Александр Левинтов: Взрослые сказки

Loading

В китайской “Книге искусства ведения войны”, что написана в 4 веке до нашей эры, когда по другую сторону мира Александр Македонский создавал свою нелепую, на китайский взгляд, империю, есть такая мысль: “Никогда не ставь своего противника в безвыходную ситуацию, ибо тогда он станет непобедимым.”

Взрослые сказки

Александр Левинтов

Почему боги невидимы (сказка Среднего Царства Древнего Египта)

У богов свои боги, а у тех — свои, а у тех своих — свои: семь небес богов над нами, а мы знаем только тех, кто ниже всех, кто ближе всех к нам. Но и этих своих богов мы никогда не видим.

Почему боги невидимы?

Одному человеку — его звали Менахтипотематеноп, что значит «Коротышка с длинным языком из нижнего конца деревни», но, так как выговорить это имя почти никто не мог, все его звали Меп, и он охотно откликался на это имя и всегда очень важно и очень серьезно отвечал «Менахтипотематеноп тебя слушает» — за что боги очень старательно помогали ему.

Был он, действительно, коротковат в росте и даже своей жене едва доставал до плеча, а она уж точно дылдой не была, нет, не была — у них в роду все были такими.

Однажды Менахтипотематеноп (если тебе надоело читать столь длинное имя, скажи про себя Меп и больше не парься) сидел на берегу Нила.

Неожиданно он увидел своего персонального бога и невольно рассмеялся — тот был раза в три короче Менахтипотематенопа, по сути — по колено, а ведь и правда, всё маленькое выглядит забавно: посмотрите на маленьких детишек.

Бог посмотрел на Менахтипотематенопа строго, но тот, вместо того, чтобы смеяться над своим богом, скорчил ему такую уморительную рожу, что бог не выдержал и исчез — растворился в воздухе, как умеют делать только боги и горячая вода.

Беспечный Менахтипотематеноп еще немного посидел на берегу, встал, чтобы пойти домой к своей жене и прочим хозяйским обязанностям, но, покинутый своим богом, поскользнулся на тучном жирном лёссе чуть пологого берега и скатился в воду.

А обиженный бог обратился к своему богу:

— Почему Менахтипотематеноп надо мной смеётся?

— Посмотри на меня, — ответил добродушно бог бога Менахтипотематенопа, — я ведь намного меньше тебя, но ведь ты же не смеешься надо мной.

— Потому что ты бог. И я — бог. И мой бог — бог. И бог моего бога — бог. А Менахтипотематеноп — всего лишь человек, его разума хватает очень не на многое.

— А бог бога твоего бога — совсем-совсем маленький? А самый первый бог, тот, что на седьмом небе — какой он?

— Самый первый бог совсем незрим и нематериален, потому что он — мысль, идея. Мы, боги не можем видеть идею, как человек не может и не должен видеть нас, как громадные пирамиды, которые строит человек, никогда не видят человека — они смотрят в небо и не замечают маленьких людей у своего подножия.

— Я понял: зря я стал видим Менахтипотематенопу, это моя ошибка.

— Вот и славно. А теперь, раз ты понял, почему боги невидимы, беги, спасай своего Менахтипотематенопа. Потому что он упал в Нил и вот-вот утонет.

Бог Менахтипотематенопа опрометью бросился к реке, так быстро, как могут только боги, быстро почти как мысль. Он обернулся большой веткой, плывущей откуда-то с юга, может быть, даже из самой Эфиопии, где Нил уходит в небо, Менахтипотематеноп ухватился за эту ветку и с большим трудом, но выбрался на берег.

Сказка о сне

В старой китайской сказке из книги “Ле-пзы” рассказывается.

Один дровосек убил в лесу оленя. Чтобы никто не обнаружил добычу, дровосек спрятал ее в сухом рву и завалил валежником. Возвращаясь домой в радостном настроении, он вдруг заметил, что напрочь забыл место, где спрятал оленя. И дровосек решил, что все ему приснилось.

Он шел домой и распевал песню об этом сне. Эту песню услышал человек у дороги и, руководствуясь ею, нашел оленя и принес его домой. Придя домой, он рассказал жене о человеке, собиравшем в лесу валежник, которому приснился сон об убитом им олене и о забытом месте, где лежит олень, о песне про сон и о том, как он, услыхав песню, нашел по ней убитого оленя.

— Как ты думаешь, — спросил он жену. — Ему действительно все это только приснилось?

— Может быть, это тебе все приснилось, — возразила жена. — Но так как олень в нашем доме, то значит именно твой сон сбылся.

— Действительно, олень у меня, и нечего допытываться, кому из нас это приснилось.

Тем временем дровосек вернулся в свой дом, расстроенный и огорченный, что забыл место, где спрятал оленя. Он лег спать, и ему приснилось и то место, и человек, взявший оленя. Следуя собственному сну, он пришел в дом человека, взявшего его оленя и, обнаружив свою добычу, затеял тяжбу.

Судья разобрал дело следующим образом:

— Если дровосек в самом деле поймал оленя, значит неверно все, что он видел во сне. Если же другому все это только приснилось, значит неверно, что так было в действительности. Выходит, что оленя в действительности нет, но он все-таки тут, передо мной. Посему разделите его пополам.

Спорщики таким решением не удовлетворились и обратились к местному правителю. Правитель спросил:

— А не видел ли сам судья во сне, что он делит оленя пополам?

Тогда обратились к высшему правителю.

— Разобраться, был ли тут сон или явь, и что здесь сон, а что явь смог бы только Конфуций. Но Конфуций умер сто лет назад. Поэтому пусть у каждого останется своя доля иллюзий и реальности. Судья прав и решение его верно.

Взятие города 

В китайской “Книге искусства ведения войны”, что написана в 4 веке до нашей эры, когда по другую сторону мира Александр Македонский создавал свою нелепую, на китайский взгляд, империю, есть такая мысль: “Никогда не ставь своего противника в безвыходную ситуацию, ибо тогда он станет непобедимым.”

По Поднебесной, из одного конца в другой, странствовали профессиональные армии. Уже давно не было реальных поводов и причин содержать их при дворе императора или как провинциальный гарнизон, но и распускать воинов, обладавших непревзойденным и изумительным военным искусством, было неразумно.

Армии кочевали по бесконечной империи, устраивая бои между собой или ведя осады богатых городов.

Одну из таких армий возглавлял великий стратег и полководец Лю Шао-цзы. Его победоносная армия прошла по Маньчжурии и Синьцзяну, побывала в Тибете и пересекла несколько раз Великое Междуречье. Не было баталии, которую бы не выиграл и не приобщил к своей славе Лю Шао-цзы.

Когда на его пути встречалась другая армия или город, он посылал вперед своих послов, делавших богатые дары и приношения, а главное, разведывавших силы будущего противника. Если у того не хватало средств или людей, Лю Шао-цзы высылал необходимое дабы сравнять силы и численность солдат своей армии и этого противника: никто не должен думать, что победа одержана над слабым.

Однажды армия Лю Шао-цзы вошла в Сычуань и встала невдалеке от огромного и богатого города, название которого ныне навсегда и прочно утеряно.

Как обычно, в город было направлено посольство с дарами, доложившее полководцу численность и вооружение городского гарнизона. Из казны армии были выделены городу щедрые средства на приобретение военной техники, наем солдат, а продольствия в городе скопилось более, чем на два года обороны.

После всех этих приготовлений Лю Шао-цзы торжественно объявил городу войну и обложил его со всех сторон своими войсками, оставив лишь узкий проход от самых маленьких городских ворот к ущелью в близлежащих горах, по которому можно пройти в соседнюю долину.

Осаждающие стали медленно и планомерно строить из бамбука и деревянных досок высокие, чуть выше городских стен, сооружения со смотровыми башнями и укрытиями от стрел. С этих башен воины Лю Шао-цзы вели непрерывное наблюдение за жителями города, не предпринимая никаких военных действий и не принимая всерьез редкие попытки оборонящихся забросать их стрелами.

Светские и особенно военные власти города поддерживали дух горожан и своей армии уверениями в неприступности и неуязвимости города. И это действительно было так, это было очевидно и заметно каждому жителю и воину.

Наконец, Лю Шао-цзы объявил городу, что решительный штурм состоится через месяц. По городу пошли волны собраний и встреч, на которых вожди и власти воодушевляли народ и армию к победе.

Но, за неделю до этого штурма полководец тайно, ночью, вывел свою семью из города по оставленному проходу: обеих жен с детьми и служанками.

Вслед за ним тоже самое сделали, втайне друг от друга и ото всех остальных, офицеры и городские властители. Затем город покинули самые богатые его жители. За два дня до штурма солдаты, брошенные офицерами, ушли из города, а в последнюю ночь из города вышли все остальные его жители.

Наутро Лю Шао-цзы взял город без единого выстрела, без единой жертвы и без единого разрушения. Разграбив дома и сказочно обогатив свою армию, полководец сравнял город с землей, предал забвению его название и воздвиг на этом месте стелу с такой надписью:

Достоин презрения полководец,
оплакивающий павших воинов своей армии —
зачем он вообще жертвовал их жизнями?

Конец олимпийских игр

Эллины, так и не принятые в Организацию Объединенных Наций за свою квазигосударственность и причастность к мировому терроризму, собрались на очередную олимпиаду. Им разрешили, расчитывая тем самым поднять посещаемость и увеличить доходную часть олимпийского бюджета, практически без затрат и рисков утечки медалей в ненужном направлении.

Были посланы гонцы в разные стороны и по всем полисам Эллады. Команды городов собрались лагерем на полдороге между Пиреем и Афинами. Заранее было решено, что спартанец Леонид представит самый большой отряд и потому возглавит всю команду. Леонид же привел с собой совсем немного людей.

Остальные полевые командиры сказали ему с неудовольствием:

— Как же так? Ведь ты обещал привезти с собой самое большое число атлетов, а их, с тобою вместе, всего тридцать.

На что Леонид ответил:

— Постройте всех на плацу в каре.

Когда все были построены, Леонид вышел в центр и громко крикнул сомкнутому строю:

— Горшечники, сядьте на землю!

И несколько человек село.

— Виноградари и виноделы, сядьте!

И опять село несколько человек.

— Пекари!

И он все повторял и повторял разные ремесла и занятия и все больше и больше становилось сидящих на земле. Пока не осталось, вместе с ним, тридцать спартанцев.

И тогда Леонид сказал, обращаясь ко всем и к полевым командирам:

— Я привел тех, кто всю жизнь был только атлетом и кто умрет атлетом и кто готов отдать за это жизнь.

И все полевые командиры и все остальные согласились с тем, что Леонид привел больше всех, а потому по праву будет возглавлять команду Эллады на олимпийских играх.

Перед отправлением в дальний далекий путь стратег Перикл произнес речь, более пламенную, чем его речь на смерть афинских героев, павших в Пелопонесской войне, записанная слово в слово Фукидидом, и более яркую, чем его выступление в Стокгольме при получении Нобелевской премии войны и мира.

Среди тех, кто отправился на игры, был мудрый и уже совсем немолодой Сократ, славившийся своей стрельбой из лука, а главное — рассудительным спокойствием, вселяющим уверенность в других, а с ним — один из лучших его учеников, неистовый Ксенофонт, яростный соперник Платона и участник великого «Анабасиса» по тылам Персии. Здесь был и знаменитый сиракузский легкотелый пловец Архимед, и быстроногий Аристофан, и неутомимый ходок на дальние расстояния Геродот, и твердорукий Фидий, и Софокл и многие другие.

Преодолев на своих остроносых пентакантерах две с половиной тысячи лет, они прибыли, прошли мандатную комиссию, допинг-контроль и, в качестве исключения, по настоятельной просьбе телевидения и других спонсоров были допущены к состязаниям.

Тщедушные недомерки, они вызывали смех трибун — и своей техникой, и своей экипировкой, а чаще — полным отсутствием таковой, и своей слабосильностью. Но они боролись и сопротивлялись с самой решительной отчаянностью, вкладывая в свои выступления все, чем владели.

Никаких мест, медалей и очков они конечно не получили и под конец стали вызывать всеобщее презрение своим высокомерным поведением, нелепым в сравнении с их результатами и взносом в копилку рекордов и кассу МОК.

Шествие на праздничной и ликующей церемонии закрытия, как и положено обычаем, возглавляла команда Греции. Последней, уже после многочисленных и победоносных хозяев, шла Эллада — незаконное бандформирование и сброд. С трибун раздалось улюлюканье. И тогда они достали свои мечи…

Это были короткие мечи из низкопробной стали, но это были настоящие боевые мечи. В руках мелкой шпаны и на фоне боингов, радаров и ракетных установок они смотрелись жалкими побрякушками. Но было, было в этом нестройном блеске металла, в растрепанном марше перед улюлюкающим многолюдьем нечто вызывающее и грозное, и взыскующее. И это нечто заставило заткнуться трибуны, заткнуться стрекочущих комментаторов — в эфире настало напряженное молчание, и все, наконец, поняли, что никаких больше олимпийских игр и прочих карнавалов над человеческим достоинством не будет.

Сотворение мира

Обломился одному садово-огородный участок. Сначала он провел свет от общего столба, потом дренаж, заодно образовался прудик для будущих пескарей и баньки, о которой он так мечтал. Развел всякую зеленушку, плодовые и даже кой-какую живность. И, как он и сам заметил, получилось неплохо. Потом настали наши времена, и он вынужден был пустить жильца. Сам мужик оказался ничего. Но его первая подружка так кричала по ночам, что не давала спать бедному хозяину, круглому сироте от рождения и вообще одинокому по жизни.

Вторая была потише, но с криминальным будущим. Когда она обтрясла яблоню, хозяин выгнал дармоедов к чертовой бабушке. Баба та была уже на сносях и родила двойню. Старшенький, чуть подрос, убил младшего. Брат-2 некоторое время был очень популярен, как всегда, ни за что.

Расплодилось от той парочки уйма беспризорников. Люди, вообще-то, были ребята неплохие, но с выкидонами: то какую-нибудь дурацкую башню отстроят прям у самого огорода, то дарвинизм придумают. Он их очень просил не лезть в его дела, но они все время норовили. Хотя и из любви. Они, правда, его любили и даже понастроили ему домов, похожих на его, но только очень больших и в самых неподходящих местах — либо очень шумных, либо рядом с кладбищем. Страшновато, как-то, особенно по ночам. И все звали к себе, но он, конечно, не шел — и дел по горло и не любил он этого. Скромный.

Нашлись ушлые, придали этому простому житейскому делу огласку, затеяли дискуссию на морально-этические темы, раздули все до небес, придали всяких значений и нравоучений, пригласили деятелей культуры, чтоб тусовку поддержать на уровне.

Потом, конечно, все стихло, а вот со светом до сих пор перебои и напряженка. Скоро, говорят, совсем кончится.

Изгнание (холувинско-рождественская сказка)

Давно это случилось, так давно, что никаких легенд и мифов даже не осталось. Но только и до сих пор живо. И болит, и мучит, и свербит больную совесть стареющего человечества. Мы, чтоб как-то избавиться от своего первораннего греха, придумываем разного рода оправдания, потом как-то быстро и незаметно для себя забываем, зачем и почему оправдываемся и в чем оно, наше оправдание, и вновь немилосердно мучаемся — до следующего раза и всплеска совести.

А случилось, говорят, вот что.

Глубоко в недрах планеты произошло резкое перераспределение масс и энергий, связанное с исчезновением четвертой планеты Солнечной системы. Огромные куски этой взорвавшейся планеты попадали огненными метеоритами на ближайшие планеты, полностью уничтожив жизнь на некогда процветавшем Марсе и принеся неисчислимые беды четвертому цивилизационному поколению землян.

Огненное вторжение и возмущение недр вызвало к жизни катастрофически и глобально заметные извержения вулканов, появление целого огненного кольца вулканов и других форм проявления сейсмики и геотектоники вокруг океана.

Атмосфера оказалась перенасыщена пеплом, горячими газами и другими частицами, служившими ядрами конденсации. Разогрев нижней части атмосферы, тропосферы, привел к смещению тропопаузы на несколько километров верх. Чудовищные кучевые облака смогли расти до размеров в 15-20 километров. Нормой стали проливные осадки и снегопады продолжительностью по нескольку дней и даже недель кряду. Сплошная облачность надолго покрыла Землю, создав плотный и прочный тепличный эффект.

На Землю пролились дожди, непрерывные и сумасшедшие ливни. Реки повсеместно стали выходить из берегов, размывая даже твердые породы, круша отдельные деревья и целые леса, долины и поймы превратились в болота и озера, уровень Мирового океана поднялся на несколько метров — и морские волны поглотили 90% живших на побережьях людей. Под воду уходили полуострова, острова и архипелаги. Небеса жадно втягивали в себя испарения, чтобы обрушиться на земли и воды новыми потоками. Это можно было бы назвать расстройством желудка атмосферы, если бы к тому времени существовала артикулированная медицина.

Однажды дождь, непрерывный и сплошной стеной, шел пятьдесят дней. Отчаявшиеся и уже совсем немногие люди пошли, чтоб умилостивить небеса, на крайнюю жертву.

Эта несчастная мысль пришла сразу в разные поселения в разных и очень удаленных друг от друга местах. Так иногда бывает — и когда так бывает, мы начинаем говорить о знамениях времени, о том, что это характерно не для места, а для времени.

Так свершилось Великое Изгнание Детей.

Жертвуют обычно слабыми. Потому что жертвуют обычно сильные.

К тому времени уже существовала первая совесть, не позволявшая жертвовать родителями, пусть даже и ослабевшими — почитание родителей приближалось к богопочитанию. Да и сама идея принесения в жертву детей, скорей всего, принадлежала им, старикам, понимавшим, что они сами могут стать альтернативой детям. Тут рассуждение довольно простое: дети еще появятся, не велика премудрость наделать их, старики же скоро уйдут безвозвратно, унося с собой и опыт, и мудрость, и близость к богам. Людям тогда вообще было несвойственно задумываться о будущем, да они и не знали его и даже глагольных форм будущего времени не имели, только настоящего и, в весьма слабой форме, прошлого.

Изгнание детей везде мотивировалось по-разному, но была и одна общая идея.

Дети ассоциировались с дождями. Они зарождались во влаге и приходили в этот мир, окруженные водами, они питались соками матери и в утробе и потом, уже во младенчестве, они росли, как растет все живое под дождем, они и сами были почти всегда мокрые, у них сочилось изо рта и из носа, отовсюду. Они взрослели обсыхая и обсыхали взрослея.

И если надо остановить непрерывный дождь, и если надо для этого принести жертву, то дети — самая подходящая.

Так возникла и сформировалась идея изгнания детей. Она отвердела в сознании людей до уверенности и люди открыли свои жилища и сказали своим детям — идите и не приходите больше.

И они ушли.

По одному и робкими кучками.

И они не знали, что им теперь делать и как жить дальше.

Но они уже понимали, что большие и взрослые люди вполне могут обойтись без них и что, если этим большим взрослым людям понадобятся новые дети, эти дети у них будут, они будут, но это уже будут другие дети, не эти, изгнанные и прячущиеся меж камней и под деревьями.

Они ничего не могли и не умели делать, они даже не могли далеко уйти от своих домов, от домов, которые считали своими, пока их не изгнали. Им было страшно, холодно, хотелось есть, но они могли только плакать.

Никто не слышал за шумом дождя их плача и никто не мог прийти к ним на помощь, только сам дождь.

Это были еще языческие времена: не только люди видели богов в разных проявлениях и явлениях природы, но и сама природа была полна одухотворенности — ведь мир только таков, каким он представляется человеку.

И потому дождь был также одушевлен, как и вся природа, он мог чувствовать боль и все другие чувства, какими обладают боги и люди.

И дождь сжалился над плачем детей и прекратился.

И небо стало очищаться. Чтобы детям было нестрашно, дождь и небо построили им пеструю дорогу домой. И дети пошли по ней к родным порогам, и стали стучать в разные двери и просить еды, пока не достигли родимых порогов.

Люди выходили из своих домов — и видели, что дождь, наконец, кончился, что в небе появилась радуга, по которой их дети вернулись домой и просят есть. И радость невольно вспыхивала в сердцах людей и совесть умывалась тихими слезами любви и умиления.

И, чтобы навсегда запомнить это событие, люди стали каждый год устраивать себе праздники, на которых дети ходят от дома к дому и просят поесть. А еще в эти праздники люди ставят в свои дома деревья, прячут под ними подарки, а потом ищут их, как они искали бы своих изгнанных детей, если бы дождь не прекратился.

Теперь ты понимаешь, зачем в небе иногда появляется радуга и почему у людей есть такие странные семейные домашние праздники?

Праздник забвения (сказка несуществующего народа)

В одной стране был обычай праздновать день Забвения. Это был очень шумный и веселый праздник. Каждую весну, в самом ее начале, когда кончались холода и непогоды, когда к людям и земле поворачивалось солнце и возвращалось тепло, приходил этот праздник. С ним кончалось утомительное ожидание любви и счастья. Люди радовались и веселились новой жизни и не желали больше вспоминать о своих горестях и прошедших заботах. Они пели, дурачились, бегали по улицам как дети, шутили, много пели и танцевали. Вино лилось на бесконечных застольях, а в молодых садах и зарослях, под молодыми звездами и небесами юноши и девушки впервые познавали сладость и усталость любви.

Начинался этот праздник каждый год одинаково: герольды короля с высоких балконов дворца торжественно и многократно называли имя той, что избрана советом старейшин невестой Забвения.

Обычно это была самая красивая девушка во всем королевстве — стать ею мечтала каждая. Но только одну юную красавицу избирали раз в год старейшие и мудрейшие мужи королевства. Она должна была быть совершенна без изьяна, невинна и неопытна.

Всю праздничную неделю невеста Забвения была желанной в каждом доме и на каждом застолье. Самые знатные люди нарасхват приглашали ее — и никому она не отказывала: хотя бы минутку она должна была провести в гостях, будь то дворец вельможи или скромная лачуга бедняка. Королевская казна не скупилась на ее наряды, капризы, прихоти и на ее слуг.

Каждый стремился успеть передать невесте Забвения свои горести, обиды и печали, чтобы избавиться от них, забыть их и не вспоминать более никогда. Невеста забирала все это с собой, беспечно смеясь и ласково улыбаясь и, после встречи с ней, люди утешались и совсем освобождались от грустного груза нажитого горя и прожитых бед.

Утром последнего праздничного дня народ собирался на обоих берегах реки. Пышная церемония сопровождала невесту Забвения в богато украшенную лодку, и всякий, кто еще не успел избавиться от печальной памяти, теперь выкрикивал то, что хотел забыть навсегда. По обоим берегам поэтому стоял невероятный ор и гвалд, неразличимый и невнятный, как гул предстоящей грозы в горах.

Лодка медленно отходила от берега, люди бросали в воду живые цветы, целыми охапками, и последние слова — на ветер, попутный ветер Забвения.

И когда лодка исчезала за скалистым поворотом, люди расходились по домам и уже никогда-никогда не вспоминали лицо и имя невесты Забвения, а также, что они ей сказали во время праздника.

И никто никогда не задумывался и не спрашивал, куда уплывает лодка невесты Забвения и какова дальнейшая судьба этой девушки. Начиналась новая память, новые обиды и унижения, и проклятья, и оскорбления, и люди начинали копить их до будущей весны.

А лодка с невестой Забвения плыла по реке два дня и две ночи и к утру третьего дня ее выносило в море, и еще два дня и две ночи морские течения неумолимо несли ее к одинокому острову, вечно окутанному туманами и дождями, а потому невидимому с берега даже с самой высокой горы.

Измученная и поблекшая девушка сходила на пустынный берег: никто не встречал ее и некому было ей, измученной, истерзанной голодом, жаждой и тревожной бессонницей, помочь и поддержать. Она не знала, что ждет ее и потому была готова к самому ужасному, и никаких, даже самых робких и слабых надежд не теплилось в ее душе. За торжество своей красоты она должна была теперь неминуемо платить тяжелую и страшную плату — жизнь.

Выйдя из лодки, она шла топкой сырой тропкой вглубь низменного острова, сквозь беззвучную тишину влажного леса, шла долго и робко, страшась тишиной и в трепетном ожидании хоть какого-нибудь шороха.

Наконец, завеса леса редела и она выходила на разнотравный луг. Здесь, на лугу, она и находила тех, кто прибывал на остров до нее и раньше — на год или десять лет раньше.

Девушки, совсем молоденькие или постарше или уже сильно постаревшие, жили здесь странной семьей. Они ничего не знали и не помнили, кроме триумфа своей красоты и того, что все плохо и жизнь плоха. Они рассказывали друг другу чужие беды и горести и обиды, но никто из них не высказывал своего сочувствия, хотя все ждали и даже жаждали этого сочувствия. Но каждая из них чувствовала себя самой красивой и самой достойной и самой пострадавшей от чужих несчастий и напастей. Однако каждая считала ниже своего достоинства и своей красоты посочувствовать другой — ведь это означало бы признание того, что другая красивей и лучше ее самой.

Без любви и понимания, без верных мужей и шаловливых детей, не зная радостей жизни, прекрасные девушки быстро увядали и быстро умирали — здесь не было настоящих старух, но уже за десять лет пребывания в непрерывной печали они превращались в поникшие и нераспустившиеся существа.

Они не любили друг друга и не доверяли друг другу, и не поверяли друг другу ничего про себя самих — только про несчастья других.

Настали в стране иные времена и изменились нравы, и люди перестали праздновать день Забвения. Люди перестали отправлять на лодке вниз по реке жертвенную избранницу. Жизнь в стране почти не изменилась — просто злопамятство стало обычным делом и все люди стали немного, почти незаметно, более несчастны, чем раньше. Но никто на это не обратил особого внимания.

А на остров больше никто не прибывал. Год, два, три. Сначала это даже радовало девушек — ведь опасных соперниц их красоты больше не прибавлялось. Но самих девушек становилось все меньше и меньше, вот их осталось всего четыре. Потом три, две и, наконец, осталась одна, последняя.

Она уже никого не ждала из глубины леса и ни на что не надеялась и не чаяла увидеть хотя бы еще раз какую-нибудь живую душу.

И когда она поняла, что она — последняя и уже больше никого не будет, ее охватила неимоверная тоска. И в этой тоске и в слезах она и закончила свои короткие дни, которые никто не считал уже. И, когда она поняла, что скоро конец и дни ее сочтены и очень коротки числом, она собралась с духом и попросила богов, которых еще знала и немного помнила, чтобы от нее и от его уже ушедших подруг осталось хоть что-нибудь — может быть, просто так, а может, в назидание людям, которые когда-нибудь да придут на это остров, и все узнают, и поймут.

Боги, о которых она немного помнила, услышали ее и из последних ее слез выросли голубенькие и малоприметные цветы.

Прошло много-много времен, и люди пришли на этот остров, сплошь покрытый меленькими голубыми цветочками. Мы их теперь так и называем — незабудки, самые печальные цветы на свете.

Приключения Буратино на пенсии

Папа Карло, Царствие ему небесное, оказался тем еще режиссером в своем Новом Кукольном Театре. За отсутствием шкуры он сдирал с единоутробного своего Буратины стружку на каждой репетиции и после каждого спектакля, так что к концу своей театральной карьеры сильно постаревший малец изрядко похудел и отощал. Мальвина, стерва крашеная, довольно скоро сбежала с Пьеро за границу, в театр Образцова. Они и Артамона прихватили с собой. Пьеро и впрямь, в отличие от Буратины, оказался непьющим. Чего ему, обкуренному, пить, если он с иглы не слезает? Артамоша, пес паршивый, пудель несчастный, из-за проблем с языком смог устроиться всего лишь простым Волком и в одиннадцать часов выл на всю Самотеку: «Пива!», что очень смешило детей и прочую московскую пьянь.

На поминках главрежа Буратино окончательно сошелся со стариком Джузеппе, от которого и узнал, что папа Карло никакой ему не отец, что в натуре Буратино — дровянских кровей и что полено было Джузеппино, а не Папы Карлово. Они часто сидели теперь вдвоем на кухне, вспоминали веселые времена, как тырили у Дуремара спирт и анашу. «Талант не пропьешь» — любил повторять Джузеппе, «даже, если его нет». Под эти разговоры и воспоминания они и устроились в пиар: Джузеппе расклеивал портреты кандидатов на заборах, а Буратино дразнил на улице политических конкурентов.

Страну Дураков к тому времени переименовали в Свободную Независимую Державу, СНД, но разве народ обманешь? Конечно, СНД тут же расшифровали: Страна Непуганных Дураков.

На Поле Чудес вырос коттеджный поселок новых дураков, очень крутых и напичканных не только нашими деревянными, но и их зелеными. Кстати, американцы иногда прилетали побомбить окрестности, потом они сбрасывали пакеты с просроченной жратвой и улетали дальше, в далекую Антарктиду, где по их слухам скрывался, переодетый королевским пингвином, один мужик, не наш и не их, но и не еврей.

Карабас Барабас, тот еще олигарх, сидел за взятки и коррупцию в особо крупных размерах. Амнистия ему не полагалась, и потому он прямо из Бутырки клеветал на президента и его подельников по Думе и Совету Министров на каналах «Не То Шесть», «Не То В» и на Суэцко-Панамском канале. Буратино по праздникам навещал бедолагу и регулярно носил ему передачи.

Лучше всех устроился Арлекин. Он приватизировал Тортиллу, которая довольно бойко угадывала валютные курсы и результаты футбольных матчей. Он было сунулся со своей черепахой в казино, но быстро понял, что с мафией лучше не связываться.

Буратино продолжал оставаться активным общественником: он стал членом церковного совета, а также регулярно выступал на политзанятиях своей первички по месту жительства.

Кот Базилио и Лиса Алиса открыли рыбный ресторан «У Октопуса» и сильно потеснили «Трех пескарей» с их фирменными корочками хлеба. По старой дружбе они разрешали престарелой деревяшке заходить, когда посетителей не было, на обглод чешуи, плавников и пузырей у импортных лещей. Засранец Базилио при этом каждый раз говорил сильно полысевшему и незанозистому более пенсионеру одну и ту же мерзкую шутку: «Счастливчик ты, Буратишка, тебя ведь без гроба хоронить можно». А дети у этих жуликов выросли самыми отпетыми хулиганами. Они вечно дразнили несчастного: «Буратино-факер, покажи свой факел!». А какой, там, к шутам гороховым, факел? Так, один фитилек остался.

Пенсию Буратино получал — обхохочешься, да и ту нерегулярно. Один кореш из холдинга «Дурспичка» пообещал ему, когда подойдет срок врезать дуба, пустить его труп на лучины для нового телевизионного ток-шоу «Ностальгия, которую мы потеряли», а за это прямо сейчас отвалить Буратино пару сотен баксов, правда, деревянными.

Окончательно запутавшись в собственной истории и истории родного отечества, Буратино на старости лет невзлюбил всех Толстых и, на всякий случай, а также, чтоб не отставать от молодежи, всех евреев, особенно кавказской национальности.

А во всем остальном, как оказалось, жить в старости можно и совсем необязательно «далёко, далёко за морем».

Сказка об упущенных желаниях

Жил на свете один рыбак. Был он силён и удачлив и всегда возвращался из моря с хорошим уловом. Ловил он тунца, марлина и лосося, попадались ему и рыба-меч, и небольшие акулы. Снасти у него были добротные — никогда он не скупился на хорошие английские спиннинги и катушки, на дорогую японскую леску, на хитрые американские приманки и блёсны.

Вот однажды он вышел в море. Погода была немного шальная — штормило и, судя по тому, как раскачивались сосны на вершинах холмов, ветер крепчал и волна только набирала силу. Никто не решился выйти из уютной и спокойной рыбацкой бухты, только он один. Это было в его характере — быть не как все, отвечать только за себя и работать только на себя.

Лодка, прыгая по волнам, сделала крутую дугу и укрылась с подветренной стороны, там, где редко кто рыбачил из-за частых острых скал, то торчащих пиками из воды, то коварно притаившихся всего в метре от ее поверхности.

Здесь было потише, но и здесь упругий порывистый ветер гнал тяжелые волны на норд-ост, через весь океан, чтобы обрушить тяжелые массы воды на гордые и неприступные берега Британии.

Раз за разом рыбак забрасывал свои снасти далеко в море. На дне лодки уже лежал голубой марлин, два увесистых лосося и несколько крупных, тяжелых макрелей, но ради такой добычи не стоило рисковать выходить в море, и рыбак продолжал лов, не обращая внимания на взбесившееся море.

Вдруг сторожок на лучшем его спиннинге резко пошел вниз, удилище согнулось крутой дугой: «Большая рыба взяла, наверно, акула» — подумал рыбак и, оставив без внимания все остальные снасти, стал вываживать свою добычу.

Она не ходила кругами и не металась судорожными рывками, шла туго, но ровно. Метр за метром, терпеливо и осторожно рыбак вел свою добычу к корме, уже держа наготове самый большой свой сачок.

Каково же было его изумление, когда наконец показалась… нет, не огромная и острая голова рыбы, а маленький, цвета буро-зеленых водорослей ларчик.

Когда ларчик упал на дно лодки у ног рыбака, нос судна резко задрался — такой невероятной тяжести оказалась добыча. Как ни тужился, рыбак мог только чуть приподнять ее, а потому лёг рядом с ней, чтобы хорошенько рассмотреть.

Это была явно старинная вещь, искусно кованная из какого-то неведомого сплава. Тонкая щель между крышкой и корпусом ларца заросла мелкими острыми ракушками. Рыбак пытался вскрыть ларец, но только сломал свой нож и поранил ладони об острейшие раковины. Он протер ветошью бока находки, и тогда на покатой крышке проступили слова, выведенные старинной вязью: «любые желания».

«Надо будет пойти в мастерскую — пусть либо вскроют, либо подберут ключ» — сказал себе рыбак, быстро и ловко свернул свои снасти и, под острым углом к волне, направил свою лодку по той же крутой дуге домой, в родную бухту.

Неожиданно в лодку упал альбатрос. По-видимому, птица изнемогла в борьбе с ветром и потому упала на спасительную твердь — отдышаться либо раненая.

Рыбак знал, что убивать альбатроса нельзя: удача может надолго покинуть его. Но и видеть птицу, беспомощно распластавшую свои огромные крылья, судорожно бьющие по улову, ему не хотелось. Он оторвался от руля, взял птицу за лапу и выбросил за борт.

Уже при входе в бухту, в самой ее горловине, на узком галечном пляже лежал молодой дельфин: волна выбросила несмышлёныша на берег и ушла. Он долго пытался добраться до воды, но колкие морские ежи, укрывшиеся в круглых камнях, больно ранили его эластичную кожу и теперь он лежал неподвижно, ожидая неминуемой смерти. Лодка прошла всего метрах в двадцати мимо. Конечно, рыбаку не стоило бы большого труда спихнуть молодого дельфина в воду, но на это ушло бы минут двадцать, но он спешил. И потому, отвернувшись, чтобы не видеть мук и глаз животного, он, не задерживаясь, влетел в бухту и направил свою лодку к отмели, где чалились другие лодки, лихо влетел в узкую щель между ними к своему металлическому штырю, нижним концом уходящему глубоко в грунт. Он ловко выпрыгнул из лодки и слегка подтащил её за цепь, чтобы замотать эту цепь и навесить тяжёлый замок. У штыря лежал навзничь краб и неуклюже шевелил лапами и клешнями, тщетно пытаясь перевернуться в привычное для себя положение. Бедняге явно грозило быть растерзанным и сожранным местными полубесхозными собаками.

Рыбак пнул его ногой, но краб только отлетел в сторону, так и не перевернувшись. Идти к нему и переворачивать? — Это что, последний краб в море? — и рыбак оставил того в гибельном покое.

Прикрыв пойманную рыбу ветошью, чтобы не налетели прожорливые чайки, он потянул ларец и к удивлению своему обнаружил, что тот, конечно, тяжел, но не невыносимо тяжёл, с трудом, но поднял его и выволок на берег, взвалил себе за спину и поволок в мастерскую.

До мастерской, расположенной тут же, на берегу, но на другом конце серпообразного берега, идти минут сорок, с грузом и того больше. По дороге с рыбаком ничего не случилось, конечно: так, мелкие незадачи, от которых он легко отмахивался: чью-то сеть скрутило и сбило в неряшливый куль, раз за разом, с каждой волной, все более уходящий в море… сломанная ветка, повисшая вдоль ствола дерева, её бы перевязать и закрепить у ствола… кем-то потерянный, ещё в очень приличном состоянии, небольшой бунт пенькового каната — хорошо бы перенести его на сухое место, хоть вон под то дерево, чтобы не начал гнить…

Рыбак думал, что сильно устанет со своим грузом идти так далеко. Ещё он беспокоился об оставленном на борту улове, хотя берег из-за шторма был совершенно пуст, да и не принято в их деревне зариться на чужое добро и чужую удачу. Но все эти мысли были лишь короткими вспышками — он был озабочен теми желаниями, которые начнут исполняться, как только он откроет ларец. У него накопился уже вполне приличный круг желаний, вполне практичных, безо всяких там несбыточных фантазий: новый мотор, свой холодильник, вырабатывающий лёд, бочонок краски — пора обновлять свою лодку, да и о жене пора подумать, молодой, красивой, здоровой, из зажиточной или даже богатой семьи.

Груз его, между прочим, продолжал легчать, к недоумению рыбака. И, когда он, наконец, достиг мастерской и сбросил из-за спины свою ношу, она уже ничего не весила и, освобожденная от верёвки, вспорхнула, будто детский надувной шарик, и её унесло налетевшим порывом ветра.

Рыбак задумался о случившемся и долго стоял в оцепенении. Затем повернул назад, чтобы поправить ветку… перевернуть краба… отвязать свою лодку.

Вовочка и копченая корюшка (российская народная сказка)

Один мальчик ловил как-то на Малой Невке по весне рыбу. Ладожский лед уже прошел в Маркизову лужу. Прилежный мальчик ловил рыбу не вместо уроков, а в выходной день и сделав все заданные уроки.

Но в этот день явно не клевало. Вот он час ловит, и другой, и третий. От неподвижного поплавка и знобит на майском ветру и голодно.

Вдруг — поклевка!

Мальчик подсек, как его учил соседский дяденька, дядя Петя, не то стукач, не то топтун на пенсии. И на самого обыкновенного червяка поймал мальчик Копченую Корюшку.

Мальчик был бедный, худой, уши в разные стороны, голодный, ботинки каши просят, в носках на пятках дырки. Он хотел съесть Копченую Корюшку, а та заговорила человеческим голосом:

— Вот ты сейчас съешь меня и не узнаешь, чем я могу отблагодарить тебя, если отпустишь меня восвояси, к моим маленьким копченым корюшатам: три твои самые заветные желания исполню.

А мальчик как раз все эти три часа думал о своих заветных желаниях, поэтому тут же их и выложил:

— Хочу, как дядя Петя, быть топтуном или стукачом, хочу, как в «Серенаде Солнечной Долины» уметь кататься на лыжах с гор и еще хочу научиться японской борьбе, чтобы валить всех пацанов и в школе и во дворе. А ты меня не обманешь?

— Честное сырокопченое: чтобы ни случилось, все твои желания исполнятся.

Мальчик хотел крикнуть ура, но вместо этого нечаянно проглотил Копченую Корюшку — ведь он был голоден.

Она же успела исполнить все три его заветные желания, но, так как он нарушил уговор, то волшебные силы отомстили ему за обманутую и пусть и нечаянно, но съеденную Копченую Корюшку.

И наслали они на него два проклятия на всю жизнь:

— отныне он делал только то, чего не хотел и не умел делать,
— отныне все, что он хотел хорошего и доброго для себя, оборачивалось дурным и злым для всех остальных.

Эти проклятья сделали его самым главным человеком в той стране, где он жил, и потому все в этой стране были несчастны, а он, катаясь на горных лыжах, занимаясь японской борьбой дзюдо или стуча на кого-нибудь, хотя и чувствовал, что ему от этого хорошо, все-таки понимал, как от него всем плохо и потому старался делать как можно меньше, а, стало быть, только это и делал.

Пошехонская сказка (по мотивам краеведческой экскурсии)

Наша земля — самая древняя. Она первой высунулась из пучин Мирового Океана, и уж потом образовалась Гондвана. Находилось Пошехонье тогда, 4 миллиарда, 376 миллионов, 212 тысяч лет и три месяца тому назад (примерно), чуть левее нынешнего Мадагаскара, а потом придрейфовало сюда, в Северо-Западный Федеральный округ.

И первый человек появился у нас, в Верховажском районе, называвшемся тогда Райским. И до сих пор на одном уцелевшем от прошлых перипетий доме сохранился петроглиф с надписью «Верховажский рай ОНО». ОНО, по-видимому, означает, что всё живое и неживое тогда было бесполым, среднего рода.

Когда ледник сошёл, наши люди сделали плот из бальсовых брёвен и по Мариинской системе, Волго-Балту, Беломорканалу Северным морским путём уплыли в Южную Америку, где их прозвали инками. То, что инки — наши люди, не вызывает никаких сомнений: они оставили свои каменные автопортреты на острове Пасхи и достаточно посмотреть на них и сразу видно — пошехонские полешане.

Во дворе у одного мужика с Советской улицы лежит здоровенный камень, а на нём крупно, 28-ым кеглем, кириллицей выбито шрифтом New Times Roman слово РУСЬ. Учительница истории из средней школы №3 датировала эту надпись 4-ым тысячелетием до н.э. Она утверждает, надпись сделана на ещё неоткрытом древнем языке и значит «Земля». Есть предположение, что камень и надпись на нём оставили космические пришельцы гуманоиды, чтобы не забыть, как называется эта планета. Кириллица — она и в созвездии Лебедя кириллица.

А по весне сосед копал картошку у себя в огороде — у нас вся деревня кишит чернозёмными кимберлитовыми трубками на навозе. Копанул поглубже — и полная лопата алмазов, уже огранённых. За день два ведра алмазов накопал. Теперь столько и за месяц не нарыть — не сезон.

Наше районное и областное випьё приезжает к нам на выходные, думает, и они надыбают, да кто ж их пустит в вой огород? Ну, роют, где могут, всякую мелочь и даже без огранки.

Рельеф у нас ухабистый и сильно разбитый тракторами, на простой «Тойоте» не проедешь, только на «Хаммере», а ещё лучше — на танке. Три самых больших холма называются Сион, Синай и Арарат, по— нашему, Маура, Адога и Известковые Отвалы. Называется это место Трёхгорка, оно является водоразделом между Атлантическим, Тихим и Индийским океанами, а также Каспийским морем. С этих гор начинаются все реки от Карелии до Гималаев, самые крупные: Ветлуга, Ганг и Миссури. По этим рекам и каналам между ними ходят круизные суда из варяг в греки.

Наш областной академик чревовещательных наук придумал для Пошехонья герб и флаг: зелёный змий на щите с буквами КГБ («Культура — Гордость Бедняка», это у нас девиз такой), а само полотнище флага — алое, как цветок алоэ, завезённый инками из наших мест, из нашего Рая, а теперь края, в самую дальнюю нашу колонию в Латинской Америке.

Места наши знамениты и популярны во всём мире. Здесь проходили съёмки «Маугли», «Ёжика в тумане» и других известных мультфильмов. У нас — сплошная инноватика, даже в культуре. Мы, например, издаём очень толстые книги, где все листы — чистые: читатели сами могут написать текст, сделать к нему картинки, придумать заглавие. Тираж такой книги принципиально неограничен.

Приезжайте в наше Пошехонье: наш общепит и очень разреженная сеть навсегда закрытых туалетов сделают ваш тур максимально экстремальным и запоминающимся. Найти нас очень легко — наискосок от железной дороги или на сайте www.samdurak.ru.

Легенда о песчаных долларах 

Жил-был один фотинайнер. Его звали Золотая Борода и было у него семь сыновей от семи невест, и все — самураи. Впрочем, это уже где-то было и потому неинтересно…

Давайте попробуем по-другому.

В одном каньоне жили-были страшные разбойники — Билл Джонс, Джон Браун, Браун Смит, Смит Билл, Билл Браун, Браун Джонс, Джон Смит… Господи, вот скукочища-то! И как они только не путались между собой?!

Или еще вот так.

У одной девочки умерли родители. Она и родиться не успела, а они уже умерли. Очень грустная эта история о сиротке до рождения. Такая грустная, что слов нет.

Надо бы что-нибудь повеселей.

А вот — обхохочешься.

Один ковбой однажды так здорово напился, что виски оказалось не в нем, а он — в виски, а другой ковбой этого не заметил, и выпил виски, а после закусил первым ковбоем и говорит: закуска, вроде бы, неплохая, но виски такой оттяг дают — словно я обойму нестиранных носков в себя выпустил…

Ну, вот, а теперь — серьезно.

Песчаные доллары, песчаные пиастры, песчаные ценности, песчаная жизнь…

Русская народная синтетическая сказка

Съел Дед Репку, и покатился Колобок дальше.

Скушала Спящая Красавица наливное яблочко, и покатился Колобок дальше.

Сожрала Красная Шапочка все пирожки, и покатился Колобок дальше.

Смолотила Золушка два мешка фасоли, белой и черной, и покатился Колобок дальше.

Схарчил Змей Горыныч Добрыню Никитича… не, наоборот: схарчил Никита Добрынич Змея Горыныча, и покатился Колобок дальше…

Страшно-длинная сказочка.

Читайте также: «Сказки для детей» Алексанра Левинтова

Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Александр Левинтов: Взрослые сказки

  1. Присоединяюсь ко всем предыдущим рецензентам. Очень !

  2. Мудро, изящно, увлекательно. Отличная проза.

  3. Трудно с первого раза и на сонные мозги понять: то ли очень хорошо, то ли отлично. Надо будет завтра на свежую голову перечитать.

  4. Изумительно, какая-то поэзия в прозе. Спасибо!

Обсуждение закрыто.