Соня Тучинская: А что можно? Стихи рождественские можно.

Дмитрий, несмотря на многочисленные любовные связи, никогда не был женат и не имел детей. Означает ли это, что уникальное набоковское ДНК, не оставив следа, окончательно исчезло с лица земли?

Соня Тучинская

А ЧТО МОЖНО? СТИХИ РОЖДЕСТВЕНСКИЕ МОЖНО.

Православное Рождество. К этому празднику мы, евреи, сбоку припека. Правда, мама новорожденного — из наших. И отчим. Ну и младенец, соответственно, по маме. А так — больше ничего. Нам елку нельзя, сочельник — нельзя, поросенка рождественского — ну совсем нельзя.

А что можно? Стихи рождественские можно.

Давайте сегодня в этой связи вспомним не Бродского с Пастернаком, чьи рождественские стихи знает любой школьник, а менее цитируемое дуо. Набокова и Сашу Черного.

Рождественское от Набокова

В отличие от Бродского и Пастернака, Набоков был не просто невоцерковленный, но и вовсе неверующий человек.

Его автобиографические «Другие берега» начинаются следующим пассажем:

“Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь — только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой, но в бездну преджизненную нам свойственно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, к которой летим со скоростью четырех тысяч пятисот ударов сердца в час.”

Понятно, что автор этого прозрения — носитель секулярного сознания. И никаких других доказательств правомерности этого факта не требуется. Но мы их все-таки приведем. Для большей убедительности.

По смерти Набокова в июле 1977-го, согласно его завещанию, не было ни священников, ни отпевания, ни церковной музыки. На скромной гражданской панихиде звучали арии из «Богемы» Пуччини. Возможно, потому, что в этой опере дебютировал когда-то в Милане сын Дмитрий. На панихиде присутствовали Вера, Дмитрий, любимая сестра Елена, двоюродные братья Николай и Сергей, и несколько друзей. На следующий день прах Набокова погребли на кладбище городка Кларенс, по случайному, хотя кто знает, совпадению бесчисленными нитями связанного с русской словесностью 19-го века. При этом присутствовали только Вера и Дмитрий. Опять же, по случайному совпадению, на том же кладбище похоронена двоюродная бабка Набокова Прасковья-Александра Набокова, урожденная Толстая, 1837–1909, и на ее могиле установлено изваяние. Вот удивилась бы старуха, прознав, что обессмертивший фамилию потомок последние 17 лет своей жизни проведет в соседнем Кларенсу Монтре. На могиле Набокова нет креста, нет никаких памятников, а лишь широкая плита сизого мрамору безо всяких украшений, с лаконичной надписью: «VLADIMIR NABOKOV ECRIVAIN 1899–1977». В 1991-ом в этой могиле нашла успокоение его возлюбленная жена Вера Слоним.

В 2007-ом, когда автор этих строк отрешенно стояла у могилы Набоковых, единственный сын Набокова, Дмитрий, был жив. Он ушел в 2012-ом, и его имя начертали на их общем могильном камне.

Дмитрий, несмотря на многочисленные любовные связи, никогда не был женат и не имел детей. Означает ли это, что уникальное набоковское ДНК, не оставив следа, окончательно исчезло с лица земли? Спросите любого преданного Набокову читателя, и он ответит, что этот драгоценный код в абсолютной неприкосновенности сохранился в его текстах, составивших превосходно изданный в России десятитомник, приуроченный к его столетию.

Однако, не пора ли нам вернуться к теме подзаголовка «Рождественское от Набокова», от коей нас довольно-таки далеко отнесло.

Так вот: может ли тот, кто не верует в непостижимого человеческим разумом Бога-Творца, ни, тем паче, в его Сына, написать такие рождественские стихи? Может! Если он Набоков:

(Евангелие Иакова Еврея, гл. 18)

И видел я: стемнели неба своды,
и облака прервали свой полет,
и времени остановился ход…
Все замерло. Реки умолкли воды.
Седой туман сошел на берега,
и, наклонив над влагою рога,
козлы не пили. Стадо на откосах
не двигалось. Пастух, поднявши посох,
оцепенел с простертою рукой,
взор устремляя ввысь, а над рекой,
над рощей пальм, вершины опустивших,
хоть воздух был бестрепетен и нем,
повисли птицы на крылах застывших.
Все замерло. Ждал чутко Вифлеем…

И вдруг в листве проснулся чудный ропот,
и стая птиц звенящая взвилась,
и прозвучал копыт веселый топот,
и водных струй послышался мне шепот,
и пастуха вдруг песня раздалась!
А вдалеке, развея сумрак серый,
как некий Крест, божественно-светла,
звезда зажглась над вспыхнувшей пещерой,
где в этот миг Мария родила.

1918 (Набокову 19 лет!!!)

В ПЕЩЕРЕ

Над Вифлеемом ночь застыла.
Я блудную овцу искал.
В пещеру заглянул — и было
виденье между черных скал.
Иосиф, плотник бородатый,
сжимал, как смуглые тиски,
ладони, знавшие когда-то
плоть необструганной доски.
Мария слабая на Чадо
улыбку устремляла вниз,
вся умиленье, вся прохлада
линялых синеватых риз.
А Он, Младенец светлоокий
в венце из золотистых стрел,
не видя Матери, в потоки
Своих небес уже смотрел.
И рядом, в темноте счастливой,
по белизне и бубенцу
я вдруг узнал, пастух ревнивый,
свою пропавшую овцу.

1924

Рождественское от Саши Черного

Вот милейшее рождественское стихотворение Саши Черного, входящее в цикл его стихов для детей:

РОЖДЕСТВЕНСКОЕ

В яслях спал на свежем сене
Тихий крошечный Христос.
Месяц, вынырнув из тени,
Гладил лен Его волос…

Бык дохнул в лицо Младенца
И, соломою шурша,
На упругое коленце
Засмотрелся, чуть дыша.

Воробьи сквозь жерди крыши
К яслям хлынули гурьбой,
А бычок, прижавшись к нише,
Одеяльце мял губой.

Пес, прокравшись к теплой ножке,
Полизал ее тайком.
Всех уютней было кошке
В яслях греть Дитя бочком…

Присмиревший белый козлик
На чело Его дышал,
Только глупый серый ослик
Всех беспомощно толкал:

«Посмотреть бы на Ребенка
Хоть минуточку и мне!»
И заплакал звонко-звонко
В предрассветной тишине…

А Христос, раскрывши глазки,
Вдруг раздвинул круг зверей
И с улыбкой, полной ласки,
Прошептал: «Смотри скорей!»

По какой-то непонятной мне самой причине это стихотворение про раскрывшего глазки Христа своей наивной трогательной милотой приводит на память барельеф 12 века из Собора Сен-Лазар, что в городке Отён в Бургундии. Ангел тонким пальчиком будит волхвов, спящих под одной круглой рогожкой: один из них уже проснулся, открыл глазки. Сейчас они встанут и отправятся вслед за звездой в Иерусалим, а оттуда в Вифлеем (по легенде, волхвы узнали о предстоящем Рождестве задолго до рождения Иисуса).

Можно ли говорить о Саше Черном как о христианине? Прямого ответа не существует. У нас нет прямых свидетельств того, насколько воцерковленным человеком он был. Родители крестили его в девятилетнем возрасте, чтобы он мог поступить в белоцерковскую гимназию (куда годом раньше не прошел по процентной норме для евреев). Почему достаточно состоятельный отец не отдал его в частную гимназию, где не было процентной нормы — неизвестно. Понятно, что факт крещения, осуществленного над ребенком из прагматических соображений, не делает его автоматически православным христианином. Но в любом случае — нельзя не умилиться трогательной прелести рождественского стихотворения для детей Саши Черного.

ПОСТСКРИПТУМ

Чуть не двадцать лет тому, в самый день католического Рождества, удалось мне попасть в Вифлеемскую базилику Рождества Христова (с израильскими паспортами туда уже не пускали, чтобы братьев наших меньших не волновать), и я своими глазами видела, как дитеньку (пупсика гуттаперчевого голенького), разодетые в парчу и золото дяденьки долго несли через всю базилику к люльке, и под торжественные песнопения туда ее, дитеньку, и уложили.

В тот самый момент я окончательно поняла, почему иудаизм не стал, как изначально было Им задумано, всеобщей мировой религией. Нету в ТАНАХе таких обворожительно умильных сказок про спящих под одной рогожкой волхвами с заранее припасенными для младенчика подарочками; с чудодейственными родами женщины, не познавшей мужчины, в хлеву, среди мимишных осликов и козликов… И прочими очаровательными побасками, без которых «детей, женщин и прислугу» к Богу (что бы под этим не подразумевалось) не привязать. Полюбить всевечного, всесущего, вездесущего и НЕ имеющего образа Lord of Universe способна только та общность людей, которой Самим и приписана эта почетная миссия.

Когда-то я спросила Шмуэла Мушника, того самого, который у меня «Хранитель Хеврона», почему, водя меня по Иерусалиму, он решил ждать меня снаружи, вместо того, чтобы вместе со мной посетить Храм Гроба Господня, куда евреи заходят конечно же не молиться чужим богам, а просто из познавательно-эстетических интересов.

Вот почти дословно его ответ:

Видите ли, частично я с Вами согласен. Поэтому, будучи в Египте, я не раздумывая войду в любой из их древних языческих храмов. Они давно превратились в музеи, так как этим богам уже давно никто не поклоняется. Так же ничто не препятствует мне посетить любую мечеть, если, конечно, хозяева ничего не будут иметь против. Мусульмане так же, как и евреи, молятся единому Богу, и в мечети нет Его изображений. А вот в христианский храм я зайти не могу. В нем молятся сыну божьему. Для меня такое место, при всем моем добром отношении к христианам — языческое капище. Ведь у Б-га, если Вам известно, не может быть никаких сыновей, так же, как и любых других родственников, как то: жен, сестер или своячениц…

В другой мой приезд в Израиль Мушник повез нас с подругой в гробницу праматери Рахели под Вифлеемом. Именно здесь, в этом святом для евреев месте, Рахель, жена «миловидная и праведная», передавшая «ласковую ночь глаз» и «особый смык губ» своему первенцу, Иосифу, боготворимому мальчику, утерянному Иаковом на целую жизнь и потом вновь обретенному, умерла во вторых родах на руках безутешного Иакова. И здесь же была им похоронена.

Мы с подругой были до основания потрясены всем увиденным: страшными бетонными стенами с колючей проволокой по верху по обе стороны дороги, охраняющими евреев на пути к могиле праматери Рахели от их звероподобных соседей; сторожевой вышкой, из бойниц которой в любую минуту бойцы АОИ могли открыть огонь по нередким здесь террористам. И это буквально во дворе перед входом в гробницу. Но более всего нас, вышедших из женской части гробницы, изумили слова Мушника, вышедшего из мужской ее части. Тут нужно пояснить для несведущих, что сюда приезжают на молитву еврейские женщины, и не только из Израиля, но и со всего мира, в надежде излечиться от бесплодия. Ведь своего первенца Иосифа маленькая Рахель не могла зачать долгих двенадцать лет, и должна была прибегнуть к очаровательной плутовской сделке с дудаим (мандрагоровы яблоки) со своей начисто лишенной женской прелести, но необычайно чадородной сестрой Леей.

Мы видели, как истово молились эти поразительно не схожие между собой ни внешним обличьем, ни убранством женщины, прося помощи у праматери Рахели.

Так вот, на выходе Мушник, состроив умильную физиономию с нескрываемым сарказмом дурашливо заголосил «Мамочка Рахель, дай нам бебичку… Ну, что, правильно я показал, как они там молятся», — раздраженно спросил он.

«А что же в этом плохого», — хором вопросом на вопрос ответили опешившие мы.

«А то, что евреи должны молиться только Одному Ему, и никому более, и у Него же просить помощи», — был его ответ.

На этом, не таком уж далеком, как может показаться, от рождественской темы эпизоде и закончим эти заметки, в которых сумбур явственно преобладает над музыкой.