В детстве меня пытались приобщить к сообществу скрипачей-вундеркиндов. Не скрою, что и я, тогда еще семилетний, мечтал об этом. Но через год-полтора, случайно услышав джаз из хрипящего патефона соседей, понял, что скрипка не для меня. Любовь к этой музыке из года в год росла и крепла…
Комментарии к джазу
Марк Шехтман
Стрекоза
Августовский день на исходе. С транзистором в руке вышел я из лагеря, пересек пустынное шоссе и пошел вдоль него по тропинке. Тени деревьев вытянулись на пологих склонах оврагов и стали гуще. Птицы, накричавшись за день, перелетали с ветки на ветку и, затихая, устраивались на ночлег. Застрекотал и умолк запоздалый кузнечик. Тяжело прогудел и скрылся в листве жук-рогач. Прошумел одинокий автомобиль — и опять тишина. С нарастающим шелестом выкатила из-за поворота стайка велосипедистов, пронеслась мимо и растаяла.
Тропинка, постепенно удаляясь от шоссе, вилась среди невысоких холмов. Группы дубов застыли на заросших кустарником и золотистой кашкой склонах. В шелковистых волнах седого ковыля вспыхивали красные огоньки лесной гвоздики. Насыщенный нектаром густой неподвижный воздух вливался в легкие, как мед.
* * *
В те годы эра магнитофонов и долгоиграющих пластинок только начиналась, серьезные музыканты еще не появились и ради-оприемник был единственным средством общения с волшебным миром джаза. Слушали по вечерам станции Восточной Европы, где, в отличие от СССР, джаз не мешал итти от победы к победе и успешно строить социализм. Сколько радости несли передачи из процветающей, как тогда казалось, Югославии! Мягкие славянские голоса дикторов придавали ночным концертам завораживающую романтичность. Сами названия городов словно поднимались из теплых глубин Адриатики: Любляна, Нови Сад, Блед, Пула, Скопье. Первое место занимал, конечно, Загреб, где джаз транслировали часами. Не оставались в стороне Прага, Брно, Варшава и на короткий период переименованные в Сталиногруд Катовицы. Даже София заполняла крамольной музыкой свой маленький болгарский эфир. Но все это изобилие становилось доступным лишь после захода солнца. А днем или, как сейчас, под вечер, принимался только Бухарест. Мощный, длинноволновый передатчик уверенно расталкивал дальние станции забитого фоном и помехами диапазона. Но до Загреба Бухаресту, с убогим его репертуаром — как до Луны: трескучая болтовня, очевидно, о планах и свершениях, а в перерывах «Muzika ussuare» — легкая, «Muzika populare» — народная, «Muzika le dance» — танцевальная. И совсем уже редко — «Muzika le jazz».
Я взглянул на часы, включил радио и замер, услышав стремительный, чеканный ритм фортепианного трио. «Ну, и болван! Уже четверть часа концерт идет», с досадой подумал я.
Свободно импровизируя, пианист не разрушал мелодическую основу темы, даже когда деликатно вставлял в нее фразы и целые «квадраты» из других пьес. Органично вплетаясь в тему, музыкальные «цитаты» становились неотъемлемой ее частью, но в то же время легко узнавались. Полный интимности и теплоты мягкий, элегантный стиль мгновенно покорил меня, по спине побежали мурашки, руки покрылись гусиной кожей, в лопатках я почувствовал зуд и захотел оглянуться: когда музыка по-настоящему захватывала, казалось — вот-вот вырастут крылья!
Непостижимая логика игры пианиста вызывала двоякое чувство: радостное изумление каждому новому аккорду нисколько не противоречило уверенности будто всю мелодию знаешь давным-давно. Оборви он вдруг пьесу, хоть в начале, хоть в середине, на любой ноте — сам бы допел до конца…
Вдруг притих и отошел на второй план пианист, мелодию подхватил женский голос. Так стремительный поток, вливаясь в реку, не слабеет, не теряется, но увлекает ее за собой.
Диапазон певицы включал все мыслимые вокальные регистры — от колоратурного и меццо-сопрано до бархатного контральто. Она не просто пела — она общалась со слушателем, донося до него тончайшие нюансы чувств. Наверное, ни одна оперная певица не достигала такой эмоциональной выразительности. Первозданная, проникающая прямо в сердце небесная чистота и нежность ангельского тремоло сменялись вдруг хриплой откровенностью солдатской шлюхи.
Да и сам концерт проходил не как обычно: ведущий объявляет, солист поет, музыканты аккомпанируют, публика, обмахиваясь веерами и надушенными платочками, чинно восседает в креслах и послушно аплодирует, вызывая временами на бис. Все было по-другому: певица, музыканты и зал, слившись в единое целое, вели непрерывный диалог. Но, слившись с залом, певица полностью им владела. Не прекращая пения, она успевала засмеяться и сказать несколько слов публике или, может быть, музыкантам. В ответ волна смеха, рукоплескания, свист проносились по залу. Иногда смех возникал как бы сам по себе. Аплодисменты неожиданно вспыхивали после нескольких начальных тактов очередной пьесы: публика радостно узнавала мелодию, аплодисментами встречали и провожали солистов.
«Кто же это поет? Никогда не слышал ничего подобного!», — все больше удивлялся я.
Голос певицы имитировал инструменты, то сливаясь с аккомпанементом, то солируя. Он свинговал, синкопируя «scats», переходил на речитатив и, как величественная равнинная река, кантиленой плавно разливался в балладах. Совершенно итальянская, словно вышедшая из-под пера Россини фиоритура вдруг сменялась горловым армстронговским рычанием. И все это свободно, органично, легко, без тени напряжения. Но даже в сложнейших, немыслимых импровизациях голос наряду с великолепной дикцией сохранял теплую окраску и не было в нем присущего многим джазовым певицам специфического «металла». И еще — в исполнении постоянно присутствовала искорка юмора, мягкой, незлой иронии. Организованное четким ритмом это великолепие омывало душу. Я стоял, затаив дыхание и боясь шевельнуться.
На несколько секунд стихли аплодисменты. Пауза. Кристальная вечерняя тишина. «Как жаль, что не с кем разделить это наслаждение», подумал я, хотя одиночество мое имело определенные преимущества: по крайней мере никто не мешал слушать.
Вдруг едва ощутимый толчок отдался в кончиках пальцев. Я удивленно скосил глаза: большая темно-красная стрекоза уселась на рукоятку транзистора и замерла. Длинные крылья провисли, как лопасти ротора у геликоптера на стоянке. Похожие на раздвоенный шлем космонавта глаза ее засветились изнутри, отражая множеством точек красное вечернее солнце.
Закончилась пауза. Сменялись мелодии, а стрекоза застыла словно околдованная волшебством музыки. Вот и партнер — этот уж точно не помешает!
Стемнело. Красные полосы пошли по краям легких, перистых облаков. Вспыхнули и загорелись в закатных лучах верхушки дубов. Рука с транзистором начала неметь, но я не шевелился — боялся спугнуть стрекозу — ведь мы слушали концерт вдвоем…
Безжалостно оборвав балладу на полуслове, пискнул сигнал времени, послышался слащавый голос дикторши. Очень она спешила, но в потоке слов я успел уловить имя, ставшее для меня на всю жизнь святым: Ella Fitzgerald.
Стрекоза встрепенулась, подняла, словно прогревая двигатель, крылья и зигзагами унеслась в красное небо. Забыв опустить транзистор, я долго смотрел ей вслед, пока взгляд не наткнулся на повисшую над горизонтом первую вечернюю звезду.
Комментарии к джазу
В детстве меня пытались приобщить к сообществу скрипачей-вундеркиндов. Не скрою, что и я, тогда еще семилетний, мечтал об этом. Но через год-полтора, случайно услышав джаз из хрипящего патефона соседей, понял, что скрипка не для меня. Любовь к этой музыке из года в год росла и крепла, но поскольку играть я так и не научился, пришлось выразить свое отношение к джазу живописью и графикой. Что из этого получилось можно увидеть на прилагаемых иллюстрациях.
«I can’t get started»
Автор джазовой пьесы под таким названием Вернон Дюк родился в 1900-м году в аристократической семье в Киеве (Украина). Настоящее имя Владимир Дукельский. Учился в Киевской консерватории у известного композитора Рейнгольда Глиэра. Эмигрировал из объятой революцией и гражданской войной России в Константинополь, оттуда в Париж и окончил свои странствия в Америке, где и сменил имя. Дюк — автор многих джазовых стандартов, среди которых такие шедевры, как «Осень в Нью-Йорке», «Апрель в Париже», и представленный здесь «Я не могу начать»: саксофонист, очарованный картиной жившего в 16-м веке «неизвестного мастера женских полуфигур», забыл не только о своем саксофоне и приготовленных нотах, но и о бутылке «Jonny Walker».
«Four brothers»
Автор этой популярной пьесы — саксофонист оркестра Вуди Хермана Джимми Джефри. Он записал на магнитную пленку партии четырех тенор-саксофонов, последовательно наложив их одна на другую и создав тем самым оригинальную гармонию. На ней выросли и сформировали свой стиль такие мастера, как Стен Гетц, Ал Коен, Зут Симс, Ли Конитц, конечно, сам Джефри и многие другие.
На картине «Четверо братьев», остановив движение транспорта, играют на улице Нового Орлеана, где ни в кафе, ни в автомобилях публика не протестует, но радостно встречает такие выступления. Даже полисмен охотно присоединяется к ней.
«Mood indigo»
«MOOD INDIGO» — это сленговое выражение характеризует состояние глубокой депрессии, грусть, подавленность. Существуют разные версии текстов к мелодии, которую прославил оркестр Дюка Эллингтона.
На картине саксофонисты приходят в себя после концерта. Они эмоционально и физически исчерпаны, выложившись до предела и обессилев, когда наркотическая поддержка выдохлась. Сейчас они пытаются взбодриться при помощи алкоголя, но это мало помогает.
«I remember Jango»
Композиции с таким названием встречаются не только у джазовых гитаристов, но и у других музыкантов. Посвящены они великому гитаристу Джанго Рейнхарду — жившему во Франции бельгийскому цыгану. В детстве во время пожара мизинец и безымянный палец его левой руки потеряли подвижность, но это не помешало ему достичь феноменальной виртуозности. Он автор многих композиций для гитары, ставших джазовыми стандартами. Среди них знаменитая пьеса «Nuages» (облака). Импровизации неграмотного Джанго (он не умел даже расписаться) повлияли на многих джазменов всех направлений. Никто не сделал больше для развития джаза в Европе. Джанго, как и его музыкальные собратья, не отказывался от крепких напитков и однажды в состоянии глубокого опьянения проспал свое выступление в престижном Карнеги Холл. Таким он был. Но он — один из немногих французских музыкантов, отказавшихся выступать перед немецкими оккупантами.
Джанго и его близкий друг скрипач Стефан Граппелли создали стиль «цыганский джаз», который прочно утвердился и завоевал широкую популярность сначала во Франции, затем в Европе и во всем мире. И сейчас в этом стиле играют многие гитаристы, но никто не может сравниться с Джанго. «Fingering» двух его пальцев поднимал звучание одной единст-венной гитары до унисона большого оркестра.
Композиция «Джанго» виброфониста Мильта Джексона — пожалуй, самая выдающаяся музыкальная эпитафия Рейнхарду: «Modern Jazz Quartet» исполнял ее в начале и в конце каждого концерта.
Приведенная работа — дань памяти великого гитариста.
«Spiritual»
Город Димона в Негеве — место, где сконцетрировалась община «черных евреев» — несколько тысяч принявших иудаизм американских негров. К государству они относятся корректно, стремятся к полной интеграции, но считают подлинными евреями только самих себя. В основном это красивые, хорошо сложенные, доброжелательные люди. Среди них много музыкально одаренных. Известны мастерским исполнением духовных песнопений Gospels и Spirituals.
Два графических листа представляют сцены из концерта посвященного празднику Пурим в городской консерватории Беер-Шевы. Госпель «Let My People Go» (отпусти народ мой) был встречен овацией.
«Timeout»
Почему именно тирания не выносит джаз? Почему растит и пестует исполнителей канонизированной классики? Потому, что каждый джазмен – творец, а исполнитель-классик – всего лишь комментатор. Требуя абсолютного повиновения во всем, тоталитаризм не допускает свободы и в музыке.
В годы войны в сталинской империи джаз не трогали – могущественный американский союзник того стоил. Но когда началась холодная война, джаз запретили точно как в гитлеровской Германии.
«Возможно, джаз способствует выполнению резких движений.
Герой Аркадия Райкина посоветовал бы таким людям взять лопату и вскопать
огород. Двойная польза.»
— — — —
Герой с большой буквы послал бы каждого любитела джаза (с лопатой и
киркой) туда, где провёл много лет гений джаза, «немецкий шпион»,
«Джазмен из Гулага» Эдди Рознер. Сегодня он играет джаз, а завтра
он трубу продаст.
«Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст…» У Райкина много героев было, в том числе откровенных клинических идиотов. Но сам он всякую хрень про лопаты не заявлял. «Джазмен из Гулага» здесь: https://www.youtube.com/watch?v=XN2DYtXobbI
Очень достойно!
Где-то читала, что если бы Бах жил в наше время (не говоря уже о Моцарте), то он играл бы джаз. Бах — Великий полифонист. Джаз вырос из Баха, но все-таки, это — синтез европейской и африканской музыкальной культуры. Не хочу представлять, чтобы в адажио Альбинони были бы вставлены какие-нибудь джазовые элементы (хотя бы, инструменты и пр.) На мой вкус – мухи отдельно, котлеты – отдельно. Это сказано не в обиду любителям джаза…..
Марина, любители джаза не обидятся. Адажио соль минор было исполнено в десятках сочетаний различных инструментов: от органа-соло до больших симфонических оркестров. За 8 минут темы там можно наворотить массу импровизаций. Другой вопрос, надо ли? Вы правы, есть произведения, которые хочется слушать в оригинале, по нотному тексту, предложенному композитором.
…..«есть произведения, которые хочется слушать в оригинале». Когда человек слушает классическую музыку, он хочет уйти в себя. Отрешиться от мира, погрузиться в звуки и вместе с ними куда-то улететь. Когда человек слушает джаз, хочется подергаться, потопать ногами. Это видно на опубликованных картинках.
Для меня коренная разница в этом.
Замечательно. Спасибо.
Для любителей:
@http://www.youtube.com/watch?v=w-nznS0FXKc@
М.Ф.
Б.Тененбаум-Г.Быстрицкому
Григорий Александрович,
Позволь предложить твоему вниманию скрипичную джазовую композицию:
https://www.youtube.com/watch?v=7ZZ4LlOvIow
Ну да, спасибо! Интересно, что тема Мишеля Леграна в оригинале не была джазовым стандартом.
Какие чудные иллюстрации! Жаль, что в детстве автор еще не знал, что джаз это не обязательно саксофон. Скрипка тоже здорово вписывается. Дело не в инструменте, а в свободе и способности к импровизации.
Спасибо автору. В качестве иллюстрации к его прекрасной работе:
Дюк Эллингтон, тема Mood Indigo:
https://www.youtube.com/watch?v=x02lJ023tJ4
Очень хорошо.
Спасибо
Я циник.
Когда людям надо размять свои мускулы, они выполняют всякого рода движения. Музыка помогает им в этом, их движения могут оказаться гармоничными (красивыми). В общем, утончённая физкультура. Возможно, джаз способствует выполнению резких движений.
Герой Аркадия Райкина посоветовал бы таким людям взять лопату и вскопать огород. Двойная польза.
В ХХ веке сильно облегчился труд людей, для многих этот труд стал сидячим. Повысилась потребность размяться, потрясти своими конечностями. Не отсюда ли вспышка потребности в джазовой музыке ? .
Soplemennik
Отличная работа! . . . . ПРИсоединяюсь без лишних звуков
———————————————
О, джаз! Твоё дыханье ново,
Оно бодрит и пламенит!
Поэт того не скажет слова,
Что твой высказывает ритм!
Я утверждаю — только джазом
Ритм века точно отражён.
::::::::::::::::;
«oстанься пеной, Афродита,
и слово в музыку вернись…»
Отличная работа!
———————————————
О, джаз! Твоё дыханье ново,
Оно бодрит и пламенит!
Поэт того не скажет слова,
Что твой высказывает ритм!
Я утверждаю — только джазом
Ритм века точно отражён.
Всё остальное — только фразы
И прошлых ритмов перезвон.
Пропитый голос саксофона,
Кларнета страстный перелив!
В напевности аккордеона
И задушевность и порыв!
Всё в джазе есть — и нетерепенье,
И неустанный шум труда,
И судоржное напряженье,
Борба глухая; и когда
Ударник «кинет» долгий брек
Я узнаю двадцатый век!
===
Эти стихи я услышал (и, как смог, запомнил) летом 1955 года, в альп-лагере.
Их читал, как отрывок из длиннющей поэмы, молодой преподаватель МИСИ Евсей Теплицкий.
Несколько раз я пытался его разыскать. Последний раз — через Е.Майбурда. Но и он не смог.