Александр Ерёменко: Мятеж

Сквозь толпу агитаторов самых прогрессивных и гуманных движений голодания протиснулся мужчина с окладистой бородой. На голове его красовалась казацкая папаха.

Александр Ерёменко

МЯТЕЖ

На Майдане Революции появился новый голодающий. Надменно прошел он мимо группы представителей ЛГБТ, голодающих в поддержку новой гендерной политики; бросил презрительный взгляд на горстку ветеранов КПСС, ратующих за восстановление Советского Союза; ухмыльнулся, взглянув на лозунг «П’яту колону москалів за грати!» в изможденных руках активиста «Правого сектора»; фыркнул, прочитав плакат, который повесила себе на шею бабушка из «Отрядов Путина»: «На Вашингтон!».

Голодающие засуетились, стали вскакивать с раскладушек.

— Парень, иди к нам! По всему видно, что ты наш. Мы требуем лишить мандатов и судить всех пророссийских депутатов.

— Подумаешь, тоже мне, радикалы! — встрял субъект с перекошенным лицом. — Мы вот решили не прекращать голодовку, пока не будут арестованы вообще все депутаты Рады, а также все олигархи и зрадники.

— Иди к нам — мы голодаем в пользу жертв ХАМАСа. Мы самые гуманные голодающие.

— Да врут они, не слушай их, парень! — подскочила к нему длинноногая девица с непомерно раздутыми губами. — Самые гуманные мы — мы голодаем, чтобы привлечь внимание общества к жертвам неудачных пластических операций.

Сквозь толпу агитаторов самых прогрессивных и гуманных движений голодания протиснулся мужчина с окладистой бородой. На голове его красовалась казацкая папаха.

— Да плюнь ты на них, — зашептал он в ухо неофиту. — Пойдем голодать с нами. У нас по вечерам по сто грамм наливают, а по ночам в подкидного режемся. — От агитатора здорово несло зельем.

— Но вы же голодаете?

— Голодаем. Мы евразийцы, требуем воссоздания империи Чингис-хана. А кто сказал, что при голодании выпивать нельзя? Мы только по грамуличке. А есть ни-ни. Только соленый огурчик после ста грамм. Но то закуска — святое дело. А эти все шарлатаны. Капеесесники по ночам под раскладушками сало жрут. Разведка донесла.

— Тогда почему у вас папаха? Какой-то монгольский прикид должен быть.

— Да какая разница! — воскликнул евразиец, махнул рукой и отошёл от новенького.

Новичок не соблазнился ни одной из политико-голодающих программ. Он устало опустился на пустую скамейку и прикрыл глаза — видно, голодал уже не первые сутки.

— Но позвольте! Во имя чего же вы голодаете? — обиженно спросил его представитель отвергнутых сексуальных меньшинств.

— Я голодаю в знак протеста против Мироздания, — невозмутимо ответил странный субъект и развернул лист ватмана, на одной стороне которого было написано крупным корявым почерком: «Долой Мироздание!», — а на другой — «Протестую против Вселенной». «Долой Мироз…» начерталось алой гуашью, а всё остальное пришлось изобразить предательской желтой — видать, не хватило самой революционной краски.

Голодающие радикалы и консерваторы заволновались. Такие лозунги не укладывались ни в одну из программ.

— Это уж слишком! — воскликнул противник ХАМАСа.

— Это экстремизм! — поддержала его голодающая в пользу жертв пластических операций.

— Конечно, пиндосы много всякого зла творят, но причем здесь Вселенная?

Вокруг борца с Мирозданием собиралась толпа из неголодающих граждан.

— Вот это да, вот это я понимаю! — с восхищением оглядывал публику здоровый мужик со свертком в руках. — Всех перещеголял! Надо блогерам о нем сообщить.

— Да нечего сообщать, просто в книгу Гиннеса хочет чудак попасть, — подпускали яду недоверчивые скептики.

— «Скорую», «скорую» надо вызвать, — суетился вокруг титана голодовки невзрачный гражданин с бородавкой на щеке. — Сумасшедший ведь, явный сумасшедший. — Он заглядывал всем в глаза, уговаривал скрутить психа и казался чем-то лично обеспокоенным, словно был уполномоченным по Мирозданию.

— Да чего ты переживаешь, — недовольно рявкнул на него мужик со свертком, — тебе что, больше всех надо, что ли?

— А вдруг помрет? Вдруг уморит себя до смерти? — вскинулся бородавчатый.

— Не умрет, — уверенно язвили скептики, — в книгу рекордов попадет и начнет хряцать.

— А чем, собственно, вас не устраивает Мироздание? — обратился к подвижнику бородатый интеллигент в очках, похожий на известного антрополога.

— Может, тебя кто обидел, сынок? — сочувствующе заглядывала ему в глаза пожилая женщина.

Мужчина средних лет с кожаной папкой под мышкой наклонился к парню и доверительно сказал:

— Ты небось переселенец? Проблемы с жильём? Подходи завтра в Центр административных услуг, в двенадцатый кабинет — решим твой вопрос.

Сердобольные граждане наперебой предлагали свои услуги для спасения Мироздания.

— Давай я им всем рожи понабиваю! — азартно тряс парня за плечо двухметровый атлет в спортивном костюме.

— Я так восхищаюсь вашим мужеством, вашей решимостью, — щебетала размалеванная блондинка в мини-юбке. — Я всегда мечтала иметь такого друга. Можно я вас поцелую?

Но голодающий уклонился и от поцелуя, и от доброхотов с кожаными папками и стальными бицепсами.

— Нет, нет, — повторял он, досадливо морщась, — мне ничего не нужно. Меня не устраивает все Мироздание в целом. Я считаю, что оно должно быть уничтожено.

— Да ты просто псих! — крикнул обладатель бородавки.

Наконец-то парня задело.

— Да что вы держитесь за это дерьмо! — воскликнул он, вскочил на скамейку. — Что вы носитесь с вашими ничтожными радостями и еще более ничтожными заботами! «Ах, мой Сережа женился!» — «А моя родила!» — «А мой защитился!» Но погодите немного: Таня с Сережей разведутся, родившийся умрет, кандидат наук язву заработает, спортсмен — травму, депутат — тюрьму! Что вы носитесь со своим Мирозданием? И не рассказываете мне о травке, о листочках, о солнышке — разве не знаете, что и Солнце погаснет! Разве не видите, что все, все гнило?! Эти болваны требуют кто Советского Союза, кто репрессий — да в этом ли дело? Все прогнило, везде зло!

Люди зашумели, заволновались.

— Нет, так нельзя! — качала головой женщина, прижимая к груди ребенка.

— Конечно, в мире еще много несовершенства, — толковала блондинка, — но в конце концов жизнь все-таки движется к лучшему. Вот и новая гендерная политика скоро восторжествует, все будут раскрепощены…

— Может, он и прав, но мы-то причем? — недоуменно разводил руками толстяк с папкой.

— И что мы можем сделать? — в тон ему отвечал бородатый в очках.

— …А вот у меня знакомые двадцать лет как поженились, и живут душа в душу, и разводиться никто не думает.

— …А я докторскую защищаю.

— …А у нас сосед топором жену убил.

— …Она родила, а у ребенка ДЦП.

Нашлись и единомышленники. Пожилой мужчина с пустым пакетом из АТБ собрал вокруг себя человек пять:

— Правильно он говорит! Молодец! Уважаю! Весь этот мир — сплошная куча дерьма. Сколько больных, сколько калек, сколько нищих! Каждый хочет себе кусок пожирнее, друг у друга вырываем, тьфу! А война, а разрушенные города, а двухмесячная девочка убитая!.. Всегда это будет! И все делают вид, что не понимают. И все глаза прячут! Делают вид, что их это не касается. Что какое-то дерьмовое перемирие сделает людей счастливыми. А вот он молодец — не сдрейфил! Голодай, голодай, сынок! А умрешь, так другие придут, тебя сменят. Я сам после тебя приду — пропади все пропадом!

— Что вы такое говорите? — испугался радетель за Мироздание. — Ведь он псих, явный псих — ему «скорую» надо. Ну я вас умоляю, товарищи, давайте его препроводим, а? — бегал он от одной группы к другой, хватая всех за руки и заглядывая в глаза. Бородавка его стала красно-сизой. — А то ведь вдруг умрет, а? Вдруг уморит себя голодом?

— Это его право. У нас демократия, — ответил ответственный работник, деликатно освобождая обшлаг пиджака.

— Да нет, не умрет, общественность не допустит, — разочаровано говорили скептики.

— А если и умрет, так что — Вселенная развалится? — съехидничал бородатый очкарик.

— А что ж вы думали? — накинулся на него бородавчатый. — Разве вы не слышите этого треска? Я слышу, я явно слышу, — завывал он, — Мироздание уже трещит — прислушайтесь!

Мужик со свертком озабоченно прислушался, а потом сердито взглянул на беспокойного хранителя Мироздания:

— Сам ты псих! — гаркнул он и на всякий случай понюхал сверток, из которого давно уже разносился дурманящий запах хорошо прокопченного окорока.

Александр откинулся на спинку скамейки. Невыносимо сосало под ложечкой. Легкость тела и ясность мыслей была необыкновенной. Наступил вечер и утихомирил страсти вокруг его странного голодания. Сочувствующие разошлись — на площади остались одни голодающие. Ветераны-партийцы затеяли спор с лгбтшниками. Из палатки евразийцев доносился звон гитары. Рядом ворочались на раскладушках старушки из «Отрядов Путина». Все это было убого — не хотелось видеть. Он взглянул на ночное небо, рассыпавшее над площадью пригоршни звезд. Неясный гул охватил Александра…

Вначале казалось, что гул наплывает со всех сторон, но вскоре он сконцентрировался где-то внизу. Уже можно было различить отдельные голоса.

Александр вышел на балкон. Всю огромную площадь заполняло волнующееся людское море, ручейки улиц продолжали вливать новые толпы.

— Скажите им несколько слов, — произнес чей-то знакомый голос.

Александр обернулся и увидел рядом с собой мужика с бородавкой. Поодаль толпились почтительные сподвижники, среди которых мелькнуло несколько знакомых лиц. Не дожидаясь ответа, бородавчатый подошел к микрофону, прикрепленному к перилам, и объявил:

— Митинг, посвященный уничтожению Мироздания, объявляется открытым! Слово предоставляется вождю мирового хаосизма, генеральному секретарю антимироздантистской партии Александру Михайловичу Скрипникову!

— Ура-а-а! — заревела толпа.

— Да здравствует мировой хаосизм!

— Слава несгибаемым борцам против Мироздания!

— Да здравствует товарищ Скрипников!

— Вперед, к победе хаосизма! — кричали тысячи глоток.

Над площадью взметнулись лозунги: «Свергнем гнет пространства и времени!», «Позор законам квантовой механики!», «Долой материю!»

Вдруг слева от балкона возникла потасовка. Группа людей выхватила мечи, но вместо того, чтобы напасть на близстоящих, они стали вспарывать себе животы. Стоявшие рядом бросились хватать самоубийц за руки.

— Что там происходит? Кто это такие? — спросил Александр.

— Это наши экстремисты, — услужливо стал объяснять бородавчатый, — фракция харакиристов.

— Это неправильное название, — встрял всезнайка-очкарик. — Сами себя они называют кирилловцами.

— Да не важно, как они называются, — возразил бородавчатый. — Суть в том, что они обвиняют возглавляемую вами партию в мягкотелом оппортунизме. Заявляют, что если мы действительно хотим покончить с Мирозданием, то нужна не всеобщая голодовка, а всеобщее самоубийство. Если бы вы только знали, как они мешают нашей борьбе! А что с ними делать — не можем придумать.

— Может, к стенке поставить? — высунулся мужчина с папкой.

— Или повесить, — пробасил обладатель бицепсов.

— Да нет, это все не годится, — поморщился бородатый очкарик, — им ведь этого и надо. Здесь нужны нестандартные решения.

— Значит так, — минуту подумав, сказал вождь, — мечи отобрать, всех кирилловцев замотать в перины и связать. Мы заставим их голодать! — Скрипников был человек эрудированный, читал Достоевского.

— Я всегда знал, что вы гений! — воскликнул бородавчатый и сделал кому-то знак рукой.

Возле харакиристов-кирилловцев появилась группа боевиков с перинами. Потасовка усилилась. По площади полетели перья из вспоротых перин.

Тем временем Александр начал речь:

— Всю свою сознательную жизнь я посвятил борьбе с несовершенством Мира. Это несовершенство еще с детства угнетало меня. В самом деле, почему в жизни ничего нельзя добиться без труда? Почему усилия, как правило, больше, чем результат? Почему достигнутая цель разочаровывает? А самое главное: почему той крупице разума, которая горит во мне, суждено угаснуть, и я знаю об этом? Если я венец Мироздания — то почему я должен жить и умереть в страданиях, почему я должен в конце концов смешаться с массой мертвого вещества? Почему Мир вообще устроен так, а не иначе? Почему меня — разумного человека — не спросили, как его устроить? Может быть, я бы предпочел другой Мир или предпочел бы вообще не рождаться, если другой Мир невозможен. И я решил по мере своих сил не подчиняться законам Вселенной. Я решил протестовать фактом своего неповиновения. Пусть нависают надо мною глыбы законов бытия — они бессильны склонить непреклонность моего духа! И я счастлив видеть сотни тысяч моих последователей. Объединим наше неподчинение в единый кулак — и прогнившее Мироздание рухнет, как карточный домик!

Толпа взорвалась восторженным криком. Изможденные люди вскидывали крепко сжатые кулаки.

— Долой Мироздание!

— Разрушим Вселенную!

— Долой Господа Бога! — неслось со всех сторон.

— Ого, вот это по-нашему! — радостно крикнул бородавчатый. — Да здравствует дьявол! — крикнул он в микрофон.

— Нет, и дьявола тоже долой! Пусть вообще ничего не будет! — ответила толпа.

Бородавчатый развел руками и стушевался.

Александру опять почудился какой-то неясный гул, охватывающий его со всех сторон. На мгновение стало страшно. Но гул вскоре утих. К микрофону один за другим выходили активисты мирового хаосистского движения.

— Всеми силами своей души я ненавижу закон всемирного тяготения, — говорил мужчина в казацкой папахе. — Этот закон унижает мое сознание, мой разум, мой творческий дух. На каком основании я, прекраснейшее и разумнейшее существо во Вселенной, должен быть привязан, словно незримой цепью, ко всяким телам косной материи, которые больше меня массой? Только потому, что они больше весят? Так что, госпожа Вселенная, для вас истина в массе? Может я чувствую себя оскорбленным, притягиваясь к какой-то там Земле… может я хочу свободно воспарить, так сказать… Я считаю, что так называемое всемирное тяготение — это просто гнусный плевок со стороны Мира мне в душу, всем нам в души. Я протестую! Я отказываюсь притягиваться к чему бы то ни было — хоть к Земле, хоть к Солнцу, и предлагаю всем сознательным антимироздантистам поддержать мой протест!

— Сбросим всемирное тяготение с парохода безвременности! Ура, товарищи! — гремел откуда-то сверху из репродуктора хорошо поставленный дикторский голос.

— Ура-а-а! — пронеслось над площадью.

Счастливые, освобожденные от гнета тяготения люди пожимали друг другу руки и со слезами на глазах бросались обниматься.

Тем временем у микрофона уже оказалась симпатичная блондинка в мини-юбке:

— Я возмущена наглым поведением теории относительности. Я считаю, что эта так называемая относительность есть недобитый осколок старого Мира. По какому праву, спрашивается, мой брат, полетевший в космос со скоростью света, окажется моложе меня после своего возвращения? У меня, правда, нет брата, и сестры нет, но все равно возмутительно! Кто дал право какой-то там относительности сжимать пространство и время по своему усмотрению? А может, я не хочу сжиматься, даже если буду лететь со скоростью света! Я вообще ничего не хочу! И почему это нет единой системы отсчета? Куда она делась, позвольте спросить? Куда исчез эфир? Почему он спокойно существовал до прихода этой взбалмошной теории? Я не могу и не хочу жить при таком тоталитаризме, который предлагает мне эта, с позволения сказать, относительность! Теория относительности не пройдет! — гневно закончила она, выбросив вверх кулак.

— Отдадим все силы борьбе с относительностью! Ура-а! — гремел репродуктор, и сотни бойцов против относительности откликались на призыв, выбрасывая вверх кулаки.

— Я выражаю решительный протест эволюционной теории и заверяю руководство партии, всех вас, здесь собравшихся, товарищи, что готов сражаться до последней капли крови со всеми и всяческими эволюциями! — вдохновенно вещал упитанный мужчина средних лет. — В ум мой не укладывается, почему, на каком основании, с какой стати живые организмы должны эволюционировать? Я вижу в этом только вздорную, самодурную прихоть кровожадного палача — эволюции. Развиваться, видите ли… А она меня спросила? А она спросила мириады невинно загубленных мошек, лягушек, мышей, слонов, понимаете ли? Может я бы хотел бы остаться той самой мошкой или амебой? Может все мы, и мошки, и медведи, предпочли бы быть амебами или вообще не быть? Вот здесь, всегда со мной, — он развернул сверток и вместо окорока вытащил несколько пробирок с мутной жидкостью, — я ношу несколько десятков амеб как символ протеста против всепожирающего молоха эволюции. Я сроднился с ними, полюбил их всей душой, и я клянусь вам, товарищи, что нога эволюции не ступит в эти пробирки! Эти существа голодают вместе со мной, и их также можно считать членами нашей партии. И еще хочу сказать о вымирании динозавров. Это же вообще кошмар! Это же массовые репрессии, это же геноцид против сотен и тысяч биологических видов, которые были принесены кровожадной тиранией в жертву на алтарь так называемого прогресса! Я требую суда над эволюцией! Вселенского трибунала и казни преступницы! — закончил он под бурные аплодисменты участников митинга.

— Объявим беспощадный террор гидре мировой эволюции! Ура-а!

— Ура-а! Все на борьбу с эволюцией! — горланила толпа.

Опять сквозь ее возгласы послышался уже более отчетливый гул, но его заглушил стоявший под балконом духовой оркестр. Он заиграл попурри из «Интернационала», «Варшавянки» и «Cмело, товарищи, в ногу». Вместе со звуками из труб вылетали голубые и розовые надувные шары. Некоторые тут же лопались, другие взлетали вверх, танцуя в воздухе бестолковый танец. Александр вдруг оказался внутри одного из надувных шаров. Толпа внизу восторженно глазела на него, показывая руками. Розовый шар плясал в воздухе, поднимаясь все выше и выше. Вождь мирового хаосизма кричал своим последователям из шара:

— Не прекращайте борьбы! Продолжайте всемирную голодовку! Победа будет за нами! Никакой поддержки мировому порядку! Еще немного усилий — и гнилая темница Мироздания рухнет, и тяжкие оковы материи падут, и пространство и время свернутся, как свиток!

Площадь и прилегавшие к ней дома и улицы становились все меньше, раскачиваясь внизу. Люди уже были неразличимы. Александр увидел, что площадь превратилась в гигантскую воронку водоворота. Воронка закрутилась сначала медленно, потом со все возрастающей быстротой. Дома, улицы, потоки людей стали засасываться вглубь темного водоворота…

Воздушного шара уже не было, а Александр находился среди густого тумана. Из тумана возник мужик с бородавкой.

— Поздравляю с победой, — сказал он, фамильярно осклабившись. — Мироздания больше не существует. Только что получено сообщение, что час назад рухнул последний оплот бытия — созвездие Минотавра.

Откуда-то взявшаяся посреди тумана дверь отворилась, и оттуда вышел лакей в ливрее.

— Мироздания поданы, — сказал он, стукнув посохом.

— Прошу вас, Александр Михайлович, — бородавчатый поклонился и сделал приглашающий жест рукой, — выберите новый Мир на свой вкус.

Множество лакеев держали подносы с тортами. Торты были красивы и разнообразны: одни в виде планет с горами, реками и морями; другие представляли собой кремово-шоколадные дворцы или замки с башнями, шпилями и крепостными стенами; третьи напоминали раскрытые книги с рисунками из желе и текстом из орехов.

— Вот, обратите внимание, — услужливо объяснял бородавчатый, — два слоя материи из сдобного теста скреплены кремовой прокладкой — связующей субстанцией из тайных желаний, пропитанной сиропом из несбыточных надежд. Поверхность покрыта шоколадной глазурью из десяти заповедей и посыпана крошкой мировой гармонии.

А вот это улучшенный вариант прежнего кулинарного стиля: три коржа мировой скорби пропитаны сладким ликером из грез, покрыты мировой душой в виде желе из фантазий и сновидений и украшены разноцветными цветами зла из крема, приготовленного из взбитых стремлений.

Зато вот это — рекомендую — принципиально новое кулинарное решение: нижний корж из воспоминаний о золотом веке, верхний — из мечтаний о вечном покое, скреплены полуматериальной–полуидеальной массой, — видите эту кашицу? — из размышлений о добре и зле, а поверхность украшена цукатами наслаждений и орехами тщетных усилий.

Распорядительный сподвижник еще что-то с жаром рассказывал, показывая рукой то на один, то на другой торт, у Александра же голова пошла кругом. Он никогда не думал, что можно вот так выбирать себе Миры, да еще в столь замысловатых вариантах. Впрочем, почему же себе? — он ведь всем выбирает. Огромная ответственность ложится на его плечи. И все же, несмотря на разнообразие вариантов, выбирать было нечего: связующая субстанция из тайных желаний в первом мире не внушала доверия — чувствовал он, что слои сдобной материи могут раздавить ее, к тому же пропитанную сиропом из несбыточных надежд. Во втором мире ликер из грез — уж он-то знал — будет чересчур приторным, а желе из мировой души быстро растает. Третий мир тоже не вполне устраивал: сам Александр любил орехи, но как отнесутся к тщетным усилиям другие обитатели Мироздания? Да и потом: воспоминания о золотом веке немного горчат, а мечты о вечном покое безвкусны… Ну что ты будешь делать — ни одного без изъяна, ни одного вкусного для всех.

Вдруг опять откуда-то нахлынул гул. Теперь он наплывал полновластно: что-то страшное звучало совсем близко.

— Что это? — с ужасом спросил Александр.

Лакеи засуетились, некоторые стали бросать подносы и, топча мироздания, убегали куда-то в туман. Даже неунывающий распорядитель с бородавкой чуть-чуть испугался.

— Ничего, ничего, не извольте беспокоиться, — промямлил он, но в глазах его Александр заметил неуверенность. (Гул нарастал). — Осмелюсь предложить еще и вот этот вариант…

Гул нарастал и становился невыносимым.

Вдруг сквозь туман Александр разглядел какую-то желтоватую движущуюся стену. Она прорвала туман и оказалась гигантским водопадом, который рокоча падал прямо с неба.

— Что это? — в ужасе воскликнул победитель Вселенной. Но уже никого не было вокруг — никто не ответил ему.

Александр попятился — но поздно: желтоватая волна, заполнявшая все пространство, нависла над головой и медленно, но неумолимо приближалась. Он рванулся куда-то и вдруг почувствовал себя в воде. Он стал барахтаться, пытаться выплыть, но воде не было предела. Среди желтоватых струй барахтались и ответственный работник, и девица, и лакеи, и обладатель бородавки. Папки, свертки, подносы, пробирки с ни в чем не повинными амебами, торты кружились вокруг в замедляющемся хороводе. Александр чувствовал, что грести становится все труднее. Кто-то снизу истошно крикнул ему:

— Держитесь, вы последняя надежда… изма, — и хрипящее бульканье поглотило крик.

«Да что же это? — с отчаянием думал он, барахтаясь из последних сил. — Это не вода, а смола какая-то».

Двигаться становилось все труднее: водопад на глазах застывал — все медленнее летели в бездну его вязкие воды.

— Нет, это мне не нравится — слишком аляповато. И это тоже безвкусно. Ой, а вот это я возьму — какая прелесть! Бедненький, как он туда попал? Тоже ведь: летал-летал миллионы лет назад, чего-то хотел, радовался жизни, небось, над солнечной полянкой порхал, прятался, небось, от всяких птиц и лягушек. И кто бы мог подумать, мог ли он представить? Бедненький, хорошенький мой — я тебя возьму, буду тобой любоваться…

— Ну, что выбрала? — спросил юноша девушку, склонившуюся над прилавком ювелирного магазина. — Ну и переборчивая же ты!

— Не сердись, милый. Зато я нашла то, что хотела. Посмотри, какая прелесть! — и она протянула юноше янтарную брошь с застывшим внутри мотыльком.