Ася Крамер: Что мы знаем о Голосовкере?

Loading

Можно найти и другие косвенные доказательства того, что линия заимствования шла от Голосовкера к Булгакову, а не наоборот. М. Чудакова писала, что пёс из первой редакции романа Булгаков «будто забежал» на страницы к Голосовкеру, но гораздо вероятней обратное.

Что мы знаем о Голосовкере?

Ася Крамер

Активисты Гостевой хорошо помнят дискуссию, инициированную несколько лет назад Ириной Амлински, автором книги «12 стульев от Михаила Булгакова». Впрочем, дискуссией это трудно назвать. По застарелой привычке Гостевой автора Ирину Амлински быстренько перемололи в костную муку, не дав себе труда вникнуть в суть выявленных ею беспрецедентных совпадений. На меня её книга, которую я внимательно прочитала, произвела немалое впечатление.

И вдруг оказалось, что у темы есть продолжение. Да ещё какое!

Прежде чем я начну само повествование, хочу сказать о своём собственном недоумении. Когда я читала великолепную работу покойной Майи Каганской «Мастер Гамбс и Маргарита», я полностью разделяла её удивление: откуда и в дилогии Ильфа и Петрова, и особенно, в «Мастере и Маргарите» так чувствуется Достоевский и достоевщина? (Достоевщина — это когда Достоевский переходит через третьи руки). Ведь у всех трёх писателей в биографии нет следов глубокого увлечения Достоевским, нет никаких трудов по Достоевскому.

И вдруг возникло некое подобие ответа.

Тут всплывает имя Якова Эммануиловича Голосовкера, русского и советского философа, писателя, переводчика, киевлянина, выпускника историко-филологического факультета Императорского университета св. Владимира в Киеве, писавшего дипломные работы одновременно по филологическому и философскому факультетам. В конце 1920-х годов Голосовкер слушал в Берлине лекции знаменитого филолога-античника Виламовиц-Мёллендорфа. В 1930-е годы занимался переводами для издательства «Academia» древнегреческих лириков, немецких романтиков, переводит Ф.Ницше, впервые переводит на русский язык роман Ф. Гёльдерлина «Гиперион», трагедию «Смерть Эмпедокла», трагедии К.Граббе. Был близок с В.В. Вересаевым, Б.И. Ярхо, С. Кржижановским. В 1925—1928 годах Голосовкер работал над романом «Запись неистребимая».

В 1936 году Голосовкер был арестован, три года провёл в лагере в Воркуте, затем, в 1939–1942 годах — в ссылке в городе Александров под Москвой.

В конце войны вокруг Голосовкера сложился кружок переводчиков античной лирики, куда входили Борис Пастернак, Арсений Тарковский, Илья Сельвинский и другие.

В 1963 году писатель издал исследование «Достоевский и Кант: Размышления читателя о романе Ф. М. Достоевского „Братья Карамазовы“ и трактате И. Канта „Критика чистого разума“».

Рукописи писателя дважды погибали: в 1937 году (уничтоженные другом после ареста Голосовкера) и в 1943-м при пожаре дома. Написанное было им частично восстановлено после возвращения из ссылки. Так был восстановлен «Сожжённый роман» («Запись неистребимая») (опубликован в 1991 году, переведён на французский, немецкий, польский языки).

На этом моё авторское вступление заканчивается. Ниже вы прочтёте отрывки из двух работ.

Автор одной из них, опубликованной в «Вопросах литературы» 2014, №3, — Юрий Угольников. Работа называется «Происхождение Мастера. Как Михаил Афанасьевич беседовал с Яковом Эммануиловичем».

Другая работа (автор Александр Граф) — называется так: «Сожжённый роман» Я. Э. Голосовкера в контексте «Легенды о Великом инквизиторе Ф. Достоевского и романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Поскольку я сторонник коротких, или, по крайней мере, укороченных текстов, я их тоже сократила. Рекомендую полностью ознакомиться со статьями в Интернете.

Итак, работа первая. «Происхождение Мастера».

«В апрельскую пасхальную ночь, в годы Нэпа, из Психейного дома таинственно исчез один из самых загадочных психейно-больных, записанных в домовой книге под именем Исус»…

Не удивляйтесь, это не отрывок из ранней версии «Мастера и Маргариты». Этими словами начинается «Сожженный роман» — поэма в прозе, написанная современником М. Булгакова — Я. Голосовкером. Поэма короткая: в изданной в 1998 году книге «Засекреченный секрет» она занимает всего 50 страниц. Меж тем «Сожженный роман» — это, видимо, все, что осталось от романа-поэмы «Запись неистребимая», все, что несчастный автор сумел сохранить и восстановить. В автобиографическом очерке 1940 года «Миф моей жизни» Голосовкер назвал «Запись неистребимую» одной из трёх фаз «мифотемы» собственной жизни, то есть одним из главных своих произведений — вместе с мистерией-трилогией «Великий романтик» и философским трактатом «Имагинативный Абсолют». «Имагинативный Абсолют» был издан в 2010-м вместе с другими работами Голосовкера, в 2012-м издан вновь.

Другим сочинениям не так повезло. Рукописи Голосовкера дважды гибли в огне. Первый раз — в 1937 году: незадолго до собственной смерти их сжёг художник М. Берингов, которому Голосовкер отдал их на сохранение в 1936-м (тогда же Голосовкер был арестован и пробыл в лагере под Воркутой три года; возможно, именно Берингов стал прототипом инфернального художника, сжигающего рукопись Орама / Исуса в «Сожженном романе»). Второй раз пожар уничтожил библиотеку и сочинения Голосовкера в 1943 году. Впрочем, один экземпляр рукописи Яков Эммануилович успел передать двоюродному брату в Париж, так что есть, пусть и крошечный, шанс, что рано или поздно рукопись удастся отыскать.

С момента публикации «Сожжённого романа» на страницах журнала «Дружба народов» в 1991 году специалистов мучает загадка: не палимпсест ли перед ними? — так удивительно похожа повесть на роман М. Булгакова, похожа с точностью до строк, до описаний событий. (Палимпсест — это когда новую картину пишут поверх старой).

А. Граф указывал, что появление Исуса перед Орамом в палате-келье напоминает первое появление Коровьева-Фагота — «престранного гражданина», «соткавшегося из воздуха», в романе Булгакова, но еще более оно похоже на появление Мастера перед Иваном Бездомным. Ограничимся только этим совпадением, хотя примеры можно множить и множить. Так что же перед нами?

В сущности, возможны два ответа: да, это палимпсест, или нет — не палимпсест, точнее, не совсем палимпсест. Возможен еще и третий вариант ответа — и у романа Булгакова, и у поэмы Голосовкера есть некий неизвестный нам прообраз, но вариант этот настолько фантастичен, что говорить о нем всерьёз сложно. Можно, конечно, указать произведения, так или иначе повлиявшие и на «Мастера и Маргариту», и на «Сожженный роман». И все же сходство между романом и поэмой будет гораздо большим, чем между этими произведениями и их предшественниками.

В защиту версии палимпсеста высказалась несколько лет назад тогда еще студентка Л. Кригер в статье с неуклюжим названием «Однажды весною. Романы М. А. Булгакова “Мастер и Маргарита” и Я. Э. Голосовкера “Сожженный роман”». По ее мнению, скорее именно Булгаков воспользовался замыслами Голосовкера, а не наоборот. И с Кригер можно было бы согласиться. Уже упомянутый А. Граф отмечает, что Мастер, которого можно соотнести с Исусом/Орамом, появляется как самостоятельный персонаж только во второй редакции романа Булгакова, к работе над которой писатель приступает в 1931 либо в 1932 году. К этому времени, если верить свидетельству Голосовкера, оставленному в «Мифе моей жизни», «Запись неистребимая» уже несколько лет как закончена. Голосовкер пишет, что создал роман-поэму в 1925–1928 годах. «Миф моей жизни» датирован 1940 годом, когда и до издания «Сожжённого романа», и до издания «Мастера и Маргариты» оставались ещё десятилетия; никакой потребности «удревнить» собственную рукопись, чтобы обойти «конкурента», у Голосовкера не было, и не доверять ему нет оснований.

Можно найти и другие косвенные доказательства того, что линия заимствования шла от Голосовкера к Булгакову, а не наоборот. М. Чудакова писала, что пёс из первой редакции романа Булгаков «будто забежал» на страницы к Голосовкеру, но гораздо вероятней обратное. Пёс этот, согласно реконструкции Чудаковой, выглядел и действовал вот так: «Пудель <…> дёрнулся, вильнул хвостом, длинным, как змея». Здесь важно не то, что пес — пудель: у Голосовкера как раз собака имеет совершенно неопределённую породу. Пудель же, с одной стороны, — дань личной мифологии Булгакова (он ведь называл себя единственным литературным волком среди литературных пуделей!), с другой стороны — отсылка к «Фаусту» Гете: именно в образе пуделя первый раз Фаусту предстаёт Мефистофель. Живой пудель появлялся в ранней редакции романа Булгакова, но и в последней версии «Мастера и Маргариты» чёрный пудель, точнее изображение чёрного пуделя, возникает неоднократно. Трость Воланда украшает голова пуделя, во время сатанинского бала на груди Маргариты на золотой цепи также висит изображение пуделя, а нога ее стоит на подушке с вышитым золотым пуделем, которую, для обозначения истинного цвета животного, подкладывает кто-то чернокожий.

В пуделе вроде бы нет ничего удивительного, однако хвост у этого пуделя все-таки «длинный, как змея». В мировой мифологии есть собака, которую принято изображать с хвостом-змеей, — это Цербер, охраняющий вход в царство Аида.

Что ж, среди демонических персонажей Булгакова появляется Цербер — ничего невероятного, и все же именно Голосовкер был профессиональным филологом-антиковедом, всю жизнь зарабатывавшим на хлеб переводами поэтов Древней Греции и Рима! Логичнее предположить, что античное чудовище появилось первоначально именно в его книге. Впрочем, в дошедшем до нас «Сожжённом романе» пёс по кличке Друг уже никакой не цербер, но несколько намёков на его адское происхождение Голосовкер оставил. Красноречивее всего цитата из дантовского «Ада» — «оставь надежду навсегда», подтверждающая, по словам Юрода, что Друг, несомненно, «понимал Данта». Скорее всего, пёс Друг изначально, на страницах «Записи неистребимой», имел какие-то церберовские черты, а уже оттуда перекочевал в роман Булгакова, превратившись в конце концов в преданного Пилату Банго. Важно и то, что адский пёс появлялся и у Булгакова в «больничной» обстановке. Для Голосовкера, как уже сказано Юродом, — некое подобие ада… К тому же цербероподобный пёс — не единственный персонаж античной мифологии, появлявшийся в ранних редакциях романа М. Булгакова. В одном из вариантов Воланд говорит будущему Берлиозу, предупреждая о скорой гибели: «Дочь ночи Мойра допряла свою нить».

Итак, Булгаков был знаком с романом Голосовкера? Теория хороша, однако она разбивается об один-единственный вопрос: где, как и когда Булгаков познакомился с произведением Голосовкера? Предположение Л. Кригер, что он мог случайно натолкнуться на рукопись в каком-то издательстве или у знакомых, более чем наивно. Конечно, и Голосовкер, и Булгаков провели почти всю жизнь почти бок о бок: оба они родились в Киеве, оба учились в киевском университете в одни и те же годы, оба позже перебрались в Москву, один был врачом, другой — сыном известного врача. И все же этого недостаточно, чтобы с уверенностью сказать, что Булгаков случайно мог познакомиться с рукописями вовсе не близкого ему человека. Известно всего два экземпляра рукописи Голосовкера — один, как уже сказано, отправился в Париж (где Булгаков не бывал), второй до передачи Берингову и ареста находился при Голосовкере. Нет никаких сведений о том, что тот пытался опубликовать рукопись в начале 1930-х. Получить же доступ к рукописи без ведома автора было невозможно. Из воспоминаний знавшего Голосовкера К. Зелинского известно, что ученый довольно ревностно относился к своим трудам, и именно боязнь утратить рукописи дала толчок развитию психического заболевания, обрушившегося на Голосовкера в последние годы жизни, а случайное подозрение в плагиате (притом совершенно необоснованное) привело к разрыву отношений Я. Голосовкера с А. Лосевым.

Учитывая все это, можно сказать, что невзначай познакомиться с рукописями Голосовкера Булгаков, скорее всего, не мог.

Значит, все совпадения — случайны?

Полный текст статьи можно прочитать по адресу.

А вот и вторая заинтересовавшая работа — «Сожжённый роман Я. Э. Голосовкера в контексте «Легенды о великом инквизиторе» Ф. Достоевского и романа М. Булгакова «Мастер И Маргарита». Автор — Александр Граф.
В 1991 году на страницах журнала „Дружба народов” появился ещё один роман об Иисусе и дьявольском искушении в нэповской Москве двадцатых годов, однако эта публикация шесть десятилетий спустя прошла почти незамеченной.

Факт любопытный, поскольку судьба как рукописи, так и её автора могла бы послужить сюжетом плутовского романа. Яков Эммануилович Голосовкер (1890–1967) родился в Киеве в семье врача и после окончания классической гимназии поступил в Киевский университет, где на протяжении нескольких лет изучал классическую филологию. Ещё в студенческие годы он начал публиковать свои переводы из греческой античной поэзии, и в 1913 году увидел свет первый сборник его собственных стихов под названием «Сад души моей», который печатался под псевдонимом Яков Сильв.

Окончив университет, он стал директором гимназии в Москве и работал в Наркомпросе под руководством Луначарского. В 1923 году по возвращении на родину после двухлетней поездки в Германию, где он углублял свои знания в немецкой философии, интересовавшей его со школьных лет, Голосовкер стал читать лекции во 2-м МГУ, на Высших литературных курсах и в Высшем литературно-художественном институте Брюсова (ср. Брагинская 1987:188-189).

Примерно в это же время он начинает заниматься переводами Ницше, Граббе и мало известного тогда в СССР Гёльдерлина, в кружке литераторов-переводчиков составляет собрания антологий античного стихотворчества вместе с такими поэтами как Борис Пастернак и Арсений Тарковский.

Голосовкер оказался фатально неудачлив как при выборе переводимых им авторов: он обращался к Ницше и Гёльдерлину, когда фашистская власть в Германии их только что открыла для себя и начала ими пользоваться, так и при выборе издателей. Директором издательства Академия, в котором появились работы Голосовкера, был ни кто иной как Каменев, из-за чего большинство сотрудников к 1936 году стали „троцкистами” и были арестованы. Голосовкеру при этом ещё „повезло” в том смысле, что он был одним из последних, кто получил сравнительно короткий срок: три года.

От созданных им до заключения произведений, доверенных перед арестом художнику Митрофану Михайловичу Берингову, по возвращении из Сибири следов не осталось, так как Берингов перед своей смертью сжёг все рукописи. Голосовкер ком— ментирует это событие в своей автобиографии 1940 года «Миф моей жизни»: В первый год моей каторги — 1937 — инфернальный художник, хранитель моих рукописей, собственноручно сжёг их перед смертью. Безумие ли, страх или опьянение алкоголика, или мстительное отчаяние, та присущая погибающим злоба — ненависть к созданному другими, или же просто ад тёмной души руководили им — итог один: вершинные творения, в которых выражены главные фазы единого мифа моей жизни, погибли. (Голосовкер 1989а:110).

Голосовкер рассматривает свою жизнь как миф и считает гибель рукописей разрушением этого мифа, сделавшим его жизнь „неоправданной” (там же) и оставившим его „бездетным” (там же, 111), хотя он „пожертвовал всем, за что борются люди” (там же), в том числе и любимой женщиной. Принимая во внимание весь трагизм случившегося, исследователи литературного наследия Голосовкера придерживаются мнения, что потеря рукописей послужила автору объяснением и извинением за присущее его произведениям несовершенство и что количество и качество утраченного преувеличены (ср. Брагинская 1991:135).

Обилие несовершенных произведений в черновиках и наличие текстов, в которых фрагментарность возведена в конструктивный принцип, СОЖЖЁННЫЙ РОМАН Я.Э. ГОЛОСОВКЕРА… Slavica tergestina 6 (1998) 127 привела к тому, что эта искусственная незавершённость рассматривалась как попытка Голосовкера „уравновесить мощную энергию своего воображения и сравнительно скромные силы художника” (Брагинская 1989:109). Тем не менее Голосовкер постепенно стал настоящим „мифом” для современников. Как „динозавр античности” и любимый оппонент Луначарского он показан К. Зелинским в воспоминаниях о Луначарском, поэт С. Липкин упоминает Голосовкера в своём стихотворении на похороны Пастернака как „босого философа” (ср. Брагинская 1991:134), в 1962 году Ю. Айхенвальд посвящает Голосовкеру целое стихотворение („Кто прав, титаны или боги?”) и, наконец, Леонид Мартынов делает его главным героем краткой новеллы «Поиски абсолюта», вышедшей в сборнике «Черты сходства» (1982). Там автор «Сожжённого романа» представлен как автор книги о Достоевском и Канте.

До сегодняшнего дня, однако, Голосовкер только среди специалистов получил признание, которое заслужил своей деятельностью в области философии и литературы. Хотя он всё-таки в 1968 году — уже посмертно — был назван одним „из образованнейших и глубоких мыслителей нашего времени” (Конрад 1968:183), его работы публикуются только с 1987 года. Вклад Голосовкера в философию и литературу ещё ждёт достойной оценки.

Так как первоначальный текст романа неизвестен, почти неразрешим ряд интригующих вопросов, касающихся „второй” редакции произведения: был ли дьявольский Художник в первом варианте или он возник после аутодафе Берингова, погибла ли Рукопись в первом варианте от огня и, следовательно, была ли там Редакционная коммиссия. В конце концов встаёт вопрос, соответствует ли текст «Сожжённого романа» тексту «Записи неистребимой» или речь идёт о двух разных произведениях?

После просмотра скромного уцелевшего архива Голосовкера (второй пожар уничтожил библиотеку и рукописи в 1943 году) Брагинская делает вывод, что два текста в основном совпадают. Новым, однако, является замечание «От редакции», где дословно воспроизведены фрагменты личных записей Голосовкера о своём утраченном по возвращении из Сибири романе в связи с рассуждением о потерянном произведении Орама/Исуса.

Поразительны совпадения пролога и второй части «Сожжённого романа» и романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Голосовкер, как Булгаков, использует неортодоксальный вариант имени Иисуса, а настоящее имя автора Рукописи никому не известно. Так и у Мастера „нет больше фамилии” (Булгаков 1992:134), потому что он „отказался от неё, как и вообще от всего в жизни” (там же).

Не менее очевидно совпадение места действия (Юродом и клиника Стравинского) или ночных полётов над красной Москвой. Как в булгаковском романе, Рукопись Орама/Исуса не сожжена полностью и Художник бережёт некоторые фрагменты текста:

«Но почему-то две разрозненных главы романа и ещё отрывок какой-то другой главы безумец сохранил. Их нашли у него под матрасом с водными следами на бумаге: то были следы слёз. (Голосовкер 1991:102)»

Маргарита Николаевна тоже плачет, когда держит на коленях уцелевшие страницы романа. Мастера Булгаков ввёл в сюжет после собственноручного сожжения первой редакции (тогда ещё под названием «Великий канцлер») в 1930 году.

Когда Булгаков приступил к воплощению своего замысла в 1931–1932 годах, роман Голосовкера давно уже был написан. Всё это привело к тому, что были подняты вопросы: нет ли перед нами палимпсеста и какой текст просвечивает через какой (ср. Чудакова 1991:136-137).

А вот кусочек, подтверждающий глубокое проникновение Голосовкера в творчество Достоевского.

«…Голосовкер таким образом обновляет разговор Великого инквизитора из Братьев Карамазовых с Иисусом и вновь ставит вопросы Ивана Карамазова, причём он не продолжает произведение Достоевского (хотя разговор и тут происходит в камере заключённого), а отвечает на вопросы Ивана и излагает свой взгляд на поставленные почти полвека ранее проблемы с точки зрения двадцатых годов нашего столетия».

Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Ася Крамер: Что мы знаем о Голосовкере?

  1. Следует рассмотреть, как наиболее достоверный -следующий вариант событий: все копии, и «неожиданно сожженные», и «бесследно утерянные», благополучно хранились а архивах ЧК/ГБ и вполне могли быть предоставлены для чтения, когда Сталину срочно понадобилась «великая литература»!

    1. Дома ли или в дороге я —
      Но везде, где нахожусь
      Мной «рулит» конспирология —
      Он неё… не окажусь…
      🙂

  2. Мысль Голосовкера опережала многих, что порождает цитирование без кавычек. Почитайте «Феномен понимания: способ реализации» Ковалевой Светланы Викторовны о сопоставлении размышлений философов В.В. Налимова и Я.Э. Голосовкера. Намек и авторское осмысление — разные понятия.

    Я более сорока лет готовлю к печати свое открытие, фрагменты которого волей-неволей вылетали в свет. Кто кого будет обвинять в плагиате?

  3. Так как автор убедительно доказывает, что Булгаков с рукописью Голосовкера быть знаком не мог, остаётся предположить, что тему писателям жизнь навеяла – опускание общества в безрелигиозность.
    Первым в послереволюционной России Иисус появляется в поэме Блока. И, по трактовке Александра Галича, Иисус не приходил, а уходил из России.
    Хотя, строго говоря, у Булгакова в России оказывается не Иисус, а Сатана. Это было больше похоже на жизнь.

  4. Все плагиатные случайности-закономерности рассмотрены в статье убедительно и правдоподобно. Спасибо, Ася. Я допускаю. вариант, что ранее прочитанная книга может отложиться в подсознании и проявиться в рукописи как бы сама собой. Об этом как-то рассуждал Высоцкий…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.