Юрий Гундарев: Фишер и Каспаров

Взбивая носками пожухлые листья, прохаживался между столиков, на которых шли самые ожесточённые сражения, сопровождаемые охами и тихими краткими комментариями, мужчина средних лет в длинной куртке и ярко-зелёной клетчатой кепке.

Юрий Гундарев

ФИШЕР И КАСПАРОВ

Что ни говорите, ноябрь есть ноябрь.

Солнце незаметно опустилось и на миг застряло в оголившихся ветвях старых каштанов, подсвечивая слабыми лучами красные стены Киевского университета.

Быстро темнело, но несколько маленьких групп шахматистов и болельщиков, невзирая на стремительно надвигающиеся сумерки и явно не осеннюю прохладу, сосредоточенно медитировали в ажурных беседках, вперившись в уже трудно различимые фигуры на поблекших раскладных досках.

Взбивая носками пожухлые листья, прохаживался между столиков, на которых шли самые ожесточённые сражения, сопровождаемые охами и тихими краткими комментариями, мужчина средних лет в длинной куртке и ярко-зелёной клетчатой кепке.

— Ну что, сынок, — предложил сидящий в сторонке седобородый старик с детскими безбровыми глазами в потрёпанной вязаной шапочке, — может, попробуем?

— А что, — сосредоточенное лицо мужчины в кепке озаряется белозубой улыбкой, — и попробуем!

Старик деловито расставляет фигуры и протягивает руки с зажатыми кулаками.

— Отец, если можно, я чёрными буду, они мне удачу приносят, — тёмные глаза мужчины загораются раскалёнными угольями.

— Лады, — покорно соглашается седобородый и привычно двигает центровую пешку на две клеточки вперёд.

Быстро обменялись двумя-тремя ходами.

— Слушай, сынок, — вдруг громко вскричал старик, натягивая шапочку на самые глаза, — я думал, ты сицилианку разыгрываешь, а теперь вижу, что через ход мне абзац!

Теперь уже всё шахматное общество обступило старца и его немилосердного противника.

— Егорыч, — почтительно обращается к седобородому пожилой юноша, из вечных студентов, двигая острым кадыком, — извините, но тут кранты.

— Кранты, — уныло поддакивает Егорыч.

— Прости, отец, — дружелюбно говорит мужчина в клетчатой кепке, быстро смотрит на часы и стремительно направляется к боковой аллее, где его дожидается атлетически сложенный бритоголовый молодой человек.

— Слушайте, Егорыч, — тихо, но очень внятно тараторит юноша, поправляя сбившиеся на нос очки с толстыми стёклами, — да знаете, кто это был? Каспаров!

— Ну, тогда я — Фишер, — после минутного замешательства парирует старик, расставляя фигуры. — Каспаров, к твоему сведению, Славик, молодой хлопец, а это, извини, уже дядька…

— Так он и есть дядька, если не ошибаюсь, шестой десяток разменял. А вчера сам собственными глазами читал в газете, что он приезжает на презентацию своей книжки в новой «Букве» на Крещатике… Так что надо, Егорыч, отметить это историческое событие.

— Что же тут отмечать? — искренне возмущается Егорыч. — Сто лет не проигрывал. И вот получил детский мат. А то что Каспаров — это ещё бабушка надвое гадала.

— Каспаров, Каспаров, — уверенно повторяет студент, и его лицо трогает застенчивая улыбка.

— Так, Славик, — властно приказывает седобородый, — давай по-быстрому блиц сыграем, а то не засну. Потом моя старуха пилить начнёт: мол, старый хрен где-то по вечерам шляется, а теперь всю ночь ворочается. Я ведь если продул, всё, до утра глаз не сомкну. Натура такая.

— Ладно, Егорыч, давайте начнём, хотя уже ни фига не видно.

— Сейчас фонари зажгут, не боись, — утешает старик, делая первый ход.

— Егорыч, вы самому Каспарову проиграли, — кто-то из группы болельщиков пытается утешить.

— Да иди ты в жопу, — рычит в темноту Егорыч, хотя чувствуется по голосу, что он очень доволен, даже горд.

Вспыхивают один за другим фонари, и теперь уже всем видно, что вторую партию подряд старик не проиграет.