Инна Беленькая: «Язык древности есть язык детства…»

Фрейд называл мифы, относящиеся к давно прошедшему периоду жизни народа, его «детством», а период детства человека, который мы смутно помним, он характеризовал как «доисторический период» в жизни индивидуума.

Инна Беленькая

«ЯЗЫК ДРЕВНОСТИ ЕСТЬ ЯЗЫК ДЕТСТВА…»

Эти слова принадлежат выдающемуся немецкому ученому — мифологу, индологу, религиоведу — Максу Мюллеру (1823-1900). В своих трудах он немалое место отводит тому раннему этапу в истории цивилизации, который отмечен всюду общими чертами и называется мифотворческим.

По мнению Мюллера, этот период «всего труднее объяснить», и он «всего более способен потрясти веру в правильный прогресс человеческого разума».

Он сравнивает мифотворчество с «временным умопомешательством» человечества, потому что рациональному объяснению мифические представления не поддаются, и ставит себе задачу найти «ключ к тайнам мифологии» и повсеместному ее распространению:

«Неужели можно допустить в истории человечества период временного умопомешательства и притом такого, которое представляется в тех же самых существенных чертах на юге Индии и на отдаленном севере Исландии?» [1]

Объяснение этому он видит в несовершенстве, недостатке древнего языка. Согласно ему,

«мифология — не что иное, как особая речь, древнейшая оболочка языка».

По его выражению,

«мир имел свой детский возраст и, когда был ребенком, говорил, понимал и думал, как дитя,< …> наша вина, что если мы упорно принимаем язык детей за язык людей зрелых, если древнюю речь переводим буквально на новый язык, язык Востока на язык Запада, поэзию на прозу. Язык древности есть язык детства» [2]

В первую очередь, по мнению Мюллера, это выражается в отсутствии отвлеченных или абстрактных идей. Согласно ему, в период мифотворения каждое слово, глагол, имя существительное сохраняло во всей силе свой первоначальный конкретный смысл.

Отвлеченных понятий не было:

«большая часть древних наименований, которые язык создает, находясь на первых ступенях своей жизни, так сказать, в первом порыве поэтического одушевления юности, основана на смелых метафорах».

Мы еще вернемся к этому, но сейчас остановимся на взглядах З. Фрейда, которые в некотором отношении совпадают с воззрением Мюллера.

Фрейд называл мифы, относящиеся к давно прошедшему периоду жизни народа, его «детством», а период детства человека, который мы смутно помним, он характеризовал как «доисторический период» в жизни индивидуума.

Действительно, ребенок повторяет в сокращенном виде все главнейшие этапы, которые пережило человечество с момента своего возникновения и до настоящего времени.

Всеобщее одушевление предметов детьми, примитивные формы их рисунков и языка, склонность ребенка к фантазиям, которые перекликаются с мифотворческими элементами — все это указывает на повторение доисторического периода в жизни человека, но в плане психического развития.

«Преобладание мира фантазии — один из естественных этапов психического развития детского возраста», — писал ученый психоаналитик Моисей Владимирович Вульф (1878-1971) в своей статье «Фантазия и реальность в психике ребенка» [3].

По его утверждению,

«мышление ребенка имеет много сходных черт с мышлением первобытного человека, а поэтому ближе ему, чем более реалистическое сознательное мышление современного культурного человека».

В этом он находит объяснение приверженности ребенка к народным сказкам

«со всей их (с нашей точки зрения) фантастикой, которая является только продуктом и выражением близкого ему, сходного с его собственным, мышления <…> сказки почти всегда имеют своим содержанием главные типические детские «комплексы», среди которых большое место занимают попытки осознать понять и изобразить вопросы о происхождении людей, о рождении и смерти, о значении и роли матери, отца, братьев и об их взаимооотношениях, а также многие элементарные желания ребенка, например быть самым большим, сильным, ловким и т.п.»

Автор задается вопросом: не с этими ли трудностями сталкивались и примитивные люди и народы, делая посильные попытки осознать и описать свои переживания? По мнению Вульфа, эти их попытки и составляют настоящее содержание мифов, сказок, примитивного искусства. Недаром ранний этап психического развития получил у старых авторов название «детского мифологизма».

Но вернемся к Максу Мюллеру. Его слова «Язык древности есть язык детства» — ничто иное как метафора. Он не проводил специальных исследований детского языка. Однако рациональным в этой концепции можно считать то, что Мюллер выделяет изначальный, или «детский возраст» в становлении и развитии языка с характерными для этого этапа свойствами: отсутствием отвлеченных понятий, особой метафоричностью, конкретным характером.

«Мы так свыклись с употреблением отвлеченных речений, что едва ли можем составить себе отчетливое понимание о том. как медленно и трудно вырабатывались они первоначально. Мы теперь едва можем представить себе язык без отвлеченных выражений, а между тем до сих пор существуют языки, которые совсем не имеют их, и чем далее мы углубляемся в древнейший перид истории языков, тем менее встречается этих столь необходимых для человеческой мысли выражений», писал он [4].

Но что такое понятие? В самом широком смысле мышление является синонимом познания и в своей деятельности опирается на систему понятий. Образование понятий — это всегда акт обобщения, отвлечения от конкретных свойств и признаков тех или иных предметов и явлений. Мышление современного человека построено на понятиях. Первобытное мышление мало абстрагирует и делает это иным способом, чем современное логическое.

Одним из способов определить характер мышления является — психологический тест на классификацию предметов или на исключение лишнего слова.

Человека просят, например, сказать, какое слово лишнее в списке: птица, стол, очки, молоток? Если человек говорит, что птица, потому что она живая, а остальное не живое, то это понятийное мышление.

Однако, если человек исключает птицу, потому что она летает, то это исключение не по понятийному, а по функциональному признаку. Самолёт тоже летает, поэтому более важно, что птица живая, а самолёт, стол, очки и молоток искусственные. Если человек исключает птицу, потому что она имеет перья, а остальные предметы гладкие, то это тоже мышление не понятийного уровня.

Изучение развития понятий как стержневого условия всякого мышления, исследование его на экспериментально-психологическом уровне связано с именем выдающегося ученого Л.С. Выготского (1896-1934).

Главной его заслугой является то, что в своих исследованиях он исходил из идеи развития, которая предполагает изучение не «готового понятия, а самого процесса его образования».

Прослеживая генетический ход образования понятий на различных ступенях возрастного развития, сравнивая и оценивая этот процесс, протекающий в одинаковых условиях у ребенка, подростка и взрослого, Выготский приходит к выводу, что развитие процессов, приводящих в последующем к образованию понятий, уходит своими корнями глубоко в детство.

Как показали его исследования, для ребенка на ранней стадии его развития характерно так называемое «мышление в комплексах» [5].

Чем оно отличается от мышления в понятиях? Комплекс, как и понятие, является обобщением, но если в понятии предметы объединяются по одному признаку, а именно, по признаку родства («люди», «животные», «растения» и т.д.), то в основе комплекса лежат самые многообразные связи.

Сравнивая связи, устанавливаемые ребенком, с теми, которые характеризуют примитивное мышление, Выготский делает вывод, что в основе тех и других лежит один и тот же механизм комплексного мышления.

Как примитивное мышление не совершается в понятиях, так и в мышлении ребенка на ранней ступени его развития возникают связи и отношения между вещами «немыслимые и невозможные, с точки зрения мышления в понятиях».

По утверждению Выготского, все существующие языки прошли через стадию комплексного мышления со всеми присущими ему отличительными свойствами. Наглядная иллюстрация к этому — иврит как один из древнейших языков человечества.

Рассматривая иврит в аспекте «комплексного мышления», мы убеждаемся в том, что структура его корневых гнезд находит полное соответствие в разных типах комплексного мышления (подробно об этом в статьях «Иврит и мышление в комплексах», «Однажды в Бирюлёве», опубликованных в Мастерской).

А теперь вернемся к названию статьи «Язык древности есть язык детства», рассматривая его не как метафору, а с точки зрения сходства древнего словотворчества с детским языкотворчеством.

Начнем с образования глаголов, поскольку Гумбольдт основное значение в грамматическом строе языка отводил глаголу, считая его «нервом» всякого языка.

Он писал:

«обычно для того, чтобы дать представление о состоянии и своеобразии языков, указывают, сколько времен, наклонений и спряжений имеет в них глагол, перечисляют различные виды глаголов и пр. Все названные моменты, бесспорно, важны. Однако. они ничего не сообщают об истинной сущности глагола, о том, что он нерв самого языка».

Он считал, что

«одним из самых естественных и обычных следствий внутренней недооценки или, скорее, неполного осознания глагольной функции является затушевывание границ между именем и глаголом».

Это сопоставимо с детским словообразованием. По замечанию видного детского писателя и исследователя детского словотворчества К.И. Чуковского, «нет таких слов, которые ребенок не превратил бы в глаголы». Ребенок с легкостью сочиняет такие глаголы, как «топорить», «молоточить», «отскорлупать», «намакарониться», «распакетить».

У ребенка формируется представление, что

«каждая вещь существует для того или иного точно определенного действия и вне этого действия не может быть понята. В существительном ребенок ощущает скрытую энергию глагола» (Чуковский)[6]

Двухлетняя девочка говорит бабушке, пытающейся расстегнуть ей пальто: «Зачем ты меня отпугиваешь?». Ей, очевидно, хотелось, чтобы пальто было «запуганным», т.е. застегнутым на все пуговицы, как пишет Чуковский.

Трудно себе вообразить, чтобы кому-нибудь из взрослых пришло бы в голову произвести глагол от слова «пуговица». А для ребенка в оглаголивании слова «пуговица» ничего нет необычного.

Но самое интересное, что подобно этому в иврите слово кафтор «пуговица» и мэхафтэр (застегивает на пуговицы) связывает одноименный корень כפתר и общее происхождение. Т.е., мы видим тот же принцип конструирования глагола, что и у ребенка. Но, может, это случайное совпадение? Или вообще какой-то лингвистический курьез?

Тогда возьмем другой пример. Ребенок говорит: «Отскорлупай мне яйцо» (в значении: очисти). Точно таким же образом происходит оглаголивание слова «скорлупа» в иврите, в котором от одного корня קלףпроисходит, как слово клипа (скорлупа), так и глагол мэкалеф (очищает).

Или следующий пример — оглаголивание слова «ключ». Вместо «я запираю дверь на ключ» ребенок предпочитает говорить «я заключаю дверь» или наоборот «я отключаю дверь». Параллель с этим в иврите можно провести, если рассмотреть глагол «потэах» (открывает), который сконструирован по одному механизму с детским глаголом. Это следует из обобщения одноименным корнем פתח слов мафтэах (ключ) и потэах (открывает).

Такой принцип конструирования глаголов является отличительной чертой иврита и характерен для словотворчества ребенка на ранней ступени его развития.

Одной из особенностей раннего языкового развития является удвоение слогов.

«Огромное большинство детских слов построено именно по этому принципу: бо-бо, бай-бай, ку-ку па-па, дя-дя, ба-ба, ня-ня и т.д. и т.п.», пишет Чуковский.

С этим можно связать такую характеристику древней речи, как удвоение слогов, которое в долгий период ее развития служило средством для производства новых слов. По мнению Марра,

«этот архи-архаичный способ образования послужил основанием гипотезы о происхождении и трехсогласного шаблона семитических корней от четырехсогласных формаций, представлявших удвоение или сложение из пары разных простых двусогласных элементов»[7].

Если обратиться к ивриту, то в качестве подтверждения этого можно рассматривать следующие слова, которые представляют собой удвоение слогов и происходят от соответствующих четырехбуквенных корней (следует оговориться, что как эти примеры, так и все остальные, касаются не только старых слов, но и тех, которые вошли в употребление в недавнее время, но образованы по общим со старыми словами закономерностям): парпар (бабочка), пирпур (трепыхание), цамцам (диафрагма, фотограф.), цимцум (сокращение), тимтум (отупение), тумтум (бесполый), лавлав (поджелудочная железа), пицпуц (взрыв), талтал (локон), кодкод (темя, макушка), кавкав (башмак), нифнуф (размахивание), пишпеш (клоп), дикдук (грамматика) и т.д.

И еще об одной особенности детского словотворчества. По утверждению ученых, в речи ребенка сперва преобладают существительные, потом глаголы и лишь потом прилагательные.

В полном согласии с этим Чуковский пишет:

«Общая тенденция языкового развития в первые годы детей такова: ребенок в первые годы своего бытия так глубоко равнодушен к свойсвам и формам предметов, что прилагательные должны являться наиболее чуждой ему категорией речи».

Действительно, по некоторым данным, которые приводит Чуковский, в словаре у детей в возрасте от 19 мес. до 28 мес. имена прилагательные составляют 9%, имена существительные — 60%, глаголы — 20%.

У нас нет соответствующих данных, касающихся древнего языкотворчества. Но, согласно источникам, в самую раннюю эпоху языковое мышление не способно было создать не только глагол, но и определение или эпитет. В те далекие от нас времена было только имя существительное.

И далее. В доисторических языках между прилагательными и существительными не было четких различий. Первоначально названия свойств — не что иное, как название тех предметов, которые являлись носителями этих свойств. Поэтому все прилагательные, с точки зрения происхождения, были производными от названия предмета. Иначе, определение тавтологично предмету, оказывается той же его сущностью, только перешедшей с имени существительного на роль определения или прилагательного.[8]

Опять обратимся к ивриту. Как отзвук этого древнего способа образования эпитетов, можно рассматривать, то, что в иврите предмет и его признак имеют общую языковую основу. Это говорит о связи определения с той семантикой, которая заключена в определяемом им предмете.

Например: сакин (нож) и мэсукан (опасный); кэтэм (пятно)и катом (оранжевый); хома (стена) и хум (коричневый); еракот (овощи) и ярок (зеленый), мара (желчь)и мар (горький), цамик (изюм) и цамук (сморщенный), балут (желудь) и болэт (выпуклый), адама (земля) и адом (красный), цаним ( сухарь) и цанум (тощий), църиах (минарет) и цархани (визгливый) и т.д.

Параллель с детским словотворчеством можно провести, если взять такой пример. Ребенок говорит:

«Какой песок песучий!»

В заключение необходимо сказать, что эта статья всего лишь «заметки на полях», вызванные словами Макса Мюллера о древнем языке и сравнении его с языком детства.

В свете вышеизложенного естественно предположить, что ребенок повторяет в своем развитии языковое наследие, иначе, воссоздает в своем речевом развитии те приемы словотворчества и словообразования, которые выработало человечество на протяжении своей многовековой истории. Иначе, процесс становления речи у ребенка можно сопоставить с тем процессом, который претерпевает речь в своем историческом развитии.

Рассуждая о том, как близко примыкают создаваемые ребенком глагольные формы к тем, которые созданы и создаются народом, Чуковский писал:

«для того, чтобы ребенок мог заранее — так сказать, наперед — сконструировать то самое слово, которое лет двадцать спустя будет создано народными массами, нужно, чтобы он в совершенстве владел теми же приемами построения слов, которые выработал в течение тысячелетий народ»[9]

Литература

1. Мюллер Макс От слова к вере. Кн. История религии. — М. Изд-во Эксмо, 2000, с. 114-115
2. Там же, с.104
3. Вульф М.В. Фантазия и реальность в психике ребенка. Одесса, 1926 г.
4. Мюллер Макс От слова к вере. Кн. История религии. — М. Изд-во Эксмо, 2000, с. 142-143
5. Выготский Л.С. Психология. — М.: Эксмо-Пресс, 2000, с.355-365
6. Чуковский К. «От двух до пяти». М.: Дет. лит-ра, 1958, с 30
7. Марр Н.Я. Яфетидология. Жуковский — Москва «Кучково поле» 2002, с. 235
8. Фрейденберг О.М. Образ и понятие в кн. Миф и литература древности. − М.: РАН, Издат. фирма «Восточная литература», 1998, c. 253-261.
9. Чуковский К. «От двух до пяти». М.: Дет. лит-ра, 1958, с 35