440 total views (from 2022/01/01),  1 views today

Михаил Моргулис

Цапля, которая улыбалась

(рассказ)

Евгению Александровичу Евтушенко, который просил называть его «Женей»

Мы вернулись с сыном во Флориду. И сидели сейчас на крошечном балкончике. Я потягивал тоник и в который раз думал о нём, но никогда этих слов не говорил: Ты слишком хороший для этой жизни.

Эта фраза вызывала во мне какие-то горькие чувства, я вздыхал, смотрел на залив, и ничего там не видел, а видел сына, таким, каким он родился, крошечного, с длиной тоненькой шеей, как бутон на стебельке. И я повторял про себя: Не могу позволить себе роскошь плакать, могу позволить себе только сцепить зубы.

В одном месте Мексиканского залива рыжел почти непосещаемый йодистый пляж. К вечеру я предложил сыну пойти туда. Вода здесь была светло коричневой. Это морская трава, растущая на дне, выделяла йод. Она была совсем мягкой и ласковой, и когда ноги ступали на её шевелящийся бархат, от неё неслись вверх пузырьки. Вечером наступило почти волшебное время. Серебряная пена каталась по волнам, взлетали вверх светящиеся рыбины, и была почти безмерная тишина. Рыбьи всплески в тишине. Однажды недалеко от меня проплыла морская змея, она величаво поворачивала маленькую изящную голову. Я вспомнил, когда-то приезжий врач выдохнул: Цены вы не знаете! Эта вода лечит кожу, нервы, раны и горло. Если бы богатые бизнесмены об этом узнали, то сделали бы здесь лечебницу, и отбирали за пользование этим пляжем большие деньги.

И вот мы ходили по этой бархатной пушистой траве и радовались жизни. А на берегу стояло несколько цапель. Мне показалось, что одна из них смотрит на нас и улыбается. Осторожно и со смешком, сказал об этом сыну. Он поглядел и шёпотом ответил:

— Да, улыбается чему-то. Наверное, мы кажемся ей смешными…

Луна светила грустной круглой головой. Я начал читать стихотворение моего друга: «Луна, как бледный лик Пьеро, То улыбается, то плачет, И ждёт, когда моя судьба, Как жеребёнок к ней прискачет». Мальчик сказал:

— Жеребёнок, это хорошо…

Потом я прочитал: «Дай Бог, чтобы моя страна меня не пнула сапожищем, дай Бог, чтобы моя жена, меня любила даже нищим». Мальчик сказал:

— Это Женя Евтушенко. Самый лучший поэт на свете. У него любовь с жизнью…

А потом мы пошли бродить с ним по берегу. Он думал о своём. Мы присели на лавочку, в каком-то бедном деревянном ресторанчике.

И вот что сказал мне мой мальчик. Мы разговаривали с ним о богатстве, и я ему говорю: «Ну ладно, всё это у тебя будет, когда ты станешь богатым…». А он посмотрел на меня своими янтарными глазами, Господи, такими родными, как будто моя душа их родила, и говорит: «Я никогда не буду богатым и этих вещей у меня не будет…».

И мне сразу же в этот момент захотелось горько заплакать, но вместо этого, я стал рассказывать про кукушек в России, которые кукуют нам будущее, сколько раз кукушка прокукует, столько мы жить будем… А он смотрит, смотрит, как будто видит не меня сейчас, а представляет маленьким, когда мне было лет семь… А я щебечу, щебечу, на неразлучников попугайчиков перешёл, щебечу, чтобы не заплакать. А он говорит:

— Я тебя маленьким представлял, у тебя волосы хвостиком на лоб падали, и на голове шишка была.

Я говорю:

— Волосы на лоб хвостиком, это называлось чубчиком, а шишка, это Лёнька-жирный мне отвесил портфелем по голове. А портфель был тяжёлым.

— Наверное, я был тогда немного тобой… Но ты спокойный… А я бы Лёньку наверное убил, нет, наверное, простил… как и ты…

И янтарные глаза его улыбнулись, и я был здорово счастлив от этого, от того, что глаза улыбнулись…

Вдруг, мне показалось, случится что-то плохое. Я отвернулся в сторону океана. Как будто стал дышать отравленным воздухом. Кружилось небо, защемило сердце. Прошло, но камешек остался, ворочался, болело. Мы поднялись из-за стола этого дешёвенького ресторана, он дал на чай замурзанному официанту в два раза больше, чем я даю обычно, и мы перешли на тенистую уличку, что тоже тянулась недалеко от залива Мексиканского. А я ему рассказываю, что есть ещё Гольфстрим, такое тёплое течение. А он камешек перед собой футболит, и сосредоточено говорит:

— Уже не такое оно тёплое течение, уже холоднее стало, как всё в этом мире…

— Да, стало. И вот, ещё что выяснилось… Что жизнь на этой земле всего одна…

— А люди всё равно живут муравьиными заботами. Я знал, что всё пройдёт. И эта девочка пройдёт, с крошечным вздёрнутым носом, с узкой косичкой, струящейся из волос. И её пронзительные тонкие пальцы, перебирающие фрукты, пройдут. И красивые серо-синие глаза, они ведь тоже пройдут. Жаль, что её не нарисовал художник… Всё пройдёт, и ты это знаешь. Я сочинил стихотворение: И меня, и тебя, здесь не будет, Молча, тихо, земля всех забудет…

Говорю:

— Это плохое стихотворение… Я, если даже умру, не забуду тех, кого люблю…

Он улыбнулся, и дальше говорит:

— Для чего ты мне жизнь дал… Специально или случайно?

Я говорю, ну, чуть помедлив, потому что сразу не соображал, как ответить :

— Случайно дал, в венской гостинице, с мамой на любовь потянуло…

Он озадачено, но и сосредоточено:

— Поэтому и у меня всё случайно в жизни выходит… ВСЁ случайно… Любви только нет, ни случайной, ни специальной… А может быть такое, что меня заколдовали?

— Когда ты был маленький, то кричал, что зелёная тётка к тебе приходит, и пугает тебя… Потом мы думали, что это от американских мультиков, где зелёные бабки-ёшки, но может быть, это правда, что она к тебе приходила….

— И она могла меня заколдовать…

— А почему тебе это кажется…

— А потому что я, наверное, вижу жизнь глазами этой зелёной тётки…

— А я каким тебе кажусь…

— Ты, другое дело, тебя тётка не касается, она почему-то хорошо к тебе относится и не меняет тебя… А вот ваша собака мне часто кажется зелёной, а хвост у неё как из тумана… А один раз я сказал коту, чтобы он ушёл от вас, и он ушёл… А вот ты скажи, кого бы ты сегодня хотел увидеть?

— ТЕХ, кого бы я хотел увидеть, уже нет…

И он посмотрел на меня, как когда-то посмотрел, года три тому назад, когда я сказал, что любви никому не хватает.

И солнце вошло в его янтарные глаза.

— Если я буду жить, то женюсь на скоропослушнице…

— А кто это, сынок?

— Ну, это такие в платочках, милые, и быстро делают что-то для Бога… А об одной икона есть…

И тут он как-то так вздохнул, что я обмер, и произносит:

— Сейчас из-за угла вынырнет машина и бросится на нас…

И так оно случилось, вылетела машина, с хохочущими в ней другими мальчишками, и прыгнула на нас. Но мальчик успел оттолкнуть меня, а сам упал.

И потом я стоял на коленях, и как зверь зализывал ранку на его виске. Но его уже почти не было. Он улетал. Я вспомнил, что душа ещё некоторое время держится возле тела, и закричал:

— Я тоже, я тоже, я тоже. Я не буду здесь. Подожди…

И наверное, разорвалось у меня сердце, и я стал облачком подниматься, и остановился рядом с другим облачком, которое светилось. Это был он, мой мальчик. И мы вместе увидели на берегу цаплю, и она улыбалась сквозь слёзы.