Олег Кац: Она и Он. Он и Она

…Кардиолог сказал, что отказывает сердечный клапан и требуется пересадка. Клапан может послужить года три-пять. А при операции оказалось, что и второй клапан нуждается в пересадке. Его поставили как бы бесплатно, но оказалось, что в кредит, что уже выходило за их возможности.

Олег Кац

ОНА И ОН. ОН И ОНА

Она просыпалась рано. А Он, спавший теперь в другой комнате, просыпался еще раньше, но не беспокоя ее, читал свои книги, ждал ее пробуждения. Услышав первые звуки, приходил и целовал ее, говоря — Доброе утро, солнышко.

Потом делали перевязку огромной трофической язвы. Доброжелательный иногда приходящий доктор называл ее почти циркулярной, и в этом названии слышался звук циркулярной пилы, которой делают обычно ампутацию. Из-за этого Она иногда называла его горевестником.

После перевязки был обычный завтрак. Он варил для нее яйцо всмятку, делал маленький бутербродик с паштетом или салатом, а себе шакшуку и они пили кофе — Он крепкий, а она растворимый из лучшего кофе, который только можно было найти.

Это продолжалось не один год, после того как погиб внук.

Оба решили никогда не говорить о нем, и потом даже объявили сочувствующим друзьям, что у них никогда не было внука.

Кто-то понял, а кто-то был шокирован. Но это не имело значения.

Но не говорить это не значит не помнить. Каждая мелочь об этом напоминала, и Он, и Она старались эти мелочи раздать или спрятать подальше от самих себя. Это плохо удавалось, потому что двадцать лет вся жизнь была для него и ради его будущего… а он отнял это и у себя, и у них. Но нельзя было его за это ненавидеть.

Однажды Она плакала ночью, а Он, зная что не ничем не может помочь, молча лежал в другой комнате. Она его не звала. Вставала, что-то делала. Потом перестала плакать и потушила прикроватную лампу.

Утро она долго не просыпалась, потом все-таки он зашел к ней в комнату и прикоснулся, когда на кухне уже закипел чайник.

Она открыла глаза и сказала — я еще здесь? Я думала не проснусь.

Рядом лежала пустая пачка слабого наркотика, сэкономленного, когда боль от трофической язвы становилась меньше. Но до смертельной дозы было далеко…

(Много позже Он нашел за диваном брошенные ею туда клеенчатые метки из роддома — ее, ее брата, дочери и внука, с фамилией роженицы и датой, написанные чернильным карандашом. В разных роддомах и в разные годы, но выглядевшие почти одинаково, только самые старые ссохлись, стали ломкими и надпись была еле видна…)

Язва иногда частично заживала, а иногда в ней образовывались непонятные камни, которые Он ломал и выковыривал при перевязке, боясь повредить обнаженные вены, скованные в каменных трубочках. Камни переставали мешать заживлению.

После завтрака они ходили гулять в парк, потом садились на скамейку и оба читали свои электронные книги.

Когда язва чуть заживала, они выбирались в туристические поездки по всему достижимому теперь миру, стараясь потратить деньги, копившиеся много лет для внука… и никогда о нем не говорили. Это было бы больно. Очень.

А однажды она потеряла сознание в парке.

…Кардиолог сказал, что отказывает сердечный клапан и требуется пересадка. Клапан может послужить года три-пять. А при операции оказалось, что и второй клапан нуждается в пересадке. Его поставили как бы бесплатно, но оказалось, что в кредит, что уже выходило за их возможности. Помог далекий и любимый ею брат.

После операции ей стало лучше, прошло два года и на клапане выросли зловещие колонии микробов, о которых врачи прямо не говорили, но повторная пересадка была уже невозможна.

…Она лежала в реанимации, а он пришел к ней и сказал — я уже здесь. Она, не открывая глаз, тихо произнесла — я знаю, ты всегда здесь.

Это были последние сказанные ею слова.

А желание, прочтенное ими в старой сказке «они жили долго и умерли в один день», не сбылось. К его сожалению.

Он остался один, долго приходил в себя и старался делать добро… которое каждый понимает по-своему и чаще всего его стремление к добру не принимает. А Он упрямо продолжает. Потому что это следует делать всегда.

До последнего вздоха.