Сама Ольга Александровна вспоминает, что могла на спор определить, какие именно картины в преддверии художественных выставок будут отсеяны — неизменно самые талантливые. Тут глаз начальства был «пристрелямши». «Нам нужны не гении, нам нужны управляемые» — вот девиз и практика тех лет. Такие, как Седакова, шансов не имели. Они были обречены на безмолвие, на службу сторожами и дворниками, в лучшем случае — на мелкую, подсобную интеллектуальную работу. Их «запихнули» в маргиналы.
ПЕРЕВОД С ЯЗЫКА БЕЗМОЛВИЯ
(Ольга Седакова в раме эпохи)
Ольга Алексанровна Седакова — тонкий филолог, поэт, европейски образованный (в старинном значении этого слова) человек. Дело даже не в таланте и не в сумме знаний (хотя невозможно не восхищаться владением множеством языков, возвышенным строем мысли и глубокой книжной учёностью этой хрупкой женщины). Дело в том, что люди, подобные Седаковой, нарушают монотонное течение обыденности, расширяют миры и будят некоторую надежду, что не всё ещё сдалось на милость торжествующей пошлости. Много ли у нас таких личностей? Уместен, скорее, другой вопрос: откуда они вообще берутся — такие, как Лотман, Аверинцев, Седакова? Долгие годы и среди народа, и среди интеллигенции безошибочно выпалываются самые лучшие, самые способные, основательные — в угоду начальству и господствующей серости. Продолжается отрицательная селекция населения. Что говорить, если в советские времена какой-нибудь малообразованный партийный функционер мог забраковать произведение искусства, произнеся сакраментальную фразу: «Народу это непонятно!» Сама Ольга Александровна вспоминает, что могла на спор определить, какие именно картины в преддверии художественных выставок будут отсеяны — неизменно самые талантливые. Тут глаз начальства был «пристрелямши». «Нам нужны не гении, нам нужны управляемые» — вот девиз и практика тех лет. Такие, как Седакова, шансов не имели. Они были обречены на безмолвие, на службу сторожами и дворниками, в лучшем случае — на мелкую, подсобную интеллектуальную работу. Их «запихнули» в маргиналы. Но вот на краткий срок пришла новая эпоха и призвала этих людей на авансцену. У Седаковой стали выходить сборники стихов и избранной прозы. Престижные издания — помещать на своих страницах её эссе, театральные режиссёры — ставить спектакли по выполненным ею переводам пьес, следовать одна за другой награды и премиии, открываться посвящённые ей выставки. Она читает лекции, выступает на конференциях. Римский папа Иоанн Павел II четыре раза удостаивал Седакову личной аудиенции, обнаружил знакомство с её стихами. Вышел в свет подготовленный ею высокоценный «Словарь церковнославянско-русских паронимов». Ольга Александровна Седакова — научный сотрудник МГУ, почетный доктор богословия Европейского гуманитарного университета, известный и высокочтимый человек. Но годы молчания не проходят даром. Сформировался эзотерический язык поэзии, отнюдь не рассчитанный на широкую аудиторию. Эзотеричность эта определяется двумя факторами: свободной ориентацией в ландшафтах мировой культуры и опорой на особый язык, сложившийся в узком кругу столичных интеллектуалов. Здесь есть опасность ухода в снобизм, в презрение к профанам, культивирование некоей особой — профессорской — литературы («игры в бисер»). Срабатывает полузабытая сейчас диалектика — «закон отрицания отрицания». Если в официозной советской культуре признавалось только искусство, доступное массам («Искусство принадлежит народу!»), то в «андерграунде» господствовал принцип элитарности, известной закрытости, рафинированности. Но истинная роль творчества Седаковой может быть понята сейчас только в противопоставлении новому культурному откату, откровенно оформившемуся уже в последние два десятилетия. Если в советской тоталитарной культуре существовали запреты на темы смерти, секса и на религиозную проблематику, но царила — в духе классицизма — иерархичность и пафосность, то нынешний крикливый популизм предложил программу, относящуюся к советскому культурному проекту почти как негатив к позитиву: развивая запрещённые прежде темы, он отменил понятия качества, мастерства, а заодно и совести. Реализуется опасность диктатуры посредственности, пошлости и нового ханжества. Наготове и политические зубодробительные обвинения. Присутствие в нынешнем пребывающем в свободном падении российском обществе Ольги Седаковой помогает не утратить ориентацию, сохранить представление, где «верх», «низ», «право» и «лево» мировой культуры.
Стихи ее действительно похожи на шарады, их не понять без мощного комментария, но тёмные воды обещают глубину и манят с неотразимой силой.
Поэзию Ольга полюбила читать в раннем детстве, когда не могла ещё понимать значения стихотворных строк, но нравилось звучание и некая отложенная загадка. Возможно, так и сформировался образ её музы: поэзия должна быть с привкусом мистики и мистификации. Может быть, повлиял поздний Мандельштам, отправившийся в заоблачные дали смыслов и забывший вернуться. Так или иначе, Седакова числит среди своих предшественников и учителей Данте, Мандельштама, Рильке, Т.-С Элиота.
В стихах Седаковой различимо влияние дальневосточной поэзии и живописи, богословской проблематики и древней премудрости. Поток её стихотворных строчек подобен эманации безличностной творческой силы. Иногда они кажутся тишиной в оправе немногих слов, иногда — подстрочником мировой культуры.
Конечно, поэзия — это явление языка, и проба голоса, игра интонациями ей показаны, звучание же стихов Ольги Седаковой часто напоминает шелест безлиственного леса или хлопок одной ладошки. Между страницами её сборников как будто прячется гербарий слов и образов. Но ведь она поэт-филолог, хранительница Кастальского ключа — вечного и незамутнённого источника поэтического вдохновения.
Ув. Юрий! Если Вы такой поклонник Жака Деррида и его деконструктивизма, то могли бы заодно поведать нам, как ваш герой «деконструировал» себя как еврея?
Как это у него там: «…в моей семье и у алжирских евреев почти всегда говорили не «обрезание» (circoncision), а – «крещение» (bapteme), не Бар Мицва, а «причащение» (communion), со всеми последствиями смягчения, стирания (через боязливую аккультурацию, которая приносила мне всегда более или менее осознанное страдание) непризнанных и непризнаваемых событий, воспринимавшихся именно такими, не очень «католических», брутальных, варварских, жестоких, «арабских»; обрезанное обрезание, усвоенное, тайно признанное обвинение в ритуальном убийстве.»
Или вот еще: «…я конец иудаизма (1981), определенного иудаизма; они это поймут, как им нравится; огонь, с которым я сейчас играю, играет мной; я уже не тот, что до ЛП, признаки которого вроде исчезли, но я другое лицо, другая persona; я практически утратил лицо, неспособный посмотреть на себя в зеркало, правде в глаза; жизненная асимметрия, доведенная до карикатуры, левый немигающий глаз, открытый без перерыва на мгновенье, на Augenblick; истина глаголет из перекошенного рта, вопреки всем диагнозам и прогнозам, искаженное лицо тебе напоминает, что ты не живешь в своем лице потому, что у тебя слишком много мест, вы имеете место в большем числе мест, чем нужно… » и т.д.
Просветите нас темных за ради Б-га!
Бормашенко-Шейману
Вы знаете, я недавно занимался изучением эволюции алфавитов. В некоторых алфавитах (и не только алфавитах, но других знаковых системах) прослеживается четкая тенденция: симметрия символов со временем нарастает, символы симметризуются. Объснять это можно по-разному. По-видимому, симметризация облегчает воприятие символов (текста). Но в связи с этим исследованием я перечитал работы тартуской школы. Они и через много лет не утратили интереса. Это признак высокого класса.
Не возражаю. Но алфавиты — это как раз и есть дискретно устроенные объекты, а вот уже система фонем, стремящаяся к дискретности, в реальном живом языке постоянно ее нарушает.
Юрий, спасибо за Ваш текст. Я думаю, Вы слишком суровы в оценке: «выяснилась несостоятельность тартусской структурно-семиотической школы». Я думаю, здесь встает во весь рост слишком сложный вопрос: что, вообще, остается в сухом остатке от гуманитарных штудий? Это шибко сложная проблема, для дискуссии в «Мастерской». И все же: Главное достижение тартуской школы — формирование семиотики культуры как целостной теоретической модели. Эта дисциплина рассматривает культуру как знаковую систему, подобную языку, с собственной грамматикой, правилами и механизмами порождения смыслов. Понятие вторичных моделирующих систем (Ю. М. Лотман) — язык искусства, мифа, литературы как систем, надстроенных над естественным языком. Идея культуры как текста или как «семиосферы» (термин Лотмана) — замкнутого и саморегулируемого семиотического пространства. Конечно, это очень упрощенные модели, но они дали возможность помыслить нечто существенное. В контексте своего времени они были плодотворны. А вне контекста времени их рассматривать бессмысленно. Очень интересно сравнить школы Лотмана и Ландау. Обе несли печать советской культуры и обе были продуктивны. Неправомерно их судить сегодня с высоты сегодняшней правоты. Мне так кажется. Оставляю за собой право ошибаться.
Дорогой Эдуард!
Вы правы, слово «несостоятельность» слишком категорично. Его следует понимать просто как несоответствие ожиданий и результатов. Семиотический подход к культуре предполагает дискретное описание ее как системы оппозиций. Между тем любое живое явление обладает свойством континуальности и по определению не может быть исчерпано таким описанием.
Что значит «неправомерно судить с высоты сегодняшней правоты»? Речь не о суде, а об осмыслении и присвоении опыта.
В вашей голове, видимо, «вполне самодостаточный» писатель — это такой писатель, который, как прыщ, вскочил на пустом месте. Да и прыщ, как известно, без причины не вскочит.
Тут вы полностью расходитесь с Раневской, которая говорила: «Талант, как прыщ, на любой ж… может вскочить». Это никак не относится к ОАС, безусловно по-своему талантливой и достаточно самобытной. Дело здесь в том, что неординарный текст, как показал тот же Ю. Лотман, можно и нужно анализировать сам по себе, не стараясь сводить его без особой нужды к каким-то другим даже очень значительным, особенно, если основная цель такого сведения — это показать свою «ерундицию». Вот и получается, что вместо того, чтобы анализировать оригинальные и самобытные тексты того же Довлатова, сами по себе, вы его — буквально за уши — притягиваете к карнавальности… и так сплошь и рядом 🙂
Наверное, мне не стоило бы обращать внимание на ваши наскоки. И вовсе не потому, что вы оспариваете мои утверждения, а потому что делаете это хамским образом. И не в первый раз. Вся ваша аргументация сводится к классической реплике чеховского персонажа: «Они хочут свою образованность показать». Вот словечко — «ерундиция» — лучше всего свидетельствует о гопническом характере ваших, с позволения сказать, аргументов. Кроме того, постоянные передергивания, даже в мелочах, например, я говорю: «Без причины и прыщ не вскочит». Это, кстати, тоже цитата — из «На дне» Горького. Вы отвечаете цитатой из Раневской о том, что талант, как прыщ, может вскочить на любой ж. Да, может, но не без причины же. Тщательней надо, товарищ тролль.
Но вот дальше вдруг обнаруживается, что вы принципиальный сторонник структурного подхода к литературе. А это моя больная тема. В 60-х годах я сам отдал дань увлечению структурализмом в лингвистике и литературоведении, читал Лотмана, Романа Якобсона, Трубецкого, Ельмслева и Леви-Стросса, Ежи Куриловича и мн. др. Но ведь с тех пор прошло уже 6 десятков лет. Выяснилась несостоятельность тартусской структурно-семиотической школы. Это отнюдь не отменяет Лотмана как блестящего историка культуры, не брезговавшего, кстати, широкими аналогиями и сопоставлениями из области истории. Диахронический аспект невозможно игнорировать при описании систем. Вернее, так: есть множество методов изучения литературы, дополняющих друг друга, как в картографии дополняют друг друга различные проекции земной поверхности. Один из признаков научности — знание границ метода.
Уже давно стало общим местом, что структурализм в литературоведении не оправдал возложенных на него надежд. Кризис структурализма породил философию постмодернизма. Поль Рикер подчеркивал, что жесткий структурный анализ непригоден для «живой» религиозной и литературной традиции. Даже Барт отказался от понятия единого кода интерпретации текста. Жак Лакан обвинял структурализм в стремлении объяснить человеческое бытие, исходя из существующего и игнорируя отсутствие, к которому обращены человеческие желания. Развивая идеи Лакана, ранний Деррида подверг критике весь круг представлений, связанных с понятием структуры. Критический анализ взглядов на язык, на письмо и чтение, на отношения между обозначающим и обозначаемым, проведенный Деррида в «О грамматологии», стал для «деконструктивистов» основой переосмысления сущности и строения литературных текстов.
Возвращаясь к моим скромным заметкам, они не обязаны всем нравиться, это всего лишь мои ассоциации, мой читательский опыт. Кстати, что касается Ольги Александровны, она их (заметки) в свое время получила и никакого протеста не высказала, не исключено, конечно, потому что в отличие от некоторых она воспитанный человек. А ваше желание оскопить человеческую мысль, запрет думать «о белом слоне» — это просто один из вывертов догматизма, а уж методы полемики — обыкновенная пошлость.
Деррида, Фуко, Сартр и так до Карла Маркса? Ради Б-га — лучше не надо! Мы уж как-нибудь без всей этой «грамматологии», «деконструктивизма» и прочих их сногсшибательных открытий. И, пожалуйста, не прибедняйтесь: «скромные заметки…» Совсем наоборот: настоящий кладезь сплошных грамматологических открытий, замешанных на французском деконструктивизме + заоблачные полеты филологической мысли, не говоря уже об их карнавальности! Так держать!!
Ну, что вы, что вы — кто же посмеет с вами соревноваться в этих буквально полетах филологической ерундиции?! Ещё раз перечитываю и узнаю, что втискивание нашей уважаемой и вполне самодостаточной Ольги Александровны промеж Лотмана и Аверинцева по мнению «нашего эксперта» оказывается чересчур мелким и вот тебе уже новый, почти заоблачный ряд от Данте через Мандельштама и Рильке… прямо к Т.-С Элиоту. Аж дух захватывает и голова кругом идет!
Портрет Ольги Седаковой, на полном основании поставленной автором в один ряд с такими титанами филологии и богословия, как Лотман и Аверинцев, получился изысканным и точным. Без изъяна.
Единственно, что показалось некоторой натяжкой, это уверенность автора, что существуют нечто высокоценное в поэзии, что, поскольку оно напоминает шарады, нельзя понять «без мощного комментария».
Но ведь искусство, а поэзия, в особенности, самодостаточны.
А ежели, чтобы насладиться стихами, к ним нужен «мощный комментарий», то это не поэзия, а что-то другое.
«Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
К сожалению, это не о стихах Вашей героини. А вот эссе ее — читать, не начитаться. И еще, она автор несравненного мемуара (или эссе?) о Венедикте Ерофееве. Ни один из его друзей-мужчин, оставивших воспоминания о нем, в подметки ей не годится ни по стилистической изощренности, ни по глубине проникновения в образ их общего знакомца, незабвенного Венички.
Как хорошо, что она осталась в Москве. Что таким, как она, делать на чужбине?
Насколько я знаю, Седакова никогда не работала ни сторожихой, ни дворничихой, как многие ее ровесники-поэты, получившими много лет спустя заслуженное признание. Достаточно вспомнить Сопровского, Гандлевского, Гандельсмана и многих других неординарных поэтов из её поколения. Никак не ставя ей это в упрек, она вела вполне размеренную жизнь филолога -религиоведа (защитила кандидатскую диссертацию и пр.), известна также, как вполне добротный переводчик и христианский поэт. Безусловно, очень культурный и прекрасно образованный человек, но ставить её в один ряд с Юрием Лотманом и даже Аверинцевым — очень большая натяжка. Очень любопытные её воспоминания о Венечке Ерофееве и многих других, кого она хорошо знала, но это совершенно не значит, что её можно ставить где рядом с ними.
Очень рад за вас, что вам точно известно, кого можно с кем рядом ставить, а кого нельзя.
Извините, Юрий, за несовпадение.
И выбор ваш понятен, и восхищение соответствует, и эрудиция поражает. Но все это не о стихах.
Можно насытить строки именами, аллюзиями, коннотациями, но поэзия так и не появится.
Не появится послевкусие, как здесь, в услышанном еще до имени:
*
«Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха…»
Цитировать в параллель Седакову не стану, ее книжность этого не выдержит. Был бы признателен, если бы кто-то, знающий ее хорошо, сделал бы это.
«Продолжается отрицательная селекция населения. Что говорить, если в советские времена какой-нибудь малообразованный партийный функционер мог забраковать произведение искусства, произнеся сакраментальную фразу: «Народу это непонятно!»
Всё так. Отрицательная селекция населения в России продолжается более тысячи лет.
В 11 веке в Великом Новгороде была стопроцентная грамотность, о чём свидетельствуют более тысячи берестяных грамот, а, вернее, писем, написанные жителями Новгорода. Кстати, среди них попадались грамоты, написанные детьми. Кстати, Новгород — единственный город в необъятной России, где археологи обнаружили берестяные грамоты.
Понадобилось четыреста лет «селекции» в городе Новгороде, чтобы привести город к «единому знаменателю».
Согласно переписи населения в 1897 году население российской империи на 80% было абсолютно безграмотным.
Понадобилось буквально физически изничтожить в России скоморошество в 17 веке, из которого в Европах произросла Великая Эпоха Возрождения, просуществовавшая почти триста лет, чтобы в России первые, робкие ростки просвещения и культуры возникли не в 13-14 веках, как в Европах, а лишь в конце 18 века…
Но суть не в этом.
Ваш очерк — не об Ольге Судаковой. Ваш очерк — это обида на нынеший век, на нынешние времена. Я услышал Ваш голос, который понимаю и разделяю.
Я не услышал Ольгу Судакову.
Позвольте дополнить Ваш очерк: https://www.youtube.com/watch?v=HMUbksjvktI
«Ваш очерк — не об Ольге Судаковой… Я не услышал Ольгу Судакову»
— Это точно! Но ведь и по линку тоже нет Ольги Судаковой! Да и статья не о ней. Так кто же она?