Михаил Аранов: Смешно и грустно
Исполнен праведных идей / Пишу стихи я для людей. / Аудитория, однако, / Жена, две кошки и собака.
Журнал-газета истории, традиции, культуры
Исполнен праведных идей / Пишу стихи я для людей. / Аудитория, однако, / Жена, две кошки и собака.
Константин Иванович присел на кровати поближе к окну, чтобы лучше читать газету: «Факты свидетельствуют, что ЕАК является центром антисоветской пропаганды, регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки». Большая статья о безродных космополитах. Не захотелось продолжать чтение…
В плите огонь догорал. По радио объявили, что ночью будет сильный мороз. Подложил в плиту дров. Уселся на корявую раскладушку, предназначенную нынче для внука. Долго смотрел на разгорающееся пламя. Из комнаты Веры ничего не было слышно. Верно, они разговаривали негромко. Потом он услышал голос…
Может, начальство посчитало, раз контуженый — ляпнет что-нибудь непотребное. А глаза и уши «у кого надо» всегда начеку. Потом морока — разбираться с ним. «Политработа — дело тонкое». Троицкий даже представил, как при этих словах его будущий начальник с сомнением качает головой.
Зинаида Васильевна смотрит куда-то в грязное окно. А за окном бесконечный, осенний ленинградский дождь. И жёлтый лист, прилипший к оконному стеклу. Всё как до войны. Только окна тогда были чистые. В госпитале готовился транспорт с ранеными для эвакуации из блокадного Ленинграда.
Тонкое лицо. Слегка вздёрнуты удивлённо брови. Но глаза! Показалось опять что-то в них нерусское. И что за проклятое наваждение. Заныло и тупо сдавило в груди. Спрятал альбом с фотографиями под подушку. Накапал валерьянки в рюмку. Валерьянка, банка с водой и рюмка нынче всегда на полке над кроватью.
Кстати, вот и пригодилась школа Исаака Перельмана. Это его манера так разговаривать, чтобы подавить собеседника: тяжёлый взгляд в землю и исподлобья наблюдать, как корчится оппонент. Правда, в те годы между оппонентом и врагом разница была невелика.
Сначала умирали от голода спортивные и высокие мужчины. Потом женщины, потому что отдавали свою пайку детям. А что касалось детей — счастье, если находились сердобольные соседи. Они не сообщали властям о смертях и пользовались продуктовыми карточками мертвецов, подкармливая детей.
В блокаду умерло от голода около миллиона человек. В кабинете у А.А. Жданова всегда стояла ваза с пирожными буше. В Смольном работали и водопровод, и канализация, и электричество. Промёрзшие комнаты жителей Ленинграда освещались по вечерам керосиновыми лампами.
И настала это проклятая пятница. И вот она стоит перед зеркалом. Сурьмит брови и ресницы. Красит губы кроваво-красной помадой. Юбка, обтягивающая бёдра. Зимнее пальто. Чернобурка на плечах. Что-то попалось под руку. Швырнула на пол. Разбито карманное зеркало. Жизнь разбита. Блестящие осколки под ногами.
Шли по Невскому. Был солнечный день. Слегка подмораживало. Из чёрных репродукторов доносился голос диктора: «Ввиду новых вооруженных провокаций со стороны финской военщины, войска Ленинградского военного округа 30 ноября перешли границу Финляндии».
И вот уже зима 1936 года. Завьюжило, заметелило. Сугробы намело под окнами. Константин Иванович каждое воскресение ходит в школу. Учит детей петь. А девочка, что поразила его песней «Вдоль по улице метелица метёт» стала запевалой в хоре. Звать девочку Люба, Любочка.
Начались крещенские морозы. Такой лютой зимы не помнят и старожилы. Школьный педсовет собрался в маленькой комнатушке — учительской. Специально выбрали для учителей маленькую комнату, большую-то не протопить.
Первым выводили Исаака, к нему подбежал мальчишка в форме подпоручика. Истерично заорал: «Вот тебе, сука, за вашу жидовскую революцию». И ударил Перельмана в спину прикладом винтовки. Исаак медленно повернулся к подпоручику. Под его тяжёлым взглядом мальчишка явно смешался…
Константин Иванович не знаком был со словом «Бунд». Из евреев-то в Гаврилов-Яме был всего один на всю округу — сапожник, Соломон. Знатный сапожник, и брал недорого. Как что с обувкой — к «жиду побёгли». Ну, не к Ваське же, к этому пьянице идти.
В углу дивана сидит моя жена, поминутно прикладывая платок к влажным глазам. Около неё президент Гусь. Он обнимает мою жену за плечи, утешает её, говоря какие-то пустые слова. Рука Гуся опускается на талию моей жены. Взгляд безутешной вдовы, брошенный на президента, говорит больше, чем мне бы хотелось.
Мы — зайцы, бегущие следом за страхом. / За нами часть жизни, пошедшая прахом. / За нами деревьев загубленных рощи. / За нами могилы — что может быть проще.