— Как ты не понимаешь! — придушенным голосом почти кричал я. — Это Сталин! Это его стиль — всех обвинить в предательстве! И ты только посмотри, сколько там еврейских фамилий! — Я повернулся к нему. — Вот послушай правду о Сталине, и тогда ты поймёшь правду о своём отце…
ДЕНЬ СМЕРТИ СТАЛИНА
Рассказ
(Продолжение рассказа «Мост Ватерлоо»)
Как раз в этот день, 5-го марта 1953 года, — точнее в ночь накануне — у нас в комнате лопнула канализационная труба.
Их, этих чёрных, толстых, корявых, зловеще выглядевших труб, было в нашей комнате две. Но слава Богу, лопнула только одна. От жуткой вони, исходившей из трещины в трубе, можно было просто обалдеть. И вообще, каким идиотам-строителям могло прийти в голову прокладывать трубы канализации через жилые помещения?!
А тут ещё мороз в 16 градусов добавился. А батареи отопления еле-еле подают признаки жизни.
Вот так, в обстановке дикой вони и пронизывающего холода мы и встретили сообщение по радио о смерти самого дорогого, самого родного, самого любимого человека на свете! — Иосифа Виссарионовича Сталина!
Но вместо того, чтобы безутешно рыдать вместе со всем советским народом, оплакивая невосполнимую потерю, и думать о том, как же мы будем теперь жить без товарища Сталина и противостоять нашим врагам без его мудрого руководства, — мы думали только о том, как нам дальше жить в обстановке невыносимой вони и холода.
Мы — это восемь студентов Казанского авиационного института, втиснутые в узкую, длинную комнату на третьем этаже ветхого, потрёпанного временем, общежития самолётостроительного факультета. Завхоз общежития с грехом пополам воткнул нас, уже пропитанных вонью с головы до пят, в другие комнаты, и теперь мы могли с полным правом принять участие в обильных студенческих поминальных выпивках по поводу отхода в лучший мир нашего усопшего Вождя.
Сейчас, семь десятилетий спустя, кое-кто сомневается в искренности слёз всего советского народа, в тяжести всего невыносимого горя, всех наших истерических воплей при известии о смерти нашего Бога!
Не сомневайтесь! Я помню, как безудержно рыдали после первой же рюмки обитатели нашего общежитии.
Изо всего этого полупьяного сборища, охваченного горем, видимо, только я не плакал, а искусно притворялся. С трудом пускал слезу и медленно вытирал её со своих щёк. Всхлипывал. Качал головой влево-вправо, не в силах справиться с постигшим меня отчаянием.
А притворялся я потому, что уже давно — года полтора! — знал от Веры Алексеевны, мамы моей первой киевской любви, жуткую правду о нашем Боге! — о мудрейшем из мудрых! — о добрейшем из добрых! — о лидере всего прогрессивного человечества! — о величайшем тиране и покрытом кровью убийце! — о нашем великом Вожде, Иосифе Виссарионовиче Сталине!
*****
«… — Сашенька, — говорила Вера Алексеевна, — запомни: он не великий, и он не вождь!
— А кто он?! Кто?
— Он — убийца миллионов!..
…Теперь, читатель, отвлекитесь на минуту и вспомните, что на дворе стоял 1951 год. До смерти Сталина ещё оставалось два года. Страна была опутана сетью концлагерей, и за каждое слово, произнесённое Верой Алексеевной, трибунал отвесил бы ей, по зловещей 58-й статье, полноценные двадцать пять лет каторги…
— Почему вы говорите мне это, Вера Алексеевна?
— Потому, Саша, что мне некому это сказать. И ещё потому, что я не могу больше держать в сердце это страшное знание. Нине это просто неинтересно, а Борис Семёнович не верит, что это правда.
— Я тоже не верю! — сказал я вызывающе. — Я читал о Сталине в повести «Хлеб». Он был великий вождь!
— Саша, пойми, Алексей Толстой — это талантливый лжец! Сталина, которого он изобразил в насквозь лживом «Хлебе», не было на самом деле. Был бандит и преступник, который в гражданскую войну распоряжался топить людей в баржах, а когда барж не хватало — связывать их попарно и бросать в Волгу…»
…Те из читателей, кто знаком с моим рассказом «Мост Ватерлоо», конечно, вспомнят описанную выше сцену посвящения меня в страшную тайну о невиданных злодеяниях вождя советского народа. Теперь читателям станет понятно, почему все студенты рыдали после первой же рюмки, а я вытирал фальшивые слёзы и с трудом сдерживал бьющую через край радость: наконец-то сдох усатый бандит, убийца миллионов!!! Вера Алексеевна была права!
Впрочем, я не сдержал слова, данного Вере Алексеевне полтора года тому назад — не выдавать никому эту страшную тайну. Я искренне хотел сдержать данное мною обещание, но наступила тревожная осень 1952 года, из Чехословакии пришли ужасные для евреев сообщения — и я был вынужден нарушить свой обет молчания. Наверное, я поступил глупо и в высшей степени необдуманно, но мне было всего 18 лет, а кошмарная тайна давила мне на мозг и на сердце, и я должен был поделиться ею с кем-нибудь.
И я рассказал об этой тайне своему лучшему другу Ричарду.
Но чтобы понять, как и почему я это сделал, надо сначала рассказать о необычном национальном составе нашей комнаты, носившей номер 326. Среди нас было четверо русских, один еврей (это я) и ребята из так называемых «стран народной демократии»: чех Ричард Рейсин, поляк Ежи Каспшак и китаец Ао Линь.
Ричард очень быстро стал моим закадычным другом на почве нашей общей любви к литературе и классической музыке. Как-то однажды он, проходя мимо моей койки, заметил, что я читаю Ярослава Гашека — того самого чеха, который написал «Похождения бравого солдата Швейка», — и мы разговорились. А начав говорить, уже не могли оторваться друг от друга.
Ричард, помню, очень удивился, узнав, что я хорошо знаком с музыкой его знаменитых соотечественников, Бедржиха Сметаны и Антонина Дворжака, и дней через десять он позвал меня на симфонический концерт.
— Ричард, — говорю я ему смущённо, — я не могу пойти.
— Почему?
— У меня нет денег, — пробормотал я.
Не только не было у меня ни гроша, но и одет я был ужасно. В такой одежде не то, что на симфонический концерт нельзя было идти; но даже на трибунах футбольного стадиона стыдно было бы появиться. У меня было рыжее от старости, перешитое по моему росту, папино осеннее пальто, под которое я надевал потрёпанную колхозную телогрейку, чтобы спасаться от жестоких казанских морозов. И ещё я был обладателем единственной пары бесформенных штанов, пузырившихся на коленях, и пары кирзовых сапог. Ботинок или туфель у меня не было. Костюм отсутствовал.
Мне трудно передать чувство острой зависти, которое переполняло всё моё существо, когда я смотрел, как великолепно были одеты наши «иностранцы» — и Ричард, в том числе. У них были модные блестящие плащи с погонами (почему-то именно наличию погон я завидовал более всего!), пыжиковые шапки, отлично выглаженные узкие брюки, вельветовые пиджаки, разноцветные свитера и сверкающие ботинки на толстой подошве…
Ах, как я хотел бы быть на их месте!
Впрочем, на концерт я всё-таки попал. Ричард уговорил меня надеть его модные «шмотки» (как он их, смеясь, называл) и одолжил мне денег на билет.
А впоследствии таких концертов было не счесть, и мы стали с Ричардом неразлучными друзьями. Мы и на лекциях всегда сидели рядом, и домашние задания делали вместе, и прочитанными книгами делились. Помню названия этих книг: «Молодая гвардия» Фадеева, «Буря» и «Падение Парижа» Эренбурга, «Два капитана» Каверина, «Остров разочарования» Лагина, «Поджигатели» и «Заговорщики» Шпанова… Вся эта литература уступала, конечно, по качеству переводам лучших западных писателей, и к тому же она, эта литература, пестрела бесконечными прославлениями имени «самого дорогого и любимого вождя советского народа», но тут ничего нельзя было поделать — приходилось терпеть.
…И, кстати, приходилось терпеть постоянные тошнотворные славословия Сталина, лившиеся неудержимым потоком из картонного рупора радио, висевшего у нас на стене, рядом с трубой канализации. Меня, помню, выводила из себя вот такая популярная песня:
«От края до края, по горным вершинам,
Где вольный орёл совершает полёт,
О Сталине мудром, родном и любимом,
Прекрасную песню слагает народ…»
А заканчивалась эта позорная песня таким вот мерзостным куплетом:
«А мы эту песню поём горделиво
И славим величие сталинских лет.
О жизни поём мы, прекрасной, счастливой,
О радости наших великих побед!»
И, отвлекаясь от книг и песен, мне стыдно признаться, но добрая душа Ричард меня, вечно полуголодного, постоянно подкармливал. Ведь у него, как у всех «народных демократов», денег было намного больше, чем у нас, простых смертных советского происхождения.
***
А тут неожиданно для меня, моя бросающаяся в глаза дружба с «иностранцем» привлекла внимание «Первого Отдела» института — того самого отдела, что следил за нашей советской благонадёжностью. Ведь впоследствии нам, выпускникам авиационного института, предстояло работать в секретных «почтовых ящиках», и поэтому мы время от времени заполняли многостраничные анкеты, где были, к примеру, такие идиотские вопросы:
«Были ли вы или ваши ближайшие родственники членами белогвардейских правительств?»
«Были ли вы или ваши ближайшие родственники членами троцкистской оппозиции?»
«Были ли вы или ваши ближайшие родственники под судом или следствием? Если да, то по какой статье Уголовного Кодекса СССР?»
«Были ли вы или ваши ближайшие родственники под немецко-фашистской оккупацией?»
И на эти маразматические вопросы нельзя было отвечать кратким «Нет», а надо было писать подробно:
«Ни я и ни мои ближайшие родственники членами белогвардейских правительств не были?»
Так вот, вызвали меня в ноябре 52-го в Первый Отдел, и начальница отдела, худая, высокая, жутко некрасивая мымра лет сорока, с орденом Красного Знамени и четырьмя медалями на тощей груди (по слухам, она была в войну то ли снайпером, то ли десантником), усадила меня напротив себя и медленно прочитала мою фамилию и имя-отчество с анкеты, лежавшей перед ней на столе:
— Фишман Александр Исаакович… — Она подняла на меня взгляд своих тусклых глаз и помолчала секунд двадцать. — Так скажи мне, Фишман, что это у тебя за такая тесная дружба с этим чехом? Как его… Ричард Райцын?
— Рейсин, — машинально поправил я.
— Ну пусть «Рейсин»… О чём он с тобою говорит? Что вы обсуждаете? Вас часто видят вместе.
Я молча пожал плечами, не зная в растерянности, что сказать этой уродине.
— Говорил он тебе о деле Сланского? — вдруг огорошила она меня неожиданным вопросом.
— Какого Сланского? — пробормотал я в полном недоумении.
— Рудольфа Сланского, Генерального секретаря коммунистической партии Чехословакии,
— Не знаю я никакого Сланского, — отрицательно помотал я головой. — И Ричард ничего мне такого не говорил. Что это за «дело Сланского»?
— Завтра узнаешь из газет, — туманно пояснила она и протянула мне через стол какую-то бумагу. — Подпиши, — говорит.
— Что это?
— Это твоё обязательство никому не сообщать о нашем разговоре. И вообще запомни: поменьше общайся с «иностранцами», понял? Они, конечно, «народные демократы», но кто знает, что у них на уме. Они все были под немецкой оккупацией…
***
На следующее утро я не пошёл на лекции. С трудом дождался, когда почтальон принёс газеты и сложил их аккуратной стопкой на столике около нашей дежурной по общежитию на первом этаже.
Я схватил номер «Правды», бегом вернулся в нашу комнату, развернул газету и с тяжело бьющимся сердцем прочитал на первой странице:
«ПРАГА, 20 ноября, 1952 года (ТАСС). Сегодня в государственном суде в Праге начался процесс руководителей антигосударственного заговорщического центра во главе с Рудольфом Сланским.
В зале суда — многочисленные представители трудящихся, а также чехословацкие и иностранные журналисты.
После оглашения обвинительного заключения суд приступил к допросу подсудимых.
Обвинительное заключение по делу Р. Сланского и его сообщников
ПРАГА, 20 ноября, 1952 года (ТАСС). Чехословацкое телеграфное агентство передало обвинительное заключение по делу руководящего ядра антигосударственного заговорщического центра во главе с Рудольфом Сланским.
Эти лица обвиняются в том, указывается в обвинительном заключении, что «они, будучи троцкистско-титовскими, сионистскими буржуазно-националистическими предателями и врагами чехословацкого народа, народно-демократического строя и социализма, состоя на службе у американским империалистов, под руководством вражеских западных разведок создали антигосударственный заговорщический центр…»
И далее шёл длинный список высокопоставленных лиц: министров, их заместителей и секретарей компартии, среди которых я с ужасом обнаружил имя Бедржиха Рейсина, заместителя министра национальной обороны.
По рассказам Ричарда, это был его отец.
Среди четырнадцати обвиняемых одиннадцать, включая отца Ричарда, были евреями. Об этом стало известно много лет спустя.
Далее в газете сообщалось:
«…Эти лица обвиняются в том, что «они, будучи троцкистско-титовскими, сионистскими буржуазно-националистическими предателями и врагами чехословацкого народа, народно-демократического строя и социализма, состоя на службе у американских империалистов, под руководством вражеских западных разведок создали антигосударственный заговорщический центр, подрывали народно-демократический строй, срывали строительство социализма, вредили народному хозяйству, занимались шпионажем, подрывали единство чехословацкого народа и обороноспособность республики, чтобы оторвать ее от прочного союза и дружбы с Советским Союзом, чтобы ликвидировать в Чехословакии народно-демократический строй, реставрировать капитализм, снова вовлечь Чехословацкую республику в лагерь империализма и лишить ее самостоятельности и независимости».
***
Все неделю, с 20 по 27 ноября, пока в Праге шёл процесс Сланского, мы с Ричардом не ходили на лекции. Ричард почти ничего не ел, сутками молчал и беспрерывно плакал.
— Твой отец невиновен, — говорил е ему, наверное, в тысячный раз. — Он не предатель. Они все невиновны.
Мы с Ричардом сидели на нашей любимой скамейке, в дальнем конце Чёрного озера — обширного парка, в трёх кварталах от нашего общежития.
— Этот процесс очень похож на наши судебные процессы 30-х годов, — продолжал я. — Это всё рука Сталина… Это Сталин…
— При чём тут Сталин? — тихо произнёс Ричард. — Сталин в Москве, а их судят в Праге.
— Как ты не понимаешь! — придушенным голосом почти кричал я. — Это Сталин! Это его стиль — всех обвинить в предательстве! И ты только посмотри, сколько там еврейских фамилий! — Я повернулся к нему. — Вот послушай правду о Сталине, и тогда ты поймёшь правду о своём отце…
И я неожиданно для самого себя рассказал своему ошеломлённому другу все правду о нашем великом Вожде, которую поведала мне полтора года назад в Киеве Вера Алексеевна.
***
На седьмой день в газетах появился приговор: одиннадцать обвиняемых, включая отца Ричарда, были приговорены к смертной казни. Среди этих одиннадцати восемь были евреями.
А день спустя, в ночь с 27-го на 28, Ричард покончил жизнь самоубийством. Утром мы обнаружили его мёртвым. Вокруг его тела по постели были разбросаны десятки снотворных таблеток.
Эпилог:
Спустя несколько десятилетий, в 2010 году, я прочитал следующее сообщение Radio Prague International:
«…11 приговоренных к смерти (8 из них — еврейского происхождения) были казнены 3 декабря 1952 года. Их тела кремировали, а пепел высыпали в реку где-то к северу от Праги. Эмигрантская пресса после процесса опубликовала карикатуру: скрюченный, дрожащий от страха Клемент Готвальд, [Президент Чехословакии], протягивает Сталину блюдо, на котором лежит голова Рудольфа Сланского. Кстати, оба они, советский диктатор и его чехословацкая марионетка, умерли через три месяца после завершения процесса по делу Сланского и его мнимых сообщников».
В этом же сообщении есть такие строки, над которыми стОит задуматься тем, кто верит в светлое коммунистическое будущее:
«В тюрьме Сланский поначалу требовал встречи с Готвальдом. Ему, естественно, отказали. Он дважды пытался покончить с собой. Повеситься на проводе сигнализационного устройства, находившемся возле окна, не удалось, тогда Сланский стал биться головой о батарею отопления. Его связали. Потом с ним, очевидно, произошло то же, что и с персонажем известного романа Артура Кёстлера «Слепящая тьма», таким же убежденным коммунистом: Сланский, как и другие обвиняемые на этом процессе, похоже, сам поверил в свою вину. Ведь их обвинила партия, а партия непогрешима, она не может ошибаться! И даже если может в каких-то частностях, вроде участи отдельных людей, то в целом, исторически партия все равно права! А значит, нужно признать свою вину и «разоблачиться перед партией».
«Википедия» пишет:
«Трёх приговоренных на процессе к пожизненному заключению освободили в 1955 году. Реабилитировали осуждённых только в 1963 году — негласным решением руководства Коммунистической Партии Чехословакии. Президент Людвик Свобода 1 апреля 1968 года наградил девятерых жертв процесса Сланского высокими государственными наградами (в том числе шестерых — посмертно); Йозеф Франк и Эвжен Лёбл стали Героями ЧССР».
В 1951 году в самом разгаре была война в Корее,
и воздушная дуэль между МИГ-15 и Сэйбром.
которая сначала шла 1:10 в пользу американца
но весы которой качнулись после ввода Кожедуба
с его ассами в обратную сторону с огромными потерями
–––––––
И вот автор спустя 73+ года пытается нас уверить
что у студентов авиационного института самолётострительного
факуьтета была одна печаль запахи в общежитии
и Сланский со словаками и чехами.
––––
Где К.С. Станиславский с его словами….
«но весы которой качнулись после ввода Кожедуба
с его ассами в обратную сторону с огромными потерями»
Кожедуб во время ВОВ повод для гордости, но что забыл Кожедуб в небе Кореи и кого он освобождал/порабощал там? А статистика вещь так себе, особенно советская. Советскими лётчиками в небе Кореи сбито 215 американских самолётов и 27 наших. Открываем другую статью, там наших сбито уже 58, зато и мы сбили 258 американских. И уже сам Кожедуб сбил собственноручно 17 самолётов. А вот во всех мемуарах наших лётчиков пишут, что Кожедуб в Корее совсем не летал, ему запретили, берегли как символ. Я не доверяю такой противоречивой информации, извините.
======Ув. г-н Chion,
Я пользовалься источниками США и Британии
и доверяю данным источниками которых являются:
Smithsonian Air and Space Museum & Boeing Museum
в которых был лично и знакомился там и с историей
Миг–15 и Сэйбр с их противостоянием в 1951–53г.
включая и личные вещи Кожедуба и его боевых однополчан.
–––––
Это не интернет где вы найдёте всё что угодно
Огромное спасибо, г-н Крамм, за меткое и своевременное замечание! Очень правильно Вы заметили, что я как автор писал не о том, о чём надо было писать. Впрочем, с таким же успехом Вы могли бы предъявить схожую претензию Александру Сергеевичу Пушкину: почему, мол Вы, г-н Пушкин, стали писать в 1823 году о каком-то, никому не нужном Евгении Онегине, с его дешёвыми душевными страданиями и дурацким письмом Татьяне, когда в это же самое вреня в Европе происходили важнейшие исторические события:
1820 г. — революции в Испании и Италии;
1821–1832 гг. — война Греции за независимость;
1830 г. — Июльская революция во Франции;
1832 г. — избирательная реформа в Великобритании.
Вот о чём должен был писать Пушкин, по подсказке проницательного г-на Крамма (если бы он жил в то время), а не о дуэли Онегина и Ленского!
Какую только чушь не пишут безграмотные люди в своих комментариях — просто диву даёшься!
«
Огромное спасибо, г-н Крамм, за меткое и своевременное замечание! Очень правильно Вы заметили, что я как автор писал не о том, о чём надо было писать.,
»
––––––
======Ув. г-н Левковский,
Мой коммент вовсе не об этпм. Я ни одной буквой не посягнул
на Вашу творческую свободу.
–––––
А я просто между строк не отметил что:
1. Студенты авиастроители которые из конервной
банки из бычков в томате не сделали
хомут на трубу а наслаждались запахами из нею
не имеют место быть.
2. Именно то, что они из авиа а не поэты уровня
Байрона и Пушкина я с удивлением отметил
фокус их интереса в 51–53х годах ХХ века.
С ув.
Бога ради, не пытайтесь оправдываться! Когда человек делает глупость, он должем за неё отвечать и в следующий раз её не делать. Глупо упрекать автора в том, что он выбрал тему «А» для своего рассказа, а не тему «Б», а это именно то, что Вы сделали.
Увы, мне невчем оправдываться,
хотя я понял с кем имею дело,
Всего Вам доброго и прощайте.
Существует несколько видов замечаний — это я, как меДоТолог 🙂 :
1. Смотрите, какой я умный, знающий и т.д. ;
2. Смотрите, какой я он дурак, невежда и т.д. ;
3. Замечания «по существу»;
4. Сочетания выше изложенного;
Сам этим грешу, но… истина дороже самолюбия 🙂
Zvi Ben-Dov: 16.03.2025 в 08:26
Сам этим грешу, но… истина дороже самолюбия
……………………………………………………………………………
Что грешите — это правда.
Вы уверены, что Ваша классификация — это истина?
Мягко говоря, самоуверенно. Скромность паче гордости. Тот случай?
«Вы уверены, что Ваша классификация — это истина?
Мягко говоря, самоуверенно. Скромность паче гордости. Тот случай?»
__________________
Мы всё ещё обо мне говорим или уже «не»? 😀
Зачем автор пошёл к студентам на сталинские поминки, если все тогда уже понимал? Пошёл бы на прогулку!
Хочу напомнить всем гениальный рассказ о похоронах Сталина Юлии Шмуклер «Последний нонешний денёчек». Как будто видишь всё это. Как будто переносишься в то время — в советскую школу и на московские улицы! — Жаль, что она исчезла и про неё забыли. Даже в Википедии ничего о ней нет!
Уважаемый Александр Левковский — одарённый рассказчик и умелый беллетрист. Он органично стыкует фактологию с вымыслом. Этот и другие его рассказы с реальной основой читаются с интересом.
Вместе с тем, не всё, по-моему, выглядит правдоподобно, и, читая, о ряде эпизодов мысленно говорю «не верю». Так я воспринял и перенесённые сюда сумасшедшие политические откровения (о Сталине) взрослой дамы 16-летнему юнцу (только сумасшедший мог вначале 50-х так губительно подставлять себя и свою семью). А Вера Алексеевна представлена автором экзальтированной, но здравомыслящей.
Ну не верю я, что мымра из университетской спецчасти сегодня знала, что будет завтра в «Правде», и, тем более, не верю, что она намекнула об этом еврею-студенту.
Автору- успехов.
Уважаемый Лазарь Израилевич (надеюсь, я не перепутал Ваше отчество)! Сердечно благодарю за тёплые слова о моём скромном творчестве! Вы правы — я всегда сочетаю в своих рассказах факты с вымыслом; и этот рассказ, и его предшественник «Мост Ватерлоо», — не исключения.
Вы, однако, неправы в своём неверии, что Вера Алексеевна могла в страшном 51-м году поведать шестнадцатилетнему пареньку жуткую правду о кровавом убийце Сталине. Клянусь всем, что мне дорого, что в реальной жизни именно так и случилось! — Вера Алексеевна (на самом деле, это была Бэла Израилевна Подгаец) рассказала мне, шестнадцатилетнему мальчишке, влюблённому в её дочь, кошмарную правду о преступном вожде советского народа!
В те ужасные времена случались и не такие события: иногда люди просто не могли дольше жить с затнутыми ртами и хотели поделиться с кем-нибудь своим знанием или догадками…
Ещё раз благодарю!
Уважаемый Лазарь Израилевич! Вы пишете: «Ну не верю я, что мымра из университетской спецчасти сегодня знала, что будет завтра в «Правде»…» И опять Вы неправы, дорогой Л.И.: мой тридцатилетний друг с 5-го курса, бывший фронтовик, был любовником этой «мымры» и рассказал мне, что все партийные организации получили секретное письмо ЦК об аресте Сланского и его мнимых сообщниках ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ ДО НАЧАЛА СУДЕБНОГО ПРОЦЕССА. Так что мымра из спецчасти вполне знала, что будет напечатано в «Правде».
Благодарю за комментарий!
Многоуважаемый господин Левковский, принимаю Ваши пояснения с полным доверием.
В связи с эпизодами Вашего рассказа вспомнил деталь моего далёкого прошлого. В южноказахстанской ссылке, где я с родителями был в 40-е, работал вольный агроном, русский. Его мобилизовали, остались две его дочери, 18 и 22 лет, весёлые, открытые. Я дружил с младшей, а старшая сожительствовала с Абдуразаковым, нашим комендантом от НКВД.
Однажды подруга мне сказала со слов коменданта: передай Беренсонам, чтоб не откровенничали в своих письмах к Доре.
Дора Зингер, близкий нам человек по довоенной жизни, эвакуировалась в город Джамбул, и мы с ней переписывались. Выяснилось, что комендант читает наши письма. Мы были шокированы. Сказывался наш советский (всего) трёхлетний стаж.
«Я помню, как безудержно рыдали после первой же рюмки обитатели нашего общежитии.»
_________________
Реальный разговор между двумя пионерами в классе:
— Сказали, что Сталин умер…
— Тот, кто это сказал — враг Народа!
Потом этот пионер (мой родственник) лет через ~четверть века стал ярым антисоветчиком, преподавателем иврита и отказником.
Выпустили его, кажется в 87-м.
«Не повезло» со смертью замечательному композитору
Прокофьеву. Он умер в один и тот же день с ИВС
и несколько дней об этом нельзя былп говорить
а уж похороны были невозможны тк он жил на Арбате оцепленом
тогда НКВД.
––––––
И вот прошло 70+ лет и произведения композитора
исполняют на 5ти континентах в залах полных благодарной
публикой а память об ИВС жива ли сегодня на 5ти континентах?
«А память об ИВС жива ли сегодня на 5ти континентах?»
***
Да, жива. Особенно у поклонников Путина.
Что у Путина поклонники на 5ти континентах?