Александр Локшин: К вопросу о науке «История»

Насколько велик должен быть уровень достоверности события, чтобы его можно было включать в анналы Истории? Ответ на этот вопрос может быть получен экспериментально. Думаю, что уровня в 80% уже достаточно.

Александр Локшин

К ВОПРОСУ О НАУКЕ «ИСТОРИЯ»

1. В этой заметке я собираюсь высказать свое мнение об Истории как науке, о которой, впрочем, имею довольно приблизительное представление.

Речь пойдет о высокоразвитых тоталитарных и пост-тоталитарных обществах (ВТПТО).

Термин «высокоразвитость» я понимаю здесь именно как высокую степень развития тоталитаризма, способного не только запугивать и казнить, но и управлять общественным мнением.

(Вспомним слова Елены Боннэр: «…многое, что считают (и у нас в стране, и на Западе) общественным мнением, формируется в КГБ».)

В таких обществах, где люди, как правило, не доверяют друг другу, где действует «закон о недонесении» и т.д., однократное упоминание о каком-нибудь факте может быть чем угодно:

А) результатом случайной небрежности, опечаткой;

Б) преднамеренной «утечкой», организованной тоталитарной властью;

В) сведением, переданным с риском для жизни и лишь при условии, что источник сведения не будет впоследствии назван.

В то же время многократные упоминания о факте несколькими источниками, которые кажутся независимыми, могут быть

А) правдивыми свидетельствами очевидцев;

Б) результатом спланированной спецоперации.

Теперь представьте себе, что имеется 10 различных и (вроде бы) независимых друг от друга источников, из которых первые 9 открыто, называя себя, говорят одно, а десятый — нечто противоположное.

Кому верить, что вписывать в анналы Истории?

Первые девять вполне могут оказаться зависимыми людьми, выполняющими общее поручение,

а десятый, скрывающий свое имя от страха за свое благополучие, — правдивым свидетелем, которому наука История не поверит. И запишет в свои анналы то, что ей посоветуют первые девять зависимых людей.

2. В ВТПТО могут возникать весьма нетривиальные ситуации, с которыми я сам сталкивался (трижды). Опишу такую ситуацию схематично в виде диалога между участниками спора C и D.

C: «Человек, который мне рассказал о событии S, перед этим хорошенько выпил и просил не называть его имя…»

D: «Никакого события S никогда не было. Это полная чушь. Вы не должны верить всему, что вам рассказывают по пьяной лавочке. Вы родились позже и ничего не понимаете. Я был очень близок с теми людьми, которые… Если бы что-то было, мне бы наверняка рассказали.»

В обычном обществе все симпатии и доверие, скорее всего, окажутся на стороне умудренного господина D. Действительно, “по пьяной лавочке” люди часто несут околесицу, принимать их бред всерьез — себя не уважать. Нужно мыслить критически и отсеивать всякую странную неподтвержденную информацию…

Однако в ВТПТО все может обернуться совершенно иначе. Господину D ничего не рассказали, потому что ему не доверяли или боялись за него самого, т.к. он слишком болтлив. В споре может оказаться прав “легковерный, не умеющий критически мыслить” господин С.

И как с этим быть?

Я убежден, что выход из этого положения существует.

Когда мы имеем дело с ВТПТО, сведения, переданные одним-единственным источником и ничем и никем более не подтвержденные, заслуживают не меньше внимания, чем «общеизвестные» факты.

3. Ну, хорошо, скажут мне. Давайте не будем выбрасывать в мусорную корзину все, что передано шепотом с просьбой не ссылаться на «от кого узнал». Но что с этим дальше делать? Как отделить зерна от плевел?

А очень просто. Не нужно только стремиться к стопроцентной уверенности, и картина прошлого в упомянутых ВТПТО значительно прояснится (а кое-где — перевернется).

Почему стремление к стопроцентной уверенности не приближает к исторической истине (в условиях ВТПТО), а отдаляет от нее? Просто потому, что остается огромное количество белых пятен, и общая картина недавнего прошлого не вырисовывается.

Итак, по моему мнению, решение проблемы заключается в следующем.

Каждый сомнительный/оспариваемый факт должен быть представлен общественному суду присяжных, которым будет предложено проголосовать за один из двух пунктов:

1) факт недостоверен (голос «против»);

2) факт достоверен (голос «за»).

Затем голоса подсчитываются и сомнительному факту присваивается вероятность, равная

отношению:

число голосов «за»
общее число голосов                                               (*)

Я убежден, что точно так же, как в юриспруденции, в поисках недавней исторической истины суд присяжных незаменим. Человеческий мозг умеет оперировать расплывчатыми понятиями и образами и, тем не менее, приходить к четко определенному выводу.

На мой взгляд, гениальное изобретение суда присяжных позволяет приблизиться к истине за счет «подавления шумов» — заблуждений, неверных интерпретаций и др., присущих каждому отдельному человеку из коллегии присяжных. Это взаимное уничтожение различных заблуждений, по идее, должно происходить в результате общения присяжных друг с другом.

Назовем значение отношения (*) уровнем достоверности события S.

Насколько велик должен быть уровень достоверности события, чтобы его можно было включать в анналы Истории? Ответ на этот вопрос может быть получен экспериментально. Думаю, что уровня в 80% уже достаточно.

Можно ли вместо суда присяжных пользоваться услугами ИИ — открытый вопрос.

Наверняка предложенная мной схема может быть улучшена, я предъявляю здесь читателю только грубый набросок…

4. Эту заметку побудила меня написать статья «Судьба детей Сергея Есенина», опубликованная латвийским новостным порталом 18 октября 2016:

https://press.lv/post/sudba-detej-sergeya-esenina

где, в частности, говорится:

«Родственники Александра [Есенина-Вольпина] просили не ходить к ним, — после его прихода квартира ставилась на контроль, телефоны прослушивались… “У нас дети”, — говорили ему.»

Автор статьи не указан, и я в своем расследовании истории отца не решился опираться на эту статью, хотя прекрасно понимал, что приведенные в ней факты несомненно имели место. Иначе как объяснить отсутствие хоть каких-то перекрестных воспоминаний Вольпина и двух других оставшихся в живых (после 37 года) детей Сергея Есенина — Константина и Татьяны?

Невозможно представить себе, что это просто чья-то злая шутка… Какой «шутник» решился бы на такое, с непонятной целью подставляя в год смерти Вольпина новостное агентство (а также самого себя) под скандал?

Уверен, что если поставить на голосование вопрос о достоверности упомянутых фактов (текст, выделенный жирным шрифтом), то результат превысит 80%.

5. Достаточно привести одну–единственную цитату (из многих сохранившихся свидетельств друзей Вольпина), чтобы вполне понять его сводных брата и сестру.

«Ну, например, у него [Вольпина] была теория гипноза. Он сказал, что он вдруг ощутил в себе силы гипнотизировать. Ну ладно, ощутил — ощутил. Посмотрим, что же он будет делать-то? «А вот, — сказал он, — сейчас я вам это продемонстрирую». Я не помню, при мне это было или уже после моего ареста. Подошли к столовой. «Вот, — говорит, — сидят там люди, я сейчас сделаю так, что они встанут и уйдут». Он подошел к столу — сидели там два какие-то мужика, чай пили. Я думаю, что он хитрый — бессознательно выбрал именно мужиков, которые допивали чай. А может быть, им повезло, он подошел к ним случайно. Он подошел и сказал: «Смерть бандиту Сталину и фашистскому политбюро». Мы этого не знали, мы видели другое: он подошел, что-то сказал, они встали и ушли [Караганда, 1951 год]». (См. Айхенвальд Ю. Последние страницы. — М.: РГГУ, 2003, с. 289)

6. Тот факт, что за Вольпиным тщательно следили, надежно устанавливается и без процитированной выше статьи, опубликованной новостным агентством press.lv. Впрочем, удалось это сделать буквально чудом, благодаря воспоминаниям известного математика М.Ш. Цаленко «Взгляд назад невидящих глаз». При этом еще пришлось усиленно включать мозги — сопоставляя факты и даты.

А в статье, опубликованной press.lv, все лежит буквально «на тарелочке». При этом новый существенный момент, который неизбежно вносит упомянутая статья, таков:

Вольпин знал, что за ним следят.

Понимал ли он, что подвергает опасности всех своих знакомых? Придавал ли он этому обстоятельству хоть какое-то значение?

Думаю, что не понимал и, таким образом, не придавал никакого значения.

Все это очень печально и, одновременно, крайне забавно.

* * *
P.S. Вот еще один существенный момент, о котором я не сказал выше.
Общеизвестно, что в расследовании тяжких уголовных преступлений
важнейшую роль играет поиск мотива, которым мог руководствоваться
обвиняемый. Насколько я понимаю, этот мотив плюс набор улик и есть то,
что должны обсуждать присяжные.
Но мотив – в отличие от улик – это нечто сугубо нематериальное.
Принципиально невозможно быть уверенным в том, что у обвиняемого
имелся некий мотив (ревность, зависть, страх разоблачения, жажда мести,
личная неприязнь, …). Мотив – это тайна чужого сознания, в которое
невозможно проникнуть извне. И вот коллегия присяжных берется за эту
неразрешимую задачу, в какой-то мере решая ее прежде всего потому, что
присяжные – живые люди, сами наделенные сознанием. В результате вывод,
к которому приходят присяжные, не является чисто рациональным актом, а
представляет собой нечто более глубокое.
Я уверен, что все вышесказанное в полной мере относится к
историческим исследованиям недавнего прошлого тоталитарных и пост-
тоталитарных обществ.
26 янв 2025

20 января 2025