчать, как будто не слышали.
Какие хорошие были мои девочки!"
Вот уж не думал, что А. С. Есенин-Вольпин был «подставой» от КГБ. Ведь он не просто был в ссылке, его долго мытарили в гэбэшной психушке. Он выходил на Пушкинскую площадь с знаменитым лозунгом:»Выполняйте вашу конституцию!».
Я как-то предположил, что в известной песне Б Окуджавы «А все-таки жаль…» , в ее последней строфе:
«Извозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается,
Значит сегодня что-нибудь произойдет.»
Булат Шалвович имел в виду не Пушкина (как в начале песни), а Есенина-Вольпина с его бесстрашными и демонстративными выпадами против КГБ.
Михаил Поляк: 26.11.2024 в 18:59
«Вот уж не думал, что А. С. Есенин-Вольпин был «подставой» от КГБ. Ведь он не просто был в ссылке, его долго мытарили в гэбэшной психушке. »
======================================================
Дьявол кроется в деталях.
ПАРАДОКСЫ ЛЕНИНГРАДСКОЙ ТЮРЕМНО-ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ БОЛЬНИЦЫ
Цитата первая [1] (см. также [4])
«К моей автобиографии
21 июля 1949 г. я был арестован органами МГБ по ст. 58-10 УК РСФСР 1926 г., подвергнут судебно-психиатрической экспер-тизе и направлен на принудительное лечение в Ленинградскую психиатрическую больницу [ЛТПБ]; 9 сентяб1950 г. это дело бы-ло пересмотрено Особым Совещанием при МГБ и я был сослан в г. Караганду на 5 лет. Освобожден от ссылки Указом об амни-стии от 27 марта 1953 г., после чего вернулся в Москву на по-стоянное место жительства. Постановлением Верховного Суда СССР от 25/I-1956 я был реабилитирован. Вольпин»
Цитата вторая (см. [5, с. 59–60]).
«Из заявления С.Г. Сускина в КПК при ЦК КПСС от 28 ноября 1956 года:
“При царизме сидел в 13-ти тюрьмах; имею возможность сравнить с условиями бериевских тюрем, где я был в 1949–1954 гг. ПЫТКИ, БЕСЧЕЛОВЕЧНОЕ ОТНОШЕНИЕ К НЕВИНОВНЫМ ЛЮДЯМ ПРИ БЕРИЯ НЕ ИМЕЮТ ПРЕЦЕДЕНТА. Мне известно, что врач-лаборант, лет 50-ти, очень хорошо относившаяся к заключенным и высказывавшая мне свое возмущение порядками в ЛТПБ (фамилию не помню), бросилась в Неву, не выдержав этой обстановки.
МНОГИЕ ИЗ ЗАКЛЮЧЕННЫХ, НЕ ВЫДЕРЖАВ УСЛОВИЙ ЛТПБ, УМЕРЛИ В ПЕРИОД МОЕГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ”».
Цитата третья (см. [3, c. 247]).
«Теперь про Вольпина, как Вольпин туда [в Караганду] по-пал. Он получил, оказывается 5 лет ссылки. Выяснилось, что су-ществует такая возможность: тебя могут арестовать, предъ-явить 58-ю , потом ты проходишь экспертизу, тебя признают психически ненормальным, после этого ты ГОД-ПОЛТОРА ПРИМЕРНО БОЛТАЕШЬСЯ В ТЮРЕМНОЙ БОЛЬНИЦЕ [ЛТПБ], ГДЕ КОРМЯТ НОРМАЛЬНО, ПРОГУЛКИ, БИБЛИОТЕКА –
В ОБЩЕМ, СОВСЕМ НОРМАЛЬНАЯ, ПРИЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ.
И после этого, мало того, что тебя не отправляют в лагерь, те-бе еще дают 5 лет свободы. Оказывается, вот таким образом можно было спастись от советской власти, от ее карающей ру-ки. Это было потрясающе!»
Я выделил заглавными буквами наиболее выразительные места в двух последних цитатах.
Контраст между этими цитатами колоссален. А ведь речь в них идет об одной и той же Ленинградской тюремной психиатри-ческой больнице и об одном и том же 1949 годе. Полагаю вполне естественным, что Вольпина берегли, – он был нужен «системе» (и не только в деле моего отца).
[1] http://memo.ru/d/197600.html
[2] http://www.hrono.ru/biograf/bio_we/volpin.html
[3] Айхенвальд Ю.А. Последние страницы. – М., РГГУ, 2003.
[4] Вольпин А.С. Избранное. – М., РГГУ, 1999.
[5] Прокопенко А.С.Безумная психиатрия. – М.: «Совершенно сек-ретно», 1997.
Те, кто собрался строить «Прекрасную Рассею будущего» обещали открыть архивы и обнародовать имена доносчиков.
Если сдержат обещание — многое прояснится.
Встречаясь, «делились душой» на двоих
Под водку в беседе приватной —
Сдавали потом «закадычных» своих,
А те их сдавали обратно…
Хотя… я бы давно забыл про эту историю…
Когда-то кто-то съел кого-то…
Ну съел! Потом похоронил,
Но что за глупая охота
Искать дерьмо, того кто сгнил?
И после сытного обеда,
А иногда и натощак
Находкой вымазать соседа,
Запачкав прежде СВОЙ пятак!
Я благодарен Редактору, опубликовавшему эту рецензию профессионального историка Владимира Максакова на мою книжку. Теперь у дирижеров и директоров филармоний будет, наконец, возможность брать материал о судьбе композитора (для аннотаций и буклетов к концертам) не из трудов Бориса Иоффе, а из этой рецензии.
Почему я так рад этому обстоятельству?
Дело в том, что на протяжении ряда лет (больше десяти) музыковед и композитор Б. Иоффе вбивал в головы своих читателей дезинформацию о моем отце. Прежде всего – речь о «пытках», которые якобы перенесла Прохорова в тюрьме и лагере. Это – сознательная дезинформация (в реальности Прохоровой, как и Вольпину, в заключении были созданы привилегированные условия; см. мою книжку, доступную в интеренете). Дезинформация эта очень чувствительная для моего расследования, одна из отправных точек которого – в том, что Прохорова и Вольпин были нужны заказчику клеветы на Локшина целыми и невредимыми. Зачем? Затем, чтобы, выйдя на свободу, навсегда утвердить обвинение в адрес моего отца. Они должны были гарантированно выжить.
Следует признать, что этот план почти сработал – Вольпин и Прохорова, прожившие долгую жизнь, в течение более полувека неутомимо «разоблачали» Локшина. Сплетня о Локшине оказалась успешно внедрена в головы интеллигенции.
Один знакомый музыкант (назову его N), сказал мне по поводу моего конфликта с Иоффе следующее:
— Ну, что ты прицепился к этому слову (к «пыткам»)! Для меня, например, ждать автобуса на остановке – пытка…
На что я тогда ответил:
— Дорогой N, перечисли, пожалуйста, по очереди все те пытки, которые ты бы перенес в сталинское время, не оклеветав своих обоих родителей и любимую женщину. Для начала даже не сами пытки, а всего лишь угрозу их применения…
На этом наш спор закончился.
В заключение скажу то, что мне представляется бесспорным.
Дезинформация – это преступление. Борис Иоффе – дезинформатор. Пользоваться его текстами для аннотаций и буклетов – дурной тон.
Надеюсь, что этим своим откликом не нарушил правила Гостевой.
«…Пожалуй, ключевой метафорой того, что описывает Локшин-младший, является иллюзорный мир, где существовали (и сосуществовали!) диссиденты и правозащитники, искренние коммунисты и державшие нос по ветру карьеристы, наконец, агенты КГБ. Главное же впечатление от этой уникальной реконструкции, пожалуй, таково: люди могли быть верными слугами режима (и даже помогать органам), сами о том не зная. Это пространство эпистемологического тупика, где между собой соревновались в основном не истина и ложь, а так сказать, разные виды лжи.
Нельзя не сказать и о том, что итогом распространившихся слухов стал фактический отказ музыкантов от исполнения произведений Локшина.
Для исполнения музыки Локшина нужно было иметь мужество. Им при жизни композитора в полной мере обладал только Рудольф Баршай.
Думается, этот текст будет неполным без упоминания и Марии Юдиной (известной своей непримиримостью к моральной нечистоплотности), которая пророчески написала ещё в 1961 году в письме, целиком посвященном личности Локшина: «Я рада, что человек осуществил свою задачу, не зря живет на свете, что я не ошиблась, веря в него, и не ошиблась, помогая ему в обычной жизни, и была ему другом в тяжелые дни и часы».
——————————————————————-
Поблагодарим же вместе, уважаемые читатели, Редакцию Портала «СЕМЬ ИСКУССТВ» за то, что в Портале появляются такие дебютанты, как Владимир Максаков, помогающие развеять ещё один иллюзорный миф.
Автору — вдохновения и здоровья.