Журнал-газета истории, традиции, культуры
Новая армия очень занятых полуграмотных людей занимает места практически повсюду. Идеологическое воинство поддерживается сильными материальными стимулами. Это лучший способ сделать «равенство результатов» реальным, как это было когда-то в Советском Союзе. Никакой другой «equity» не может быть.
Не выделяться, не думать, не рисковать… Все лучшее в истории сделано вопреки конформизу масс, усилиями героических одиночек. Конформизм оберегает общество от эксцессов — и постoянно принуждает его гибнуть или загнивать. Всем он хорош, вот только с совестью находится в конфликте. Если она имеется.
Строки, почти единственные из всей поэтрики, которые я твердо помнил, не нашли ни одного почитателя. Вот они: «Вся нaшa жизнь в деснице бoжъей / И в стaтистическoй игре, / Нo дo чегo ж oни пoхoжи — / Не рaзличитъ в туманной мгле». А мне-то казалось — какая эпистeмологическая удача! Вот …
Корпорации обязуются нанимать больше черных, чем раньше. Американские фермеры получают списание полученных займов в соответствии с цветом кожи. И самое невероятное из всего, уже были предложены «расовые предпочтения для чернокожих пациентов в целях устранения неравенства». И это не неудачная шутка.
На чисто умственную деятельность концептуализм точно не тянет, какие бы заявления его пропоненты ни делали. Другое дело, что, скажем, художник задумал вызвать интерес — а вызвал скуку, как я и пытался показать. Но тут уж ничего не поделаешь. Так в искусстве сплошь и рядом.
Если 1843 год отстоит уже довольно далеко от революционно-супрематического 1915-го, то “черная страница” в великом романе Л. Стерна про Тристрама Шенди еще почти на век пораньше будет. Он ее вставил в текст, когда уже нечего было сказать относительно могилы героя — остается только черное пространство…
Что осталось в живописи человеческого о самой важной в истории России эпохe? Я не хочу обобщать, но насколько я знаю — почти ничего, кроме пропаганды. Пафос созидания настолько затмил трагедию разрушения, что наблюдатель со стороны увидит только те самые углы и полосы, мостящие по трупам путь к светлому будущему.
Самый, наверно, человечный из американских реалистов, Норман Роквелл, при совершенно виртуозной традиционной технике писал в очень широком диапазоне — от социально нагруженных вещей до вполне себе магического реализма.
Живопись отличается от всех других искусств в одном очень важном аспекте: за нее платят большие деньги. Если успех книги или песни — это результат множества дешевых продаж, то в случае с живописью важна не массовость как таковая, а наличие очень узкого класса покупателей, готовых заплатить огромные суммы.
Ещё одна скорбная весть — не только для нашего Издательского дома, но для всей русской культуры — умер Игорь Ефимов!.. Он шутил, он работал, он «похвастался», что вот расставил наконец свои 50 опубликованных книг на пару приготовленных полок… Похоже, он ушел в полном сознании выполненной до конца миссии…
Похоже, что если бы идентичность автора была неоспорима, то статья о перевоспитании мужчин, основанном на опыте насилия между собаками, все еще бы украшала благородные страницы журнала «феминистской географии» (каковая отлично дополняет, например, «феминистскую гляциологию»).
Из-за глубоко заложенных биологических и часто генетических различий между группами людей (консерваторов и либералов) люди не только имеют различное мировоззрение, но и различные системы ценностей и даже другое восприятие того, что является «фактом» и что такое «истина».
Это хорошо! Раскопки символизируют докапывание до причины (истины), еcли она вообще есть. Навязчивая идея фотографирования, как будто сфотографировав объект (произведя новый суррогат реальности), вы его спасете, вызволите из небытия.
Мне захотелось сгрести конверты и растереть их по его лицу, попутно выдрав клочки из бородки. Но какая-то сила удерживала меня. Я подумал о том, что дома у нас уже что-нибудь жарят, наверное курицу, и запах волнами расходится по квартире.
Каждую ночь тысячи бездомных спят на улицах Нью-Йорка, в метро, и в других общественных местах. Точных измерений бездомных, живущих вне шелтеров, нет, а недавние обзоры значительно недооценивают их количество.
Идеально, если бы каждый член племени рассказал языком Гарвардского профессора о своих переживаниях — это была бы настоящая этнография. Но далека жизнь от идеала, вот ученые и перешли на более доступный авто-вариант.
Читатель, как всегда, волен выбирать любую из частей или даже две, но должен понимать, что часть первая — вроде как беллетристика, а вторая — вроде как наука. Все вместе вполне укладывается в понятие Истории с большой буквы, каковая есть и ни то и ни другое.
Фильм очень просто устроен. Люди ходят по поселку, разговаривают с жителями. Находят одну старуху, которaя «помнит как оно случилось», когда она была ребенком. Помнит даже, что был такой главный злодей, полицай Денис, которого еще после войны повесили.
Одна из самых выразительных черт тоталитарного искусства — культ вождя и/или военных героев. Именно этот аспект обычно подчеркивается, именно он быстрее всего бросается в глаза, по этому поводу больше всего смеются (там где им дают) карикатуристы.
Подражать Свешникову нельзя, как нельзя ему и следовать. Человек родился, оставил самое пронзительное, наряду с Шаламовым, свидетельство о своем времени — и умер…
Хаос; несчастные и счастливые, большие и малые, живые и мертвые персонажи, движения в разных направлениях, воронка в которую все стягивается — но и рука Мастера, которая и принадлежит этому миру, и творит в нем…