Сергей Эйгенсон: Рассказы по жизни. Продолжение

Loading

Но без паспорта он чувствовал себя потерянным. Хорошо еще паспорт, а не партбилет! Недаром ходит анекдот о советском фильме ужасов под названием «Потеря партбилета». И куда, на какой завод он пойдет — беспаспортный и без командировки?

Рассказы по жизни

Мемуары

Сергей Эйгенсон

Продолжение. Начало

Коробочки

Прежде всего следует признать, что крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века.
Путин В.В. Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 25 апреля 2005 г.

Эх, полным-полна моя…
Н. А. Некрасов

Историю эту я знаю со слов вполне заслуживающего доверия человека, Валеры П., который тогда, в конце 70-х либо в самом начале 80-х, работал начальником отдела снабжения одного из краснодарских заводов. Так что «был в теме».

«Коробочки», о которых он тогда рассказывал — на самом деле были бакелитовыми корпусами для того, что называют электроустановочными изделиями: выключателей, разветвителей и прочего. Были они, конечно, в жутком дефиците. Население вообще жило тем, что удастся пронести через проходную, а снабженцы со строек и заводов полжизни посвящали тому, чтобы вживую добыть фонды, поделенные на бумаге заботливыми Госпланом и Госснабом. В общем, все были при деле.

В конце концов, на такое дело, на «узкое место», затрудняющее размах строек, обратили свое высокое внимание и директивные органы. До строчки в Решениях Сьезда дело все-таки, не дошло, но Постановление Совмина с поручением построить соответствующий обьект — было.

Одна из братских южных республик была выбрана для строительства, сделали проект, выделены были фонды на стройматериалы, а главное — в республику были отправлено оборудование и занаряжены на каждый квартал фонды на сырье. Но и планы поставок, конечно, тоже были спущены, как и положено.

И республика не подвела народное хозяйство. Ровно в назначенный Планом срок большие картонные коробки с черными пластмассовыми корпусами стали приходить на заводы низковольтной аппаратуры и по прочим назначенным адресам. Там в корпуса ставили соответствующую начинку и отправляли на стройки и действующие обьекты Народного Хозяйства. Кое-что даже стало попадать в магазины, избавив население хоть от одной головной боли. Тоже ведь и население строит себе шестисоточные «фазенды», баньки, ремонтирует квартиры. А не все же могут — через проходную. Врачи, скажем, или инженеры-проектировщики. Или школьные учителя. И захочешь украсть — а где?

Дело-то с этими коробочками, в принципе, нехитрое. Все, что нужно — крыша над головой, пресс-формы с электроподогревом, пресс-порошок из фенол-формальдегидной смолы, да картон для упаковки. Ну, и какие-то рабочие руки, конечно. А вот не было — и на гигантах от БАМа и до Тобольского химкомбината дело шло плохо. Не говоря уж о Жилищной Программе КПСС. Буквально, временами приходило сомнение — получится ли дать «каждой семье отдельную квартиру к 2000 году»? Не не придется ли и это обещание из-за нехватки арматуры со временем заменять на какую-нибудь Спартакиаду?

Но нынче от сердца хотя бы в этом смысле отлегло. Что было замечено Наверху. Завод неоднократно очень неплохо упоминали на селекторных совещаниях, директору во время его московской командировки вручили Переходящее Знамя Министерства, присужденное по итогам полугодия. А редактор отраслевого профсоюзного журнальчика отправил без шума молодого, но уже растущего журналиста Васю в командировку — написать статью, а то и несколько, о передовом предприятии.

Прямо скажем, что Вася перед вылетом несколько загулял. Получив командировочные, билеты туда-обратно он купил — но потом так наотмечал отъезд со знакомыми девицами из «Пионерской Правды» и журнала «Вожатый», только и помнил в итоге, что стены с обоями. Даже не озаботился дать в место назначения телеграмму, чтобы встретили. Погрузился Вася во «Внуково» в самолет именно в том состоянии, воспетом известным кинофильмом, когда все равно: лететь в Ленинград и там жениться — или в Ташкент и там кушать дыню.

Рейс, однако, в нашем случае был раз в пять длиннее, и молодой человек к приземлению частично оклемался. Почувствовал на себе горячее и в сентябре солнце, получил свой чемоданчик, узнал от людей, как добраться по адресу, полученному в редакции. И поехал на стареньком деревянном трамвае.

Так, конечно, не полагается. Человека из Центра в Азии принято встречать Как Следует. Если верить соответствующему роману из модной серии про вампиров -то и нынче там, в суверенитетах, по старой привычке делают той для московского визитера, с фруктами, бастурмой, кебабами, дыней, коньяком и, дело же было в Самарканде, так, конечно, пловом. Мне остается только верить аффтару на слово, что эта традиция сохранилась. Сам-то я там не бывал уже лет тридцать. Но и до сих пор память о восточном гостеприимстве, специально привезенных для делегатов всесоюзного симпозиума душистых белых персиках, дивной сладкой маргеланской редьке, узорчатых лепешках-нон, обжигающей шурпе, печеных в золе с солью абрикосовых ядрышках затаилась где-то под ложечкой. А плов, а шашлыки в тени винограда… Водка вот только теплая, но организм тогда был помоложе и стакан держал даже в этих крутых условиях.

Впрочем, не исключено, что наш Вася летел не к востоку от Каспийского моря, а к западу. В этом случае о теплой водке и речи бы не было, так, если для затравки пару стаканчиков чачи, тутовой самоделки или коньяка, а потом будет прохладное вино с ласкающими слух русского человека названиями: садыллы, псоу, телиани, цоликаури, тетра, воскеат… это уж в зависимости от места командировки.

Отчасти васины мысли во время трамвайной поездки были заняты предвкушением всех этих жизненных радостей. Отчасти же он заранее обдумывал персонажей будущего очерка. Нужен обязательно ветеран, дошедший до Берлина, еще лучше — воевавший на Малой Земле, а сегодня подающий пример молодым. Рационализатор из комсомольцев. Раскрепощенная женщина Востока. Ну, может быть, еще слесарь или наладчик родом из Рязани, который остался тут после дембиля, женившись на местной красавице.

А коли повезет — так кроме очерков еще удастся подрядиться писать брошюру за какого-нибудь героя труда. Вася сразу вспомнил, как недавно бухали у Лики на Чайковского. Обмывали выход брошюры «Как я собрала невиданный урожай хлопка». Все получили свое: Лика — гонорар, таджичка — славу, а местный ЦК — лишнюю строчку для отчета в Москву.

Тем временем трамвай доехал до нужной остановки. Вася вышел и стал искать глазами проходную. Не нашел. Что ж это такое, то ли вчерашнее еще дает себя знать? Но нет, вот она — табличка с номером дома. Только тут не завод, а, коли верить табличке на двух языках, детский сад «Счастливый родник». Вася стал туда стучаться, но открывшая ему дверь девушка просто напугалась и на все его вопросы мычала что-то непонятное. Такое впечатление, что плохо понимала по-русски.

Вдруг Вася увидел в конце квартала милиционера. Не попрощавшись с застенчивой девицей он побежал за ним. Милиционер тоже слегка напугался, но, наконец, пробился через Васины вопросы. «Нет здесь никакой завод. Езжай, товарищ, к вокзалу, там справочный бюро стоит, спрашивай у нее». Ну, резонно. Вася поехал к вокзалу, нашел окошечко, задал вопрос. «Нет такой объект в городе. У тебя ошибка вышел». — «Может, за городом?» — «Это мы справок не даем. Может, в облисполкоме знают?»

В облисполкоме тоже не знали. Во всяком случае, в бюро пропусков, а дальше Васю и не пустили. Тем временем подошел вечер. Раз нет объекта командировки, то и некому дать направление в гостиницу. А для людей со стороны шансов обычно нету. И надо же как-то отметить командировку. Ну, этому как раз Васю уже научили старшие товарищи — если негде, то командировка отмечается в городской бане. Так он и сделал. Нашел баню и поставил ихнюю печать на свое командировочное предписание.

На выходе из бани стояла пивная цистерна с умеренной очередью, человек пятнадцать. Наш герой пристроился и, пока стоял, увидел и услышал жанровую сценку, отчасти продемонстрировавшую ему как здесь, в столице союзной республики, обстоят дела с дружбой народов. Почти у самого крана оказался явный местный интеллигент в несколько неуместных в пивной очереди шляпе и галстуке. А перед ним тоже совершенно явный пролетарий из славян со значком знаменитой всесоюзной стройки в соседней с городом пустыне на олимпийке. И только было азиат-интель нацелился, что вот-вот получит пиво, как к пролетарию-славянину подкатила целая шобла его приятелей с такими же значками.

— А я на них место занимал! — громко объявил их сотоварищ.

Громче всех в очереди был этим недоволен тот самый товарищ в шляпе и галстуке. Он произнес яркую речь о приезжих, которые не дают жить местным и закончил ее словами:

— Когда только вы от нас уйдете?

Один из трудящихся со всесоюзной стройки ответил мгновенно, как заученный стих:

— Мы вас стоя ссать выучили?! Как стоя срать выучим — так сразу уйдем.

Вася аж поперхнулся. Он, конечно, как всякий московский интеллектуал, был не чужд тому, чтобы при случае, особенно под стакан в тесной компании, поругивать Власть. Да и лексика у выпускника журфака была достаточно раскованная. Но чтоб так, прямо на улице, в глаза тому, кто может на тебя тут же накапать ментам… Он смотрел на оратора с некоторым преклонением перед человеком, который позволяет себе то, что запретно для тебя.

Одним словом, через полчаса он уже пил в скверике с этим ребятами сильно согревшуюся за жаркий день водку под местные пирожки с луком с лотка и подпевал ихней песенке «Мы с тобою, друг, монтажники». Услышав об его горе и бесприютности строители обещали ему найти на пару ночей матрац в какой-то «заежке». Но, конечно, в поисках потерянного завода помочь ему они не могли. Они и сами город почти не знали.

И все бы хорошо, но прибодался к ним мент, недовольный распитием в сквере. Он попытался даже схватить бутылку, но получил по уху и засвистел на весь город. В памяти у нашего журналиста остались только летящие в воздухе кулаки и бегство, когда к милиционеру пришла подмога. В общем, он убежал. Но, в частности, потерял своих новых друзей и, значит, надежду переночевать в неведомой «заежке».

По ночному городу он добрался до вокзала, опасливо поглядывая на встречных милиционеров. Кое-как, по полчаса, а то и по пятнадцать минут удалось проспать полночи. Но вот тут судьба настигла Васю уже окончательно. Из сложенного под головой пиджака какой-то умелец под утро увел бумажник с паспортом, обратным авиабилетом, командировочным и частью денег. На счастье, остальные денежки он положил в часовой кармашек брюк, куда злодей не добрался.

Тут Вася рассыпался. Это его добило окончательно. Он было рванулся в милицейский пункт на вокзале, чтобы пожаловаться, но вспомнил свои вчерашние подвиги и убоялся. Остался он в чужом городе без паспорта, без обратного авиабилета и без точки назначения. Если бы не происшествие с документом он, наверное, сообразил бы утром зайти в редакцию местной молодежной газеты, поговорить с ровесниками-журналистами, поискать завод с их помощью, в любом случае позвонить в Москву своему редактору, рассказать о пропаже объекта. Да хотя бы позвонить по телефонному номеру завода из справочника министерства. Звонят ведь из Москвы, а на месте отвечают!

Но без паспорта он чувствовал себя потерянным. Хорошо еще паспорт, а не партбилет! Недаром ходит анекдот о советском фильме ужасов под названием «Потеря партбилета». И куда, на какой завод он пойдет — беспаспортный и без командировки? Совсем раскисший Вася услышал по громкоговорителю объявление по-русски об отправлении через полчаса поезда на Москву, рванулся к кассе и за две минуты до отхода запрыгнул в плацкартный вагон. Нынче у него этот номер не прошел бы, положено в железнодорожной кассе тоже предъявлять паспорта, но тогда обошлось.

Не будем рассказывать, как три дня наш корреспондент ехал в плацкартном вагоне до Столицы Нашей Родины, как все три ночи не мог заснуть под песни и бойкий мат развеселых дембелей, как покупал на станциях пирожки и вареную картошку, как выпрашивал у пьяненькой проводницы чай. Кто был — тот помнит.

В общем, в четверг, на четверый день своей командировки Вася уже стоял перед дверью своей редакции на втором этаже отраслевой библиотеки. Под удивленными взглядами машинистки Лары и старенькой редакторши Цили Ионовны он прибрел к столу Эдуарда Трофимовича и рассказал ему свою Одиссею. Начальник поверил не сразу… но поверил! Обещал придумать — как быть с потерянным командировочным предписанием. И очень заинтересовался тем, что завода не было по известному в министерстве адресу. Он повел своего сотрудника в техотдел, где они долго обсуждали это со старым приятелем шефа, начальником техотдела. У Васи создалось впечатление, что старшие товарищи ему лично верят, а вот о местных кадрах не очень высокого мнения и ждут от них чего угодно.

Как он понял из их разговора, на новом заводе уже несколько раз появлялись московские визитеры. Но каждый раз их встречала в аэропорту директорская «Волга», принимали местные начальники, показывали им работающие станки и прочие обязательные для завода сюжеты. Ну… принимали с широким южным гостеприимством. Без встречи в аэропорту в пальмовой столице появился только Вася.

— Ну, надо идти к замминистра!

— Так он же не поверит. И проверять не станет.

— Ну, все, конечно, может быть. Но я Васе верю! Надо съездить кому-нибудь посолиднее и постарше. И местных заранее не извещать

— Ну, хорошо, я попрошусь к NN. на прием, а ты будь со своим молодым человеком поблизости в коридоре.

Ну, в итоге замминистра поверить не поверил, но дал команду своему помощнику слетать в пальмовую столицу инкогнито и проверить — как дела с почтовым адресом завода?

Ну, и что вы думаете? Завода и он не нашел. Но контейнеры с бакелитовыми корпусами для выключателей продолжали же поступать адресатам в разных концах страны. Не говоря уже о квартальной и годовой отчетности от промфинплана до плана по новой технике в соответствии со сроками. Надо было разбираться. Замминистра пошел министру, рассказал ему о загадках и в тяжелом, нервном разговоре убедил его, что лучше все это расследовать самим, чем ждать грозы от Народного контроля СССР, от Товарища Пельше.

И закрутилось расследование, которое кончилось показательным процессом в прекрасной южной столице и снятием нескольких козлов отпущения в тамошнем Совмине и в Москве. Оказалось, что вся поступившая для нового завода техника, все эти штампы, электронагреватели и прочее, были сразу по прибытии на место назначения установлены в местной артели инвалидов. Конечно, это была работа не для глухонемых, да таких в этой артели и не было. Просто местные «делаши» давно уже приладились выпускать в этой артели «дефицит» — плащи-болонья, носки, кримпленовые рубашки. А тут наладились прессовать пластмассовые корпуса для выключателей. Прибывшее по железной дороге сырье сразу шло в артель. Вся выпущенная продукция тут же как бы покупалась «заводом» и отправлялась под его маркой по госплановским нарядам во все концы Союза. Знало об этом довольно много народа, но никто Начальству не стучал. Как объяснила Васе знакомая лингвистка, в местном языке для слова «украсть» было два глагола. Один — для кражи у соплеменника, безусловно осудительный. Другой — для кражи государственной, «урусской» собственности. Тут была окраска лихости, отважного дела, достойного настоящего джигита.

Разумеется, все станки были немедленно изъяты у артельщиков и начата новая стройка — сооружение завода, где их нужно установить. Но дело как-то затянулось, выключатели и прочее установочное оборудование исчезли сначала из магазинов, а потом и со строек народного хозяйства. Только по итогам Перестройки стали населению доступны эти маленькие, но ведь, согласитесь, необходимые детальки. Но уже китайского, естественно, выпуска.

Химкомбинат

Химкомбинат на городской окраине не был лакированным красавцем из выпуска кинохроники. Строили его зэки во времена наркома Ежова, когда красивая картинка не требовалась. Требовалась продукция. Тоскливая серая ограда, кособокие проходные, ржавые колонны и конструкции, торчавшие из-за ограды. Но работало, давало народному хозяйству химикаты по номенклатуре, а народу, понаехавшему из не менее тоскливых деревенек, зарплату, когда это полагалось — рабочие карточки, общежитие, а со временем и квартирки в «хрущобах». Даже во время «табачного кризиса», когда в магазинах не было никакого табака, в цехах давали рабочим по списку «Север», а ударникам труда так даже и по пять пачек «Беломора».

Комбинат помнил всё: красные лозунги и «черные доски» пятилеток, военный двенадцатичасовой рабочий день и семидневную неделю, приезд в город Никиты Сергеевича, после которого муку стали продавать по ЖЭКам к празднику, «щекинский эксперимент» с нудными лекциями по экономике, ежегодный рост зарплаты на пять рублей при Леониде Ильиче, всесоюзные Ленинские субботники с коллективной бухалкой после полудня. Наконец, сюда пришла Перестройка. Сразу отменили Единый Политдень, чем порадовали всех ИТР, долго рассказывали про четвертую модель хозрасчета, а под конец устроили общекомбинатское веселье с демократическими выборами гендиректора. Выбрали в конце концов того из замов Генерального, у кого наилучшим образом был подвешен язык, но прочувствовать пользу от выборов не успели. Рубль превратился в фикцию, повысившаяся зарплата теперь позволяла заплатить за автобус до работы и купить хлеб с макаронами. Народ налег на «фазенды» с собственными картошкой и луком, тем более, что и цены на комбинатскую продукцию упали донельзя. А из бюджета теперь ничего не давали — говорили, что там пусто и только бегают мыши.

Демократический гендиректор с горя начал пить прямо в кабинете, цеха совсем стали хиреть, ограда кое-где поломалась, что позволяло наиболее смышленым нести краску, доски и металлический профиль прямо до трамвая. Во время одного из приступов генерального осенило и он назначил исполняющим обязанности начальника заводской военизированной охраны, а сам ушел в глубокий запой с переходом на пенсию. Оказалось, что положение о выборах никто не отменял, а И. О. разослал по цехам бойких и не занятых делом ребят из заводоуправления с агитацией. Действительно, трудящимся уже сильно надоел бардак на заводе и дневной грабеж через поломанную ограду. Все-таки, вникать в рыночные цены на химикаты мало кто может и захочет — а все видели, что жить стало много хуже. Главным противником у вохровца был бывший замсекретаря паркома, у которого, как все знали, не хватило ума, чтобы пойти в бизнес, как это сделал сам секретарь. Но у него шансов было мало — никто не надеялся, что дело выправится от восстановления Единого Политдня, которое предлагал парткомовец, как главное лекарство. Начальника ВОХРа избрали Генеральным директором с заметным преимуществом. Странноватая, конечно, фигура для руководства довольно сложным химическим предприятием — но вот уж Бог послал.

Не только комбинатских, но и весь город сильно заинтересовало: Who is new director? Припомнили, что в юные годы он был подающим надежды спортсменом в секции цыганской борьбы. Достиг однажды второго места на подростковом областном чемпионате, получил первый юниорский разряд и стал чемпионом района. Понимающие люди говорили, что он мог бы со временем дорасти и до первых мест по области. Если бы его тренера не посадили за вооруженный грабеж — может быть, так и было бы. Но… Потом он работал в милиции. Дорос до лейтенанта и в этом звании был уволен. По сокращению штатов, но злые языки говорили — за туповатость и неумелость, которые были много выше нормы даже для городской ментовки. Вот тогда его и пристроил в заводскую охрану случайный знакомый — жуликоватый зам по снабжению.

Но теперь, на высоком посту, он не бездельничал. Ограда была восстановлена и по колючей проволоке был пущен ток. Злые, опять таки, языки, намекали, что занимавшийся этим кооператив состоял из старых дружков нового генерального по секции. Но злые языки быстро стали умолкать.

Во-первых, цены на комбинатскую продукцию снова выросли. Будто бы, «Дюпон де Немур» стала покупать ее, как сырье для своей новой пластмассы. Но в сознании заводчан это твердо связалось с ремонтом ограды и новым генеральным. Авторитет его рос день ото дня. Трудящиеся-то стали получать в получку побольше, чем в самые уж плохие годы. А к этому он повел достаточно бойкую кадровую политику. Главного инженера и всех начальников цехов поактивнее убрал и заменил преданными старшими стрелками ВОХР. Заводское радио и заводская газета разъясняли публике, что убранные начальники жили много лучше остальных заводчан и в голодные годы нагло жрали бутерброды с колбасой. В промежутках радио передавало сверхлегкую музыку и очень утешало этим людей в цехах.

Цены на продукцию продолжали расти. Зарплату еще немного повысили, а на образовавшиеся на счету деньги затеяли покраску ограды и провели Открытый Чемпионат по цыганской борьбе. Народ радовался зрелищу и щегольскому яркоокрашенному забору. Правда, раздавались и недовольные голоса, говорившие о том, что химическое оборудование требует ремонта, а то насосы и реактора уже вот-вот выйдут из строя. Что насосы на заводе времен Серго Орджоникидзе, а реактора привезены из Силезии по репарациям 45-го года. Но к недовольным стрелки ВОХР успешно применяли приемы цыганской борьбы и они быстро замолкали. Эта тема — о сработавшемся оборудовании стала считаться запрещенной. Было объявлено, что говорунов на эту тему оплачивают комбинатские конкуренты.

Ну, нынешнее руководство можно понять, конечно. Что и как делается в цехах, в этих самых колоннах, насосах, реакторах они не очень понимали. Ни за школьной партой, ни в секции, ни в школе милиции об этом не рассказывали. Начнешь чинить — а почему надо заменять этот насос, а не тот? Спрашивать у специалистов? Но, во-первых, и, честно сказать, их поразогнали, ушли на другие заводы, остались те, кто посерее, можно ли еще им доверять? А во-вторых, если это они будут решать, что и как делать — так что, они умнее нас, что ли? А мы тогда зачем? Пусть уж дело идет, как идет, со дня на день. Все же больших аварий пока нет, Бог милует. Да вот, кстати, надо позвать отца Феогнозия, пусть отслужит молебен для предупреждения поломок.

Не рекомендовалось также упоминать о том, что в городской пойме, на землях, давным-давно отведенных химкомбинату под расширение, один за другим вырастают щегольские теремки-особнячки старших стрелков заводского ВОХРа и старых коллег генерального по секции цыганской борьбы.

Да мало ли что не рекомендовалось упоминать! Большинству трудящихся, сказать по правде, это было «до фени», как теперь модно говорить с легкой руки генерального. Он нынче выступал по заводскому радио регулярно, да еще и занимал своим лицом экран по по проведенному и оплачиваемому заводом кабельному телевидению. Язык у него был доходчивый, полный идиоматических выражений, которые он усвоил от своего любимого тренера. Многим нравилось. Видно было, что человек свой, слово «отнюдь» не использует, а использует простые слова, которые все помнят по двору с домино и с разлитием четверти по эмалированным кружкам. Знаком симпатии служит уже то хотя бы, что его нередко называют «хозяином».

Чтобы народ не скучал, заводское радио и телевидение широко вели войну с соседним мясоколбасным заводиком за полосу земли под особнячки. И с «Дюпон де Немур», который, по мнению заводчан, только и жил, что переработкой ихних химикатов, а уважения не выказывал, во всяком случае, открыто о нем не говорил, что и было наглой клеветой на Наш Химкомбинат. Злые языки, какие еще оставались, говорили, правда, что в Вилмингтоне, Делавер о существовании нашего завода если и знают, то вспоминают очень редко, что таких поставщиков навалом. Что наше заводское радио там не слушают и об этой войне и не знают.

Чтобы клеветникам не верили, вохровцы устраивали время от времени погоню по комбинату за дюпоновскими шпионами и диверсантами. Их деятельность всегда удавалось предотвратить, хотя, к сожалению, поймать никогда не получалось. Но погони были эффектными, с выстрелами, с виражами мотоциклов. Как бы только внушить им, что выстрел в химическом цеху может в любой момент кончиться взрывом? Не слушают, не верят, им же это знать неоткуда, а они за последнее время, кажется, твердо решили, что все знают лучше всех и что их послал нашему комбинату Бог. А не тот предыдущий гендиректор по пьянке.

Впрочем, на заводе уже мало оставалось людей, помнящих, что значат «пределы взрываемости» и «омедненный инструмент». Теперь больше в ходу слова «сплотить ряды» и «дюпоновские печеньки».

Что же будет с нашим комбинатом? Какой ни есть — а жалко будет, коли взорвется. И люди же в цехах погибнут. Вохровцев, в общем, почти и не жалко, а операторы, слесаря, инженеры, лаборантки? Которые только тем и виноваты, что хлопали на чемпионате по цыганской борьбе да привычно голосовали за ставшего привычным вохровца на гендиректорском посту.

Хенрик

Появился у меня однажды в начале 90-х знакомый — из ряда вон. Хенрик Хафстад, норвежский подданный, хотел он, бедняга, что-то такое на наши промысла поставлять, но никак не смог свыкнуться с обычаем российских чиновников брать хабара, не приступая к делу. Кончилось тем, что завязал он с бизнесом и женился на своей русской переводчице могучей красотке Рите, оставив дом в Тронхейме и счет в Норск Банке предыдущей супруге-норвеженке. Жили они теперь в Петербурге, а больше на маргаритиной даче на Карельском перешейке, она и не нарадуется, как он здорово все плотничные да садовые работы делает. Бедствовать никак не бедствовали, поскольку Хенрик получал в Питере обломную норвежскую пенсию участника Второй Мировой войны.

Вы бы его видели! Я так и рот открыл при знакомстве, особо когда уточнилось, что он ровесник моей мамы. Двухметровый короткостриженный седой и загорелый нордический красавец в джинсе, ходит только бегом и очень не дурак насчет водки с тоником. А в семнадцать лет пошел он добровольцем в королевскую армию и воевал вместе с англичанами и французами в Нарвике против горных егерей Дитля. Попал в плен, увезен в Германию. Там за высокую кондиционность арийских статей его в лагерь определять не стали, а поселили на вольном содержании где-то в Голштейне. Рассчитывали, стало быть, использовать пацана для улучшения породы. Но он на немецких телок не шибко клюнул, а через недолгое время украл рыбачью лодку и ночью отвалил через Северное море в Англию. И ведь добрался! Гитлермедхен, стало быть, остаются яловыми, а Хенрик вступает в части Свободной Норвегии, обучается в канадском учебном лагере на диверсанта и потом действует в Финмарке в группе известного Торстейна Робю, взрывает мосты и наводит по рации торпедоносцы Ройал Эйр Форс на «Тирпиц» в Альтен-фиорде. Имя Робю меня, конечно, сразу навело на тему о «Кон-Тики», где тот был, если помните, радистом. Но на имя Тура Хейердала мой новый знакомый реагировал крайне холодно. Что-то пробурчал нелестное о своем прославленном земляке, что даже Рита и не стала как следует переводить, что-то такое насчет «пацифиста» с сильно неодобрительным оттенком. Ну, не мои разборки. Может, привязанность какой-нибудь давно уж покойной канадки не поделили в том самом учебном лагере.

В сорок втором, в девятнадцать лет он вместе со своим батальоном высаживался с английского эсминца на Шпицбергене — выгонять немцев, занявших эвакуированный Советами шахтерский поселок Баренцбург. Одним из самых его ярких воспоминаний было то, что после изгнания нацистов в руки Свободных Норвежцев попали, как переходящий трофей, брошенные русские склады. И вот были там такие специальные русские сигареты с картонными пустыми мундштуками и картой Северной Европы сверху на пачке. Он и тогда, как и во всю свою жизнь, не курил, зато менял свою долю «Беломора» с английскими матросами на шоколад. Вспоминал он это дело, как исключительно удачную операцию, расхваливая высокие вкусовые качества того, полувековой давности, шоколада.

Познакомились мы на том, что он хотел быть как-то посредником между нашим сибирским объединением и банком в Осло по кредитам. Ну, я, как московский представитель моей сибирской конторы, с ним встретился, обменялись визитками, принял я от него письмо для отправки в Нижневартовск, потом организовал ему встречу с нашим Замом По Переходу к Капитализму Витей. Еще встречались. Он меня, по тогдашнему московскому обычаю, и пригласил поужинать вместе в «Президент-Отеле». Оказался он большим поклонником российско-американского напитка водка-тоник. Я к тому времени его еще не освоил, пил в классическом джиновом варианте. Жене моей это все очень не нравилось, никак я ей не мог втолковать, что ужинать с клиентом в дорогом валютном ресторане — это работа. Тяжелая работа и меня надо бы пожалеть.

Ну, а в данном случае мне собеседник очень лично понравился, да и Рита производила вполне симпатичное впечатление. Кстати, и напиток оказался вполне качественным, при том, что кабы его знать, так можно было бы самому изготовлять на дому и в прошедшие под игом тоталитаризма годы. Все что и нужно, так это водка либо спирт, хина из аптеки, лимон, щепотка сахару да вода. В общем выпили мы с Хенриком, я поудивлялся, оценив его 1923 год рождения — в точности, как у моей мамы. Послушал я в Ритином переводе его рассказы про Шпицберген, Канаду, Нарвик. Услышал имя Торстейна Робю, известное и мне по любимому с детства «Кон-Тики» и по истории с бомбежками «Тирпица». Одним словом, я на своего нового знакомого смотрел открыв рот. А он под влиянием напитка хорошо раздухарился и подбил нас с Маргаритой на прогулку до финального кофе вокруг отеля. Не знаю, как нынче, наверное, такое сразу нарвется на патруль «бойцов невидимого фронта». У «Президента»-то нынче хозяин — Управление делами его же тезки.

А тогда — ничего! Погуляли, причем Хенрик все время срывался на рысь, выдвинул он на бегу идею «А не устроить ли нам тут небольшой взрыв вон у того дерева?», навеянный, как мне показалось, его собственными воспоминаниями о диверсионной деятельности в Финмаркене в 44-м. Потом все же утихомирился и мы пошли выпить кофе и прощаться. Очень он мне понравился, я его потом пригласил к себе домой поужинать, познакомил их с Маргаритой со своей женой. Ей они тоже оба пришлись по душе. Стали иногда встречаться в их приезды в столицу, хотя из его кредитной затеи ничего не получилось, как, по-моему, и из всех его затей в ту пору в России.

Однажды утром они с Ритой появились в нашей московской квартире не вполне в кондиционном виде. Как объяснила она, они сели вечером на Московском вокзале в спальный вагон, направляясь в столицу нашей Родины. «Я ему сразу сказала положить сумку с деньгами под сидение, чтобы над ней спать улечься, а он все объясняет, что в ней что-то взять надо, потом наоборот — положить. Ну, заговорил мне голову, а сумку повесил на стенку около окна. Утром никак проснуться не можем, хоть уже к Ленинградскому вокзалу подъезжаем. На стенку посмотрел — а сумки нет. Хотя мы дверь на защелку закрывали, это я хорошо помню. А там и деньги, и бумаги его, и паспорт даже!» Ну, понятно. Защелка эта открывается снаружи с помощью простейшего инструмента, а снотворное им подлили с вечера с железнодорожным чаем. Помощи у милиции никакой в таком случае не получить и сегодня, а уж в 1992-м и вовсе!

При этом Рита вся не то, чтобы заплаканная, но в очень большой грусти. Ну, понятно, голые же остались, кроме ритиного паспорта и ее же нескольких деревянных «тыщ» у них ничего нету. А Хенрик еще и весь в соплях, простуженный, хорошо еще хотя бы не кашляет. К его обычному облику викинга это совсем не идет. Дали мы им сотню долларов, напоили кофе, завтракать как следует они не стали, сразу отправились на Поварскую, в норвежское посольство. Там Хенрика уже знали в лицо по предыдущим визитам, утешили, дали взаймы уже значительно большую сумму и оформили временную ксиву для своего соотечественника. Дальше сработала страховка. В общем, все кончилось не так уж плохо. И опыт полезный приобрел, что у нас тут не Берген — ушами хлопать не по климату.

Ну, его счастье, что норвежец. Попробовал бы он с такой проблемой прибежать в российское посольство за рубежом! У нас был такой случай в Барселоне в середине 90-х, когда возле парка Гуэль у жены мотоциклист с плеча сдернул сумку. А в ней как раз был мой паспорт. Хорошо еще, что деньги я до этого переложил в свой нагрудный карман, хоть она и недоумевала — зачем. Ну, поехали в генконсульство. Там нас сразу предупредили, чтобы на денежную помощь не рассчитывали. Нам, слава богу, и не нужно было. Бумагу взамен паспорта, однако, оформили, хоть и не сразу.

Эта история, однако, не отбила у херре Хафстада напрочь желания ездить в Россию, как могла бы. Он прилетал еще, привозил новые планы и проекты. Я его, как мог, консультировал по дружбе по поводу разных людей и учреждений в Минэнерго и Роснефти, но участия в его предприятиях не имел. Не было веры в их реальность. Странно, ведь Хенрик достаточно удачно, по его рассказам, сотрудничал в прошедшие годы со Статойлом и с Норскгидро, так же не в штате, а по комиссиям. А после войны работал, как и его отец, в торговле лесом через Архангельск. Не думаю, что дело в том, что он состарился, «Акела промахнулся». Просто и при капитализме, и в сталинском Советском Союзе была какая-то хоть различная, но определенность. А тут… просто зыбкая почва обещаний, намерений, уголовщины и романтики, коррупции и розовых мечтаний, на которой мощно расцветали всевозможные Березовские и Усмановы, а вот для него места не находилось.

Но, конечно, и возраст. Все же ему уже было хорошо за семьдесят. В конце концов он махнул на планы рукой, но вот к России он уже к тому времени прирос довольно крепко. Переехал к Рите в Ленинград-Петербург. Жили они в основном на ее даче. Оказались у него золотые руки. Починил веранду и вообще все, что подгнило к тому времени. Ну и вообще были, как я понимаю, душа в душу, даром, что он на тридцать лет постарше. Но уж очень в хорошей форме. Тут я уж больше с ними не встречался, хотя пытался найти в свои редкие питерские приезды. Сомневаюсь, что он жив и посейчас. Все же и мне уже теперь семьдесят два, ему должно быть девяносто четыре. Хотя надеяться можно, очень уж крепкий был мужик.

Вот мне за мою жизнь несколько раз пришлось встречаться с людьми, которые мне очень нравились и которым я завидовал. Но всегда это была зависть не к внешнему облику, а к интеллекту. Ну, я, честно сказать, никак не красавец, но уж внешности ничьей никогда не завидовал. Памяти, полету мысли, знаниям, обаянию — это да, бывало, но и то не часто. Вот только Хенрик, как вспомню его облик: седой красавец под два метра, что-то вроде бога северной весны Бальдура на пенсии, спортивный, стройный и никак не поддающийся старости — так завидно. Дала же человеку Мать-Природа!

Продолжение
Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Сергей Эйгенсон: Рассказы по жизни. Продолжение

  1. Господи, да ведь «Химкомбинат» это про нынешнюю Россию! Про Путинскую. А ведь это ведь старинная традиция российской литературы. В подцензурной печати позапрошлого века как-то появились «Гопода Обмановы», вроде бы Амфитеатрова, о правящей династии Российской империи. Первая часть даже проскочила цензуру, а продолжение зарезали.
    Ну и вообще понравилось, особенно про Васю. Шедевр!

    1. Да, прочитал с удовольствием. Я-то с Ликой знаком еще с тех времен, когда ее звали Лидой. С моего 7-го, а ее 9-го класса в 39 школе. А последние встречи с ней были уже в Нижневартовске в начале-середине 80-х, когда она приехала туда после БАМа со своим последним мужем. Но она уже несколько изменилась к этому времени. У меня есть еще немало историй про нее: как Лида на уроке объясняет учительнице английского в школе, почему на ту никто из мужчин не польстится; Лика и запертый ей в ее квартире Олег Жадан; как Лика падает в Нижневартовске в снежную яму и что происходит далее; потеря Ликой после отмечания ее 40-летия удостоверения личности молодого писателя при Московском Союзе Писателей и т.д.. Но не записываю — все равно никто не поверит, примут за фантастику.

      1. Сергей, таких, как Лика (я ее до МГУ тоже Лидой звал) больше нет — отмороженных и бескорыстных. Поэтому стоит записать.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.