И лишь одно ощущение преследовало меня. Чувство грусти и собственной вины… А почему?..

Мой друг

Михаэль Юрис

Дружба — это приятная иллюзия. Но в повседневной жизни она не стоит выеденного яйца.

Что значит — мой друг? Что такое вообще — дружба? Где её начало и где её конец? Как её распознать? По тому, что мы ходим вместе по ресторанам? Вместе выпиваем, закусываем и по девкам ходим? А может, когда друг к другу обращаемся высокопарными словами, которыми мы вечно злоупотребляем в нашей жизни? Дружба, я считаю, как и все другие чувства — это взаимный интерес и взаимная польза. Может и ностальгия, но не более…

Я узнал о его смерти полтора года назад. Он был мне хорошим другом. Я гордился его дружбой. Мы не ссорились, не говорили обидных слов, ни в чём друг друга не обвиняли и не требовали. В последние годы его жизни, мы встречались, но редко. Обиженным считал себя я и ждал, что он сочтёт необходимым объясниться. Объяснений не последовало.

При одной из последних встреч он признался, что болен. Диагноза не назвал, а я не спросил. Мне же не могло и в голову прийти, что этот молодой, красивый, высокий, почти на голову выше меня, парень, может быть болен раком…

Подружились мы ещё в Польше, в процессе нашей эмиграции из СССР. Помню, как в мою крохотную комнатушку, находящуюся, как всегда, в полном беспорядке, вошёл высокий, хорошо одетый, аккуратно причёсанный паренёк. Представился — Гриша, и передал привет от нашего общего знакомого.

Разговорились. Слушая его, я внимательно присматривался к нему. Его лицо было мужественным и красивым, с тонкими, мелкими и правильными чертами. Безвольный подбородок и рот. Ни силы, ни характера в линии скул, лба и носа. Разве только в глазах…

Порой проскальзывал какой-то намёк на те неизвестные черты, которые составляли неотъемлемую часть его существа, но никем ещё не были разгаданы. Это были: смелость, настойчивость, бесстрашие, живое воображение, хитрость. И когда они проявлялись в его последовательных и решительных поступках, близкие только разводили руками в восторженном недоумении.

Тогда же он открылся мне, что хочет стать израильским разведчиком. «Да, — подумал я, — он наверняка подходит для этой работы». Подумал, но вскоре об этом забыл…

После репатриации в Израиль, мы сблизились ещё больше. Вместе сдавали вступительные экзамены, вместе сидели за студенческой скамьёй, вместе занимались, вместе ездили на практику, вместе защищали дипломы и вместе ухаживали за девчатами.

Из нас двоих, он был сильнее, мужественнее и увереннее в себе. Он всегда был готов помочь и помогал. Я мог положиться на него во всём. Редко с кем я себя чувствовал так исключительно просто, легко, и безопасно, как с ним.

Припоминается случай, это ещё было в Польше: после очередной вечеринки мы проводили наших подружек по домам. Обратно шли пешком по безлюдным ночным улицами и скверам. Было уже за полночь. Лунный свет освещал сонные улицы. Город спал. Так нам казалось. Но это было, к сожалению, не так. Вдруг, неизвестно откуда, появилась и окружила нас банда хулиганов, человек десять. Один, видно, вожак, вынул нож. Нож длинный заостренный. Зловеще сверкнув им в лунном свете, бандит с грозным видом начал приближаться к нам.

— Стань спиной ко мне! — шепнул Гриша.

Итак, мы стояли, тесно прижавшись спиной к спине и ждали…

Подойдя к нам на расстояние шага, бандит остановился, а потом с криком: «Бей жидов!» замахнулся ножом…

Не успел я оглянуться, как бандит уже лежал на мостовой лицом к асфальту, а Гриша, оседлав его, одной рукой держал вывернутую руку бандита за спиной, а другой — нож, направленный в его затылок.

Шпана, вокруг нас, не пикнула и не тронулась с места. Были ошеломлены. Покуривая, молча смотрели на происходящее.

После долгой мольбы хулигана, Гриша спокойно встал, отряхиваясь. А тот, тяжело поднимаясь, сплёвывая кровь из рассечённой губы, поковылял к своим. Гриша, безмолвно взяв меня за руку и не оглядываясь потянул меня прочь…

Он часто бывал у меня дома, оставался на ночлег. Даже жил у меня по нескольку дней. Очень нравился моим родителям, а его мать почему-то решила, что я на него «хорошо влияю». Мы доверяли один другому, на многое смотрели одними глазами. А тогда, в те годы это было очень важно для нас. Правда, он был порой циничен, но, в общем, добр. В нём было развито чрезмерное чувство справедливости и доброго отношения ко всем людям.

После окончания университета мы разъехались в разные города. Наши отношения стали почему-то постепенно остывать. Реже виделись, а больше переписывались. После двухлетнего перерыва, Гриша без предупреждения, без телефонного звонка, по его словам, проходя мимо, просто зашёл на «огонёк». Помню, как внезапно открылась дверь, и в ней появился он, мой закадычный друг Гриша. Высокий, как всегда отлично одетый, преуспевающий мужчина, которому можно было только завидовать.

Обнялись, сели за стол. Принёс закуску, вино. Выпили… Разговорились, как в первый раз…

— Я иду в Моссад. — Почти шепотом доверился он мне.

Посмотрел я на него внимательно, но слова не промолвил.

«Да, это ему подходит», — подумал я, а сердце почему-то сжалось. Я боялся за него. Работа опасная. Старались шутить, но каждому было ясно, что прежняя беззаботная атмосфера легкости и веселья куда-то испарилась. А главное, я почувствовал в эту минуту, что теряю друга…

Путь в «Моссад» Грише преграждал государственный экзамен по арабскому языку и шансы, по его словам, были слабые.

— Не горюй — пытался я его утешить. — Английский же ты сдал? Сдал!

— Да! Но если в дипломе будет только английский, — ответил он, — то меня определят в какое-нибудь захолустье на африканском континенте. Неперспективно и тяжело. А вот владей я арабским — могут направить в одну из прелестных стран Ближнего Востока.

До экзаменов оставалось недели две. Несмотря на нехорошие предчувствия, я решил ему помочь. Пошёл к моей знакомой, преподавательнице арабского языка в средней школе. Уже не помню, как я ее убедил. Главное, она согласилась.

Они сидели днём и ночью напролёт. Он зубрил…

В конечном итоге экзамен Гриша сдал хорошо. В придачу, учительница стала его подругой.

Осенью он начал проходить спецподготовку. В течение этого периода, изредка наведываясь ко мне, много о подготовке не говорил и лишь намекал: «Подготовка изнурительная и слишком продолжительная, но я ничего не страшусь… кроме болезней.»

Закончив курс, как я понял, успешно, он вскоре уехал куда-то за границу, даже не попрощавшись.

Иногда, в кратких отпусках, Гриша заходил, но разговоры наши ставали всё беднее и скупее. Он ни чего не рассказывал о своей новой жизни, а я не расспрашивал. Понимал — работа секретная. Но и на общие темы разговор никак не клеился.

В один из вечеров Гриша проведал меня с подругой, моей знакомой учительницей. Он был весел, а она грустна.

— Дружок,— сказал он. — Завтра я отбываю в мою первую далекую командировку.

— Поздравляю, — без энтузиазма ответил я.

— Давай за это и выпьем.

Выпили и молча перекусили. Спросить, куда его направляют, не осмеливался. В какой-то момент, меня, на кухне перехватила его подруга.

— Знаешь, он едет туда, к нашим врагам. Я боюсь за него…

Я приложил палец к губами и, не реагируя на сказанное, попросил ей помочь мне с подачей фруктов…

С тех пор я ничего о нем не слышал. Так прошли пять-шесть лет. Его подруга, тем временем, вышла замуж за другого. Был на её свадьбе. О нашем общем друге не обмолвились ни словом…

Вдруг, нежданно, как всегда, он откуда-то объявился…

Краткий звонок по телефону и мы встретились в ресторане. Я был искренне рад его видеть. Он был скуп на слова и всё время нервно курил. А он, как я помню, никогда не брал сигарету в руки.

О тридцатипятилетнем человеке не говорят, что он постарел. Но Гриша, несомненно, выглядел и чувствовал себя значительно старше своих лет. И, как я понял, эти годы были прожиты им отнюдь не в радости и душевном комфорте.

«Страх разоблачения — вот что, скорее всего, старит разведчика», — подумал я. Конец неизбежен… В особенности, если мой друг служит в той стране, где агентов не сажают за решётку, а жестоко пытают, а потом вешают на центральной площади на глазах воинственно настроенной толпы. История Эли Когана была ещё свежа в моей памяти.

Гриша делал всё, что от него требовалось, для успеха той невидимой борьбы, без которой существования страны было бы под вопросом. И это я понимал. Но вся трагедия в том, что он считал такую жизнь единственно возможной для себя. А я с этим был несогласен. По-моему, это — насилие над самим собой. В конечном итоге, так мне кажется, это и привело его к трагическому концу.

Вновь мы встретились ещё через два года, когда он вернулся домой навсегда. Встретились в моей конторе. Угостил чаем, но беседа, к моему сожалению, не клеилась… Я чувствовал, что он неспроста пришел проведать меня. Хотел что-то рассказать, но, вскоре, подавленно махнул рукой и ушел. Тогда я не знал, что вижу его в последний раз…

Мне было эгоистично обидно, что он так легко пожертвовал нашей дружбой. Я понимал, что жертвовать личной жизнью он имел право. Идти на самопожертвование — тоже! Но почему жертвовать нашей дружбой?

… Звонок. В телефоне — знакомый голос. Узнал. Бывшая подруга Гриши. Сколько лет, сколько зим!.. Ее голос был тихий, еле слышный. Недавно она случайно узнала о смерти Гриши…

И вот я здесь, на погосте. Чувствуя себя скверно, шёл к его могиле напряжённым медленным шагом. Шёл и думал: три моих лучших друга — уже покойники, а новых не заимел…

Наверное, основа дружбы — это молодость, когда дружба возникает спонтанно. Она зарождается на юношеском азарте, безумных поступках, надеждах и мечтах, в то время, когда у человека только формируется мировоззрение. Но с годами дружба постепенно ослабевает из-за различия в убеждениях и взглядах. Для молодых — не страшно. Можно завести новую дружбу. А для пожилого — печально и одиноко.

Шёл по тихой тропинке, держа перед собой записку с «адресом» захоронения моего покойного друга. Шёл и прислушивался к себе, к самому себе и не верил, что навеки потерял близкого друга юных дней. Но ничего не шевельнулось во мне. Ни боли, ни чувства утраты… И лишь одно ощущение преследовало меня. Чувство грусти и собственной вины… А почему?..