Журнал-газета истории, традиции, культуры
Ночь за окном. Непроглядная, вязкая. Казалось, протяни руку и почувствуешь её — эту ночь. У нее свои запахи и звуки. Иногда он выходил на улицу. Присаживался на чурбак, невесть откуда взявшийся возле будки. Закуривал и прислушивался к ночи. Ночь — она живая. Где-то прошумел поезд. По окружной торопятся машины…
Странные времена пошли… Раньше, если лишнего пьёшь, по собраниям затаскают, а если не исправляешься, отправят лечиться, а некоторых даже в тюрьму сажали. А сейчас, если взглянуть, всем наплевать на народ. Пусть пьют, пусть травятся и подыхают, меньше заботы и никого лечить не нужно.
В груди побулькивало, когда старался вдохнуть поглубже, но получалось мелко и редко. Старик приподнимал руку, смотрел и не узнавал её. Казалось, недавно дрова готовил, возился по хозяйству, а потом расхворался, и сейчас была не рука, а сухая палка, обтянутая кожей. Ушла силушка-то, ушла.
Так и сидели до рассвета, пока на тарелках и в чеплашках ничего не оставалось, всю ночь гоняли чаи из самовара с баранками, пряниками да всякой карамелькой, какая находилась в запасах у старика. Едва ложились, чтобы немного вздремнуть…
Взяла ковш, а воду не потрогала и плеснула, а там кипяток оказался. Не целила, а попала туда… Куда-куда… Прямо туда! Он рявкнул, а потом сиганул из баньки, аж дверь с петель снёс. И, как был голышом, так и помчался к речке. А там наши бабы постирушки устроили…
Чиновника пригласили на открытие мясокомбината. Правда, комбинат старый был, на ладан дышал, топни ногой — рассыплется, но в его покраску вложили немалые народные средства, даже высохшую траву на территории в зелёный цвет покрасили. Чиновник хотел показать, как ночами не спит, всё заботится о своём народе…
— Да тебя ломом перепоясать и даже не шелохнёшься, — откуда-то раздался недовольный, язвительно-бубнящий голос. — Только и делаешь, что по больницам шляешься. Я уже давненько тебя заприметил. Дважды всех врачей обошла, на третий круг заходишь. Ха, больная! Живее всех живых, почти как дедушка Ленин!
«Да, Вовка, почистили наши огороды, — завздыхал Петрович. — Каждый год налёты делают, а милиция ворон ловит. Под носом дачи, а они сидят и будто не видят, что здесь чужие машины мотаются. Всё видят, но палец о палец не ударят, чтобы выйти и остановить. Ну, ты приподними задницу-то, шагни за …
Ради чего он промотался столько лет — не понимал. И родителей не смог проводить в последний путь, и семью не создал. Так, перекати-поле, по-другому никак нельзя назвать. А теперь вернулся, а от деревни почти ничего не осталось. Опять уехать в город, откуда еле вырвался, или здесь оставаться, где одно старичьё …
«Мы хорошо знаем вас, мужа и ваших ребятишек, — сказал Сергей Васильевич, — и знаем, как вам живётся. И просто решили помочь. Всё, бегите домой, бегите. Ребятишки заждались, — и, развернувшись, он зашёл в отдел».
Кто был со мной в тот день, все погибли. Их не пересчитать. А за всю войну? Воевали и умирали, чтобы всех фашистов уничтожить. За нашу землю дрались, за всех родственников. Для того чтобы мы вот как сейчас могли сидеть у печки и разговаривать.
Вышел на маленькую поляну, окружённую высокими елями. И здесь мне показалось, будто под лапой, в теньке, что-то мелькнуло. Остановился. Приподнял колючую ветвь и удивлённо присвистнул. Передо мной, с прилипшими к шляпкам иголками, приютилась небольшая семейка рыжиков…
Некоторые засыпали, едва коснувшись подушки, другие прикорнули, и при любом шорохе, открывали глаза, чтобы взглянуть на часы. А иным не спалось, они прислушивались к звукам за окном, и думали, перебирали жизнь по дням и событиям.