Александр Левинтов: Зимние заметки

Loading

Девушка принесла счет, а с ним три карамельки, очень кстати после пива. Мы глянули на приговор, потащились за своими лопатниками в брюках, и каждый при этом подумал: «а не в последний ли раз вот так собрались?»

Зимние заметки

Александр Левинтов

Освобожденные

— Ну, что, еще по одной?

Мы сидим в сетевой пивной «Золотая вобла». Сегодня, если заказываешь кило раков, то третье пиво — бесплатно. Тут каждый день какая-нибудь фенечка-завлекаловка. Раки, правда, мелкие — есть почти нечего, но на халяву тянет. «Золотая вобла» — мальчишник с довольно поганой кухней (а где не поганая?), но вполне демократическими ценами. В меню стоит сортов двадцать пива, но в реале — только два: дорогое и «Наше». Дорогое брать нельзя: его никто не берет, и потому оно всегда прокисшее, с него тянет на понос и изжогу. Пресловутое «Наше», как и «наши» — обычная совковая дрянь, с которой тоже тянет на понос и изжогу, но ведь не по восемь же долларов за недолитую кружку!

— Живём один раз!

— Но зато каждый день…

Нас трое. Я — самый младший и по возрасту, и по статусу. Я — доцент и кандидат, мне 70, два моих приятеля — доктора, профессура. Мы втроем пьем давно, с начала 60-х, со студенческой скамьи. Новый год опять растянулся более, чем на неделю. Пора завязывать со всем этим: пиво — только дома, только баночное, только раз в месяц, только только одну банку за вечер…

— Девушка! Пару «Нашего» и призовое — лично для меня.

Пока несут пиво, мы продолжаем наш бесконечный разговор:

— Какую страну проссали!

— Не говори! Я в этом семестре переведен на четверть ставки.

— Не ты один — всех пенсионеров перевели. И нас тоже.

— А нагрузку оставили. У меня два курса, дипломники, аспиранты, магистранты — и всё это за 200 долларов в месяц.

— Ну, у нас профессорские — почти триста…

— А кто у нас не пенсионер из преподов? Все пенсионеры! Как жить на такие гроши?

— Ты что, не понимаешь? — это ведь не просто экономия бюджетных средств — это политика! Мы ведь к трубе никакого отношения не имеем?

— Не имеем.

— Значит, мы и не нужны. Никто из нас. Чем быстрей мы вымрем, тем лучше. Этой стране пенсионеры, даже если они работают, в нестерпимую тягость: лечи их, городской транспорт бесплатный, льготы…

— Какие льготы?

— Символические, разумеется. Но ведь кто-то за нас эти льготы получает!

— Я вам так скажу: вся история человечества — это расширение прав человека. Ни интеллектуально, ни физически мы на волос не продвинулись со времен, скажем, Сократа, но за эти две с половиной тысячи лет мы сильно расширили свои права и свободы.

— Ты это к чему?

— К тому. Когда идет свертывание прав и свобод, общество деградирует и дичает. Эволюция идет вспять, к приматам.

— И довольно быстро. Я студентов как-то спросил, когда кто из них последнюю книгу прочитал. Выяснилось: «Приключения Буратино», в третьем классе. Это — самый продвинутый студент. Остальные и этого не читали.

— Вот такие и нужны! Сиди при трубе, качай нефть — и будешь в шоколаде.

— И не будь социальным бременем. Вот Гитлер всех душевнобольных, инвалидов и зажившихся изничтожал на месте, первыми, допреж цыган, евреев и коммунистов, в санитарных целях, так сказать. Мы к этому шли пятнадцать лет и, похоже, пришли. Но уничтожаем не по старинке, вручную, а бескровно: организационно, с экономией денег и патронов…

— А меня молчание пугает.

— Какое молчание?

— Гробовое. Все эти помилования, амнистии и прочие освобождения — к чему бы это всё?

— Чем же тебя амнистии пугают?

— Тремя вещами. Первое: не верю я в искренность амнистёра и простителя. Я просто ему ни на волос не верю. Если он утверждает, что дает Украине 15-миллиардный кредит и снижает чуть не вдвое цену на газ из солидарности с братским украинским народом, то, спрашивается, а где он был всего три года назад со своими чувствами, когда завинчивал Украине цены выше всех приличий и европейских стран? Ведь не в «евромайдане» дело, не только в нём. Он чего-то такого боится, о чем никто не знает и не догадывается.

Второе: одна из причин этих странных амнистий и прощений — олимпиада в Сочи. Он боится хотя бы малейшего бойкота как посягательства и умаления его глобального величия. Но Олимпиада скоро кончится и… что тогда? Что тогда произойдет с его “милосердием”? Оно уснет до чемпионата мира по футболу?

И, наконец, третье. Чекисту невыносимо видеть тюрьмы и нары незаполненными. Как только Сочи кончатся, начнутся репрессии и опять похватают случайных людей, лишь бы кто-то сидел и страдал. Преступников, их ловить надо, расследования проводить — а тут нахватал невинных и безвинных, набросал им обвинений, нашил дел. И никто не пикнет — самых знаменитых, Ходорковского, Pussy Riot и гринписовцев ведь освободили!

— Тогда четвертый аргумент сюда. Никто не обсуждает причин этого “милосердия”, все молчат, и освобожденные, и аналитики, и СМИ-пророки. А это похоже на заговор. Молчат — либо таково условие освобождения, либо боятся раскрыть тайну заговора. Что-то недоброе и сверхопасное таится в наставшей непредсказуемости нашего Крошки Цахеса…

Девушка принесла счет, а с ним три карамельки, очень кстати после пива. Мы глянули на приговор, потащились за своими лопатниками в брюках, и каждый при этом подумал: «а не в последний ли раз вот так собрались?»

Маросейка

на Маросейке
полно народу,
зажор — до хруста,
и пьют — не воду,
жизнь — не собачья,
а только — в радость,
все люди — братья,
а блюди — гадость,
ползёт троллейбус
вдоль по Покровке,
решаю ребус,
а мысль — о водке,
сейчас бы малость,
как бы с устатку,
мне много ль надо? —
лишь для порядку,
для непогоды,
что под ногами,
под разговоры
о том, что с нами
творят безбожно
лихие власти,
«сойти? — что ж, можно,
коль в черном масти»
и я ныряю
в шалман заветный,
в какой? — не знаю,
но всем известный,
тепло и шумно,
и звон бокальный,
я выбрал умно,
хитро, похвально:
и долго буду
с людьми общаться:
на Маросейке
все люди — братцы

Срамотища

Сейчас, когда вся страна, встав на трудовую вахту, ударно восстанавливает развитой и диктатуру пролетариата, уже мало кто помнит, что одним из первых при коллапсе СССР пал ненавистный всеми Госплан, сидевший в здании, ныне занимаемом Госдумой. Его переименовали в министерство экономики и прогнозирования (почти никого не уволив и даже не пересадив, только таблички на дверях поменяли). И этот самый большой в мире арифмометр принялся рассчитывать образ России, естественно, на период до двухтысячного года и, конечно, позитивный, как баланс советского госбюджета, образ.

Эта многомиллионная работа продолжается и по сей день. Знамя, выпавшее из рук переименованного Госплана, подхватила банда кремлевских пиар-технологов и до сих пор не выпускает его из своих цепких рук.

Годы идут и идут, а финансирование не затихает. Всё теми же миллионами долларов ежегодно и неустанно.

Чего хотят эти жулики?

Чего добивается придурок-заказчик?

Оне желают, чтобы Россию все любили и уважали. И даже не столько граждане и гости страны, сколько внешние зрители и наблюдатели.

Вот, кажется, уже совсем всё сделали и носик припудрили и улыбочку изобразили, ан нет — опять сорвалось…

В Нью-Йорке бедные-разнесчастные российские дипломаты, посольские, консульские, торгпредские и ооновские, получая жалкие 5 тыщ долларов в месяц при чудовищном 13%-ном подоходном налоге, устраивают своих жен в родильные дома и отделения для бедных, на халяву, ну и детское питание, лекарства и прочую мелочевку на правах беднейшего слоя американских граждан (гражданство у них, разумеется, российское, неприкосновенное), получают также на халяву. Их понять можно: в Tiffani & Co да в Apple Store цены кусаются, фрахт лимузинов, вертолетов и яхт также стоит недешево.

Американским налогоплательщикам, всем — от Билла Гейтса до распоследнего развозчика пиццы, российские матроны с их акушеро-гинеко-педиатрическими потребностями обходятся по 20-30 тысяч долларов каждая за каждый опорос.

Тут важно заметить, что все эти дипломаты и дипломатки предоставляют справки о бедности, получаемые в российских дипмиссиях, подписанные официальными лицами.

Чтобы образ России был еще более привлекательным, зам. Лаврова Сергей Рябков вместо извинений за своих хапуг обвинил Америку в слежке за российскими дипломатами. А какая тут слежка? Контроль за расходами по кредитным карточкам — нормальная бюрократическая процедура.

Ну, уж если дипломаты демонстрируют образцы стяжательства и воровства из чужого кармана, то про простых граждан говорить не приходится.

Краской стыда обливаешься, читая на русском (и только на русском!) такие вот объявления:

— Просьба не уносить с собой из туалета туалетную бумагу и жидкое мыло.
— Господа! Столовое серебро не входит в стоимость вашего ужина.
— Просьба не курить в номере для некурящих.
— Пожалуйста, не оставляйте окурки в цветочных горшках!
— Не пишите никакие слова на стенах и зеркалах лифта!
— Не оставляйте использованную жвачку на мебели и постельном белье вашего номера!

И ведь ни на польском, ни на суахили, ни даже на украинском или казахском — исключительно на русском!

Каждый из нас хотя бы раз сталкивался с этими обращениями в аэропортах, ресторанах, отелях жидо-масонского Запада: ну, за что они так дурно думают о нас?

Срамно и стыдно летать на самолетах и ездить в поездах с соотечественниками и соплеменниками: либо пьяные в дым, либо качают несуществующие права, либо канючат и попрошайничают, либо орут, как сохатый по весне в глухом лесу. Вроде бы книжки читаем, культурой своей (вполне заслуженно) гордимся…

Но это всё — мелочи бытовые: стыдно, конечно, но можно сделать вид, что их не замечаешь или что да, вот таких у нас выпускают из психушек наши психиатры — гуманисты и либералы.

А куда денешься от своего президента?

Куда денешься от его наглого вранья в глаза? От блатных и камерных шуточек? От распирающего и прущего невежества? От его элементарной невоспитанности и одичалости? От его приказов миру и бегающих от бесконечной лжи глазёнок? Куда денешься от непроницаемой глупости и самоуверенного невежества? От невозмутимого абсурда?..

Постыдно, когда президент страны страдает историческим идиотизмом и не понимает, что федеративное государство, складывавшееся из разных фрагментов и в разные времена, принципиально не может иметь единой истории: что-то нам досталось от Золотой Орды, что-то — от осколков Хазарского каганата в Диком Поле, что-то — от Крымского ханства, что-то мы сами хапнули: Булгарию, Урал, Сибирь, у Монголии — Туву и Бурятию, у Японии — острова, у Финляндии — Карелию, у Германии — Восточную Пруссию. И как это может иметь общую историю?

Но и с географией у несчастного не всё ладно: то Северный полюс у него оказывается на нашей территории, то Иркутск на берегу Байкала, то Абхазия и Ю. Осетия — не грузинские земли, то Сибирь — комфортная зона, то Сочи — зимний курорт, то в Арктике надо разворачивать войска — против белых медведей что ли?

Про экономику и политику говорить не приходится. Тут что ни мысль, то прямо к психиатру.

Зато очень он любит играть в солдатиков и бряцать проржавевшим оружием. Еще он любит нефть и газ и коллекционирует зарубежные деньги, не все конечно, две-три валюты, но зато в огромных количествах, до неприличия большая коллекция собралась.

А еще он любит военно-прикладные виды спорта, собак, гимнасток и черную икру на завтрак. Любит читать: Достоевского, Толстого, Пастернака — не их самих, конечно, а доносы и пасквили их недостойных потомков.

И очень любит учить людей, особенно, когда они его об этом не просят.

Под влиянием и гнетом этой невзрачности как-то странно расплываются смыслы и символы. Стыд и оторопь вызывает, например, официальный сайт Верховного суда РФ (www.vsrf.ru): здесь изображена Фемида, как положено, с весами, но… без символизирующей беспристрастие повязки на глазах. «Мы пристрастны!» — вопиют Верховные судьи России, а стало быть, — «Мы продажны, сервильны и несправедливы!». Вопиют открыто и интернетно. А что же тогда спрашивать с прочих и мелких?

Мы достигли такого градуса срамоты, что европейские политики стали отворачиваться и брезговать общением с российским президентом-самоназначенцем. И если все говорят в эти дни друг другу «С Новым Годом», мы в ожидании неизбежного цедим: «С новым позором!»

Помойка

вот помойка, вонючий контейнер,
я бросаю, не глядя, сюда
груду скучных всезнаний и мнений:
пусть гниет где-нибудь ерунда;
полетели тормашками власти,
дум властители, прочий отброс,
пережитые бури и страсти,
поцелуи-проклятья взасос;
на помойку — доклады и речи,
политический мусор — долой,
отвалите — прощанья и встречи,
я в могилу уйду, как домой.

Все и всё против (брюзжание)

Мне — семьдесят.

И теперь все и всё против меня.

Я всё ещё работаю, и это вызывает откровенную неприязнь моих сверстников:

— Не надоело?

— Хочешь раньше времени в ящик сыграть?

— Уступи молодым!

А что уступать? Молодые за 15 тысяч в месяц не будут вести три курса в семестр и руководить курсовыми, дипломными, магистерскими и кандидатскими. Они и за 50 этого не будут делать.

Рабочий день — это около тысячи ступеней вверх и столько же вниз: дом, метро, пересадки, уличные подземные переходы, работа… И не знаешь, что дается тяжелее. Конечно, за один прием — не более 80 ступенек, но и это вызывает одышку.

Всё начинается с дома.

Какой-то негодяй устроил программу «доступная среда» — для колясочников. Колясочники этими рельсами пользоваться не могут: слишком крутой подъем и спуск. Мамаши с детскими колясками тоже этим изобретением не пользуются — по той же причине. Помимо крутизны очень часто эти приспособления не стыкуются с горизонтальными плоскостями, что чревато падениями, переломами и тому подобными эксцессами. А ещё они нередко сделаны так, что ни инвалидная, ни детская коляска просто не может развернуться, чтобы въехать в дверь подъезда. И с коляски не дотянешься до домофона.

Я еще не колясочник, но и мне эти рельсы — только в досаду: везде у нас перила только с одной стороны, но именно с той стороны и проложены эти рельсы, поэтому мы, «палочники», в большинстве случаев лишены опоры на перила.

К этому надо добавить, что на транспорте практически перестали уступать место старикам и инвалидам, особенно на наземных видах. В метро не то, что сесть, войти в вагон трудно из-за переполненности и давки.

А еще поналожили рифленый «говорящий» асфальт, так, чтобы слепой и ориентацию, и голову потерял, а зрячий — просто спотыкался. Но, конечно, бич господень больше, чем на полгода — гололёд и лужи! Кто в травме в основном лежит? Наш брат, с переломом шейки бедра. А это — самая верная дорога на тот свет. Лужи (зимой в смеси со снегом, летом — просто лужи) и не обойдешь, и по колено — ливневка не работает, убирать некому…

Как хроник, я вынужден раз в месяц посещать поликлинику. К терапевту я стараюсь не ходить: 4-5 часовая очередь — это два дня стресса. У эндокринолога последний раз я был 8 месяцев тому: какая-то чехарда с этими специалистами, в этом году их прошло через нашу районку человек шесть.

Теперь в поликлиниках — компьютеризация, будь она неладна. Чтобы попасть к специалисту, надо получить направление от терапевта. Талоны выдаются раз в месяц, и этот день держится в строжайшей тайне даже от самих терапевтов. Реально, чтобы добраться до заветного эндокринолога, мне понадобилось два месяца и целая обойма визитов к терапевту и зав. отделения, а ведь я сижу на инсулине.

Вообще-то, моя бы воля, в эту поликлинику я б не ходил, но инсулин в аптеках не продается — его распределяют поликлиники. Сами врачи сильно не рекомендуют отечественную фармацию, но министр Голикова, лоббируя и продвигая свои фармзаводы, стала бороться с импортом, который практически перестали поставлять в аптеки поликлиник. Я достаточно зарабатываю, чтобы не травить себя отечественной халтурой и покупать импортные лекарства но, должен сказать, ничто так не дорожает у нас, как лекарства. Еще два года назад на месячный запас лекарств мне хватало тысячи рублей, теперь они же стоят три с половиной. Еще пять лет проживу — и на лекарства будет уходить вся пенсия.

Раз в год мне надо ложиться на обследование. Но для этого я должен получить направление из поликлиники, а для того должен сдать кучу анализов, которые потом еще раз буду сдавать уже в больнице — волынка на Ходынке на месяц-полтора…

Когда-то в стране была сеть магазинов «Ветеран». Идея сдохла сама собой из-за того, что здесь по сниженным ценам стали продавать просроченные или недоброкачественные продукты, а кому охота отравляться, пусть и по дешевке? Кстати, и сама дешевка носит издевательский характер: скидка 5%, да и то далеко не на все товары…

Страховки для пенсионеров — самые высокие. И чем дольше живёшь, чем бесполезней и незаметней, тем дороже для тебя страховка. Но настоящий бич — цены на кладбище и на похороны: живёшь и ужасаешься: кабы вчера помер, вдвое дешевле все эти ритуалы были бы, чем сегодня, а уж про завтра лучше и не задумываться…

Сам же пенсионный фонд — настоящая бандитская группировка. Ежегодно они присылают мне справку, сколько с моих зарплат удержано в пенсионный фонд. Регулярно это вдвое больше получаемой мною пенсии. Я как-то не выдержал, позвонил им:

— Я не понял, кто кому платит?

— Но ведь это на будущее…

— Какое будущее? Мне семьдесят!

— Мы вам за это ежегодно начисляем дополнительную сумму.

— Сколько?

— Порядка 700 рублей в год.

— Это по 60 рублей в месяц, а вычитаете ежемесячно с моей зарплаты 16-18 тысяч!..

Каждый держит что-то на черный день и с содроганием понимает: теперь это только на один час черного дня, а теперь — всего на полчаса, ну, а это — вообще какая-то черная мимолетность. А доложить большинству уже нечего и неоткуда…

Безрадостно.

Ноябрьская ночь

ещё не выпал снег,
ещё темны дороги,
и фар пугливый бег,
и улицы так строги…
я выйду за порог —
на небе — ни намёка,
что существует Бог,
хотя бы и далёко…
уже на спит таджик:
скребёт ночную грязь,
и этот мерный миг —
ни слышать, ни понять…
сквозь редкий свет окон
я слышу детский плач,
аларма тихий звон
собравшихся до дач…
и копошится жизнь
с оглядкою на сон,
и мир, куда ни кинь, —
затихший, тонкий стон…

На родине

Я вернулся на родину.

Вчера.

Из Мюнхена, куда летал на три дня.

Паспортный контроль. Семья: мужик лет пятидесяти, щуплый на вид, жена — немного восточного типа, сын — пацан 9-10 лет. Все — явные россияне, без акцента.

Жену и сына пропустили, а мужа не пускают. Он, естественно, начал возмущаться, довольно громко — как же жена, сын, багаж, билеты, чтобы лететь дальше?

Он действительно громко возмущался. На него налетело пять пограничников, неумело, а стало быть, грубо и больно, начали мужика свинчивать, скручивать, заламывать, кольцевать в наручники, прессовать об стену. Жена с сыном прорвались в «нейтральную» зону. Пацан кричал:

— Папа! Папа! — и в этом крике было столько боли за отца, беспомощности, щенячьего горя.

Женщина упала на колени, протягивая руки — не к полицаям — к очередям в погран-окошки и в полной немоте: у нее перехватило горло от ужаса.

Я было рванулся к ней, но два дюжих преградили путь:

— Назад!

Каюсь, вернулся в очередь.

Руки-ноги дрожали, на паспортном контроле оставил новенькую кашемировую кепочку, в кассе электрички забыл, что инвалид и купил билет за полную стоимость — черт с ними со всеми этими мелочами! — в поезде 45 минут зуб на зуб не попадал, потом сорок минут — в метро, потом еще полчаса на автобусе. Домой вошел сам не свой, в лихорадке, заснул только под утро — сном этот кошмар трудно назвать: пацан всё кричал и кричал: «Папа! Папа!»…

Где? В какой цивилизованной, в какой варварской стране такая дикая сцена возможна? Почему никого это не возмутило и никто не заступился? Почему я не заступился и после первого же окрика притих? Почему это видится всем как рутина?

Я вернулся на родину девять лет тому назад, после девяти лет жизни в Америке. В моем возрасте неприлично выглядеть или выставлять себя героем. Просто жена сказала: «Хорошо в Америке. Поехали домой». Контракт мой кончался, возобновлять не стал, собрались и уехали. Провожало меня более трехсот людей — пришлось в три захода собирать эти рати. Никто, в том числе и мы, не знали: надолго ли? вернемся ли? Со многими я остаюсь в дружеской переписке до сих пор.

Мне очень нравилась Америка и жизнь в Америке, но там (здесь!) в России — наши дети и внуки, наши родные и друзья, которым плохо, а без нас — совсем плохо. И я вернулся в Россию…

Высокий пост и крутая должность — не защита и не оправдание. Царь Ирод остается для христиан иродом, император Калигула — святотатцем и извращенцем, Иван Грозный — изувером, Гитлер — убийцей, Сталин — людоедом, Хрущев — дураком, Никсон — жуликом и пройдохой.

Знаете, Аристотель в «Топике» писал: «Истинно то, что признается за таковое всеми, если не всеми, то многими, если не многими, то избранными, если не избранными, то славными, если не славными, то хотя бы мною». Даже если я один вижу, что Путин — мразь, то я это обязан сказать, профессионально обязан. Но, увы, я иного мнения среди людей (а не должностных лиц) и не слышал…

По духу я — гедонист, люблю и поесть, и выпить. Умудряюсь быть счастливым и здесь, в Москве.

Признаюсь, много раз думал уезжать отсюда: в Америку, Германию, Словению, в Крым, Беларусь, Литву — везде примут и не дадут пропасть. И об отъезде думают многие, слишком многие: и русофилы, и евреи, и неевреи, и предприниматели, и ученые, и студенты, и профессура.

Но мне западло уезжать: это значит признать, что система сильней меня. Да знаю, знаю я, что сильней! Знаю, что скрутить и сломать меня можно в полпинка, но только я всё же сильней — потому что честен.

И что мне с того, что быть честным, публично честным — неприлично и неэстетично. Я бы тем, кому бьёт в нос говоримое мною, искренне посоветовал: да не читайте вы то, что я пишу, пропустите и не обращайте внимания! В Сети так много другого, интересного и позитивного. Мне и самому куда приятней сочинять стихи, сказки и писать философские эссе.

Только вот мальчик… он всё кричит «Папа! Папа!»

Кредо

раньше я был брезглив
относительно государства
и власти — теперь ещё и брюзглив:
лучше совсем себя споить
и погрузить в небытие безмыслия,
чем стать орудием негодяев,
считающих свои интересы государственными,
а государственные — выше моих,
всегда считал мнение большинства
и государства — преступлением,
недостойным воплощений и реализации,
и ни разу не ошибся в своих подозрениях,
верю только тем немногим,
кто разделяет мой гнев и презрение,
именно поэтому верую в Христа,
потому что кто не с нами, тот не против нас,
против нас те, кто против…

В одну сторону

— Ну, здравствуйте. Мое место четырнадцатое Это нижняя полка?

— Верхняя. У меня тринадцатое.

— Везет же людям! Вы, простите, до конца, до Минвод?

— Нет. Я в Мончегорске схожу.

— Будьте любезны, привстаньте, я свой чемодан под Вас подложу. Вот, спасибо! А Вы, девушка, куда?

— В Самару.

— Домой?

— Домой.

— А Вы, бабуля? О, кажется, тронулись! Это ваши внуки, бабуля?

— Дети.

— Билетики приготовьте! Постель брать будете?

— А чай когда будет?

— После Смоленска. А, что, мелких нет? Тогда ждите сдачу, пока со всего вагона соберу. В туалет только после санитарной зоны, за Петушками.

— Прямо с работы, голодный, как черт. Вы позволите мне тут с краю? Да вы не уходите, не уходите! Что это мне там наворочено? Так, яйца: это круто. Котлеты. Ух, теща делает — духовитые, так, малохольные, опять эта полтавская. Ну, что ж мне одному, давайте вдвоем.

— У меня кура, картошка вот отварная, в мундирах, лещ, сам вялил.

— Непогано. Девушка, а вы будете? Бабуля, полпальчика. Да вы не стесняйтесь!

— Ну, поехали!

— За здоровье!

— О, «Серп и Молот»! Уже два километра проехали!

— Меня Виктором зовут.

— Сергей. А вас?

— Надя.

— А вас, бабуля!

— Настасья Филипповна, какая я тебе бабуля? Ты, чай, старше меня будешь!

— Это от бороды так кажется. Ну, за знакомство!

— У меня тушенка есть и помидоры и еще компот вишневый.

— Так, что ж ты, Надюш, молчишь? Мечи свою тушенку. Настасья Филипповна, а вы чего стесняетесь? Да берите ее руками. Эх, сольцы не хватает.

— Как не хватает, а это что?

— Ну. живем! Надя, Настасья Филипповна, за вас, за прекрасных дам, так сказать. И локоток навытяжку. Поехали!

— Быстро мы ее уговорили.

— Так вот и следующая. Кока-колой забивать будете? А дамы? А пивом?

— Что это мы все на “вы”? Вон, уже Мытищи, а мы все на “вы”.

— И правда. Виктор, а вы, то есть ты, — не горячишься?

— Поздно выпитая последующая напрочь губит предыдущую.

— Пойдем покурим?

— Это можно. Сейчас добьем эту в два приема — и на перекур.

— Поехали!

— Да вы уж давно едете.

— Настасья Филипповна, не боись. А вы, кстати, в кино не снимались? Что-то мне ваше имя хорошо знакомо. Или, может, по телевизору?

— «А ну-ка, девушки, я сама» — про секс по телевизору.

— Надюш, а вы курите?

— Чай будете?

— А как же! Сколько нас? Тогда шесть. И еще три, потом.

— Не, я не пью.

— Тогда еще два, но потом.

— Сейчас Бологое будет. Надо бы пивка взять.

— И еще пару водовки, а то у меня кончается.

— У меня еще есть. Но взять надо бы.

— Мужик, это путем. Я таких уважаю. Ты сам-то откуда?

— Домой еду, в Ташкент. У меня деда репрессировали, зазря — думали, что крымский татарин, а он караимом оказался.

— А какая разница?

— Татарам вино нельзя. А нам можно.

— Впервые слышу о таком народе. У вас, что АССР своя была или округ национальный?

— А хрен его знает. Я в Ташкенте родился. Темнеет как быстро!

— Да. А я с «Красного Пролетария». Может, слышал?

— Вроде. Надо бы Надю уговорить покурить.

— Это не по моей части.

— Куда-то подъезжаем.

— Мценск. Тут антоновка моченая — лучшая в мире.

— Так я четыре пива беру, а ты пузырь.

— Два, а то ночью — где ж ее прикупишь?

— Я в Янауле знаю магазин — 24 часа и всего пять минут туда, пять обратно.

— А мы когда в Янауле будем?

— Часа в три ночи, если не опоздаем.

— А мы не опаздываем?

— Товарищ проводник, насколько мы опаздываем?

— На пять. Стоянка будет сокращена, не разбегайтесь.

— За билеты берут — бешеные бабки, а порядка как не было, так и нет.

— Вот этого, говорят, скоро скинут — порядок начнется.

— Как же. Можно подумать, от него что-нибудь зависит. Тут, брат, такая мафия — мало никому не покажется. Ты где служил?

— В Североморске.

— То-то я смотрю — чего такой весь из себя лысый? А я в Забайкальском. Вот где рыба-то настоящая. Хариусы, таймени с меня ростом.

— Хорош заливать-то.

— Да мы в химроте, знаешь, всего два запала — и вся рыба наша. Только успевай собирать, пока она в Китай кверху пузом не уплыла.

— Интересно, чего они шебуршатся там? Надюш, можно?

— Конечно, конечно. Мы уже переоделись.

— Приготовьте документы и вещи для досмотра, заполните декларации!

— А, что — уже Казацкая Лопань?

— Ща погранцы пойдут, надо срочно допивать, а то опять при*бутся: «контрабанда».

— Так у меня ж заначка.

— Давай, давай, наливай быстрей! О, уже в соседнем купе. Ну, будем!

— Бабуля, Настасья Филипповна! Вставайте, шмон, пограничники.

— Что, Выборг?

— Само собой.

— У Вас паспорт просрочен.

— Как просрочен? Как просрочен? Вот же вкладыш!

— А, да, действительно. Сколько валюты везете?

— Какой валюты?!

— Российской, не американской же!

— Да какая ж это валюта! Рубли ведь!

— Для вас, может, и рубли, а для нас — валюта. Больше одной тысячи нельзя. Постановление Верховной Рады от вчерашнего числа.

— Да что ж я с одной тыщей делать буду? Мне ж за койку платить надо? Надо. А жрать? А это самое? Я ж в отпуск еду.

— Это меня не касается.

— Это самое, товарищ лейтенант, может договоримся? У меня кристальского разлива, корешам вез. Чистейшая.

— Ладно, в следующий раз декларируйте. Не самопал?

— Настоящая! У меня там кореш работает. Специально на сувенир воровал. Вспоминать будете…

— Суки!

— Я ж говорю — никогда в этой стране бардак не кончится.

— В той тоже.

— Наливай!

— Надюш, давай с нами!

— А что, Котлас скоро?

— Да уж проехали. Вон, светает. Скоро Сызрань.

— Только немножко.

— Замужем?

— Была. Ох, пил, скотина! Так и сдох, не останавливаясь.

— Да, не умеют у нас пить культурно. Вот мы с Витей… Витек, ты уже спишь? Не боец. А вы кто будете?

— Учительница. Словесница.

— Как же, как же, герой нашего времени, как закалялась сталь, жи-ши через “и” пиши. А я — по научной части. Физик-теоретик. Про Эйнштейна слыхали? Сейчас едем на конференцию, в Череповец. У него первый доклад, а мой — второй.

— А Вы про Курчатова слышали?

— Конечно, слышал. Но он так, практик, у меня в лаборатории таких — как грязи. Сейчас в науке докторов развелось, как тараканов. А что мы все на “вы”? Давайте, Наденька, на брудершафт.

— Только я совсем немножко.

— Да я тебе, Надь, почти и не налил. Анекдот слышала?

— Совсем неприличный?

— Нет, не совсем.

— Так, давайте.

— Давай! Мы же уже на “ты” перешли.

— Хорошо, давай. Только зачем руками-то сразу? Ты хоть анекдот дорасскажи.

— Да, чего там анекдот! Смотри, скоро совсем светло станет. Пока эти дрыхнут…

— Ну, подожди, я сама. Что ж они натопили так! Ой, да что ж ты так сразу-то!..

— Господи, третьи сутки едем, а все никак до Кургана не доберемся! Насколько мы теперь опаздываем?

— Проводник сказал, на 27 часов. Из графика выбились. Мы ведь еще на Киевском начали опаздывать. Да под Волоколамском три часа простояли. Теперь не нагонишь.

— Смотри-ка — Кудымкар. А нас в школе учили, что там нет железной дороги. Как это нас занесло сюда?

— Остановка две минуты! Не выходить! Бабка, а ты куда прешь? Это ж купейный! Беги в хвост со своими мешками.

— Картошечка с грыбами! Каму картошечки?

— А водка есть?

— Сотня!

— У вас в Воронеже все такие стебанутые? Где ты такие цены видала?

— Хорошо, давай девяносто.

— Пятьдесят!

— Восемьдесят!

— Шестьдесят и пару пива впридачу.

— Тю, шутишь!

— Хорошо, без пива.

— Хорошо, семьдесят.

— Последние.

— И у меня последняя, а то б не уступила…

— Осторожно, двери закрываются! Следующая станция — Маленковская!

Ожидание

темень, темень —
хоть не просыпайся,
сон осенний,
даже не старайся
выглядеть здоровым и веселым,
хмурься, щурься, во весь рот зевай
и, прощаясь с этим долгим годом,
всё забудь и всем грехи прощай,
и ещё: стакан не выпуская,
позабудь про прошлое старьё:
как-нибудь, но протяни до мая
в скрипе тела и души нытьё…
мы ещё — зелеными кудрями
зашумим по долгодневью лета,
мы ещё июньскими ночами
будем и умыты и согреты.

Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Александр Левинтов: Зимние заметки

  1. Во-первых, отзыв Самуила совершенно справедлив — действительно «… oчень хорошо написано! Грустно и горько! …»
    Во-вторых , «В одну сторону» / «Разговоры в поезде» — готовая пьеса. И хорошая.

  2. спасибо всем читателям за сочувственные комментарии. Меня радует, что тексты смотрятся как написанные в одно время (заслуга редактора), хотя «Разговору в поезде» уже 15 лет, наверно.
    Фаина, о том, что произошло и происходит, не надо сожалеть. Я, например, очень рад, что ни разу не выиграл в Лас Вегасе миллион: сколько б и чего б я не написал?! Мне очень нравится мысль Ильина: не ругай свое время, ведь ты для того и пришел в него, чтобы сделать его лучше. То же самое можно сказать и про место.

  3. Такая ситуация известна людям с древности. За семью тучными годами приходят семь тощих годов. К этим людям пришли тощие года. А в том, что им приходится много работать, есть, по теории полуполного-полупустого стакана воды, весьма положительная сторона. Время их жизни занято полезным делом. В противном случае, они бы быстро-быстро двигались к маразму. И к Альхаймеру.

  4. Прочел, что называется, единым духом. Мастерски написано: прямо воочию видишь «правду жизни», породившую эти горькие строки ( в «разговорах» — ещё и с улыбкой). Лиричность стихов — местами обжигающую — надо отметить отдельно.

  5. Я уже, кажется, писала о том, что у японцев есть такое выражение: «Не знаю, что и сказать: вот такое мое мнение!» Очень точно описывает мое состояние, потому что твой текст рождает столько мыслей и воспомнинаний, что в комментариях не уложиться… А все-таки зря вы с Галей уехали!

  6. Спасибо за правду изнутри! И написано классно!

  7. И опять очень хорошо. Только много грустнее. Жаль, что так получилось.

Обсуждение закрыто.