Только в 90-годах прошлого, ХХ века довелось Тане узнать, кем же была её бабушка Аня. Жизнь тогда показалось для мамы, отца, да и для самой, недавно закончившей педагогический институт, беспросветной.
Два рассказа
Инна Иохвидович
Камень преткновения
«Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!»
Марина Цветаева
Задумавашись, Вика не заметила, как споткнулась. Привычно, в последнее десятилетие, внутри всё замерло, перед вроде бы неизбежным, падением. Но, обошлось. Она только чуть наклонилась и увидала желтоватый латунный квадрат средь мелкой немецкой брусчатки и прочла : «Виктор Эпштейн, родился в 1924 году, депортирован в 1942 в Терезиенштадт, убит в 1942 году в Треблинке.» Отшатнулась, будто её наотмашь ударили. Это были имя и фамилия и её покойного отца…
Вика родилась через два года после войны, в сорок седьмом. И её, как и многих тогда девочек и мальчиков, назвали в честь победы, Великой победы над фашизмом, Викторами да Викториями — Победителями и Победительницами! Хоть Войны и не видала, но она присутствовала всегда в её жизни, в детских дворовых играх, в кино, театре, в книжках…
Наши против немцев, наши против американцев, наши — хорошие, а те плохие, хотят напасть на Советский Союз, переживала она девочкой…
Понять она не могла, да и позже не смогла, отчего это люди, много людей ненавидели евреев?! Про то, что сама принадлежит к их племени, узнала в школе, где её, ещё в пятом классе стал дразнить бледный, с правильными чертами, будто бы фарфорового лица, мальчишка-одноклассник. Чем она перед ним провинилась, (а иначе, зачем бы он постоянно обзывал и картавил, хоть сама Вика «Р» произносила чисто) она тоже не поняла. Так и осталось в неведении, отчего во время войны гитлеровцы уничтожали евреев?! Сколько не читала об этом, прояснения не наступило. Пришлось смириться с данностью, с тем, что это так… А во всём была Война виновата!
Прошло после Неё много десятилетий…
И, когда пришлось Вике увозить в девяностых больную дочь на лечение в Германию, то Война снова напомнила о себе. Живущая в Федеративной республике знакомая попросила её перед отъездом сходить на могилы родителей да и в Дробицкий яр, в нём лежали родственники той. Вика, до этого только слыхала про этот яр, он не был столь знаменит, как Бабий яр в Киеве. Урочище Дробицкого яра располагалось на бывшей когда-то окраине Харькова, там гитлеровцы расстреляли Харьковское еврейское гетто, что ютилось в бараках Тракторного завода.
Этот день запомнился Вике ужасом, будто бы из-под земли исходящим, от места захоронения. И, хоть никто из её родственников не лежал в этом яру, но именно там ощутила она себя жертвой, словно бы и её час пробил, приобщиться к народу своему … Она, словно ослепшая, бежала сама не зная куда, и только проезжавшее такси подхватило и привезло домой, обезумевшую от страха и предчувствий немолодую женщину.
Здесь, в Германии дочь вылечили, а вот сама Вика заболела роковой болезнью да в придачу ворохом просто тяжёлых заболеваний. В Германии рак в первой и второй стадиях был излечиваем, (если это не было злокачественное новообразование поджелудочной железы) и её …вылечили! Однако другие хронические хвори требовали постоянного лечения. Оказавшись в путах немецкой медицинской техники и фармацевтики ей уж нечего было и думать о возвращении на родину….
А вот сейчас она наткнулась на этот, точно бы об отце, (он-то умер от старости в своей постели), «мемориальный», памятный камень. И, припомнила прочитанный когда-то в газете очерк об этих своеобразных камнях, «камнях преткновения».
-Они ж и называются «штолперштайны» — камни преткновения, — закричала она вслух, по-русски, прохожие стали оглядываться.
«Да, да — уже беззвучно рассказывала она самой себе, — делает их какой-то человек из латуни, размер десять на десять, а в четыре строки умещается у него вся судьба жертвы нацизма. Их закладывают в асфальт или брусчатку, рядом с домом, где жили эти люди, откуда были вынуждены уйти в последний путь. Этот человек писал о том, что необходимо людям вернуть их имена, оттого, что в лагерях, их сделали безымянными, украли имя, остался только вытатуированный порядковый номер…» Он что-то ещё писал о безымянных братских могилах, вспоминала она, и как тогда это показалось ей нелепым. Какие могилы, когда миллионы жизней выходили дымом из крематорских труб концлагерей да пеплом на землю. Тогда в Европе и наступило время — безмогильное время, придти близким некуда, могил нет.. Теперь вот эти камни, памяти камни, «золотым» отблеском…
От слабости Вика опустилась на тротуар, рядом с этим камнем…
-Вам плохо? — спросила подошедшая немка. Вокруг собралось уже несколько человек участливо, глядящих на Вику.
-Люди! — обратилась она к ним, — Человек забыт, когда забыто его имя! Его,- она показала рукой на латунный квадратик, — звали Виктором, Виктором Эпштейном, как и моего отца! Прошу вас, люди, когда идёте по улице смотрите себе под ноги, чтобы не наступить на эти «камни преткновения»…
Народ начал расходиться.
Она не знала, на каком языке говорила, только потом до неё дошло, что на своём родном, на русском, и никто не понял её…
Невезение
-Еврейка?— устало спросил мужчина.
-Нет, нет, что вы — заспешила она.
-Если нет, зачем пришли, — так же не глядя, уткнувшись взглядом в канцелярский стол, сказал он.
-Я прочитала ваше объявление о наборе в массовку на съёмку фильма, и пришла, — быстро проговорила-выпалила она.
-Мне нужны еврейские лица, это съёмка о гетто времён войны, вы тратите своё время и моё отбираете.
-Но я, у меня, понимаете, я похожа на бабушку покойную, вот она была, знаете ли, еврейкой была!
Таню взяли в массовку! Это было почти чудо, ведь множество знакомых, среди них и евреев, что вместе с нею пришли, отсеяли. Она ведь два года как безработная, пособие биржи труда мизерное, по деньгам подработка эта была почти как работа.
Свою бабушку Аню, Таня помнила смутно. Та умерла, когда девочке было то ли три, то ли четыре года. Фотографии «подсказывали» её образ. Мама говорила, что Таня похожа на бабушку. Сама Таня так не думала, но матери не возражала. О том, «кто» бабушка она никогда не задумывалась. Бабушка да бабушка!
Только в 90-годах прошлого, ХХ века довелось Тане узнать, кем же была её бабушка Аня. Жизнь тогда показалось для мамы, отца, да и для самой, недавно закончившей педагогический институт, беспросветной. Отцу задерживали выплату пенсии, хорошо хоть он был сторожем на ночной стоянке автомобилей, регулярная плата, да ещё и чаевые. Маме и Тане зарплату не платили совсем. Благо на данных государством шести сотках земли выращивали они картошку, потому зимой, хоть и в холоде (в квартирах почти не топили), сыты были.
Отец ходил хмурый, мама тихонько всплакивала, Таня молчала.
Наконец мама не выдержала. Первой она поделилась своими планами с Таней.
-Танюша, моя мама, а твоя бабушка Аня была еврейкой, и звали её Ханна.
Поражённая Таня молчала, она и сказать-то ничего не могла, только недоумевала, отчего это мама, столько лет хранившая молчание, вдруг заговорила. А мать продолжила:
-Вот пойду-ка я куда нужно, да и начну оформлять документы на выезд для нас. Я уже побывала у раввина. Он мне объяснил, что хоть мой покойный отец — русский, но раз мать еврейка, то я считаюсь тоже еврейкой (у евреев национальность передаётся по матери ), значит и ты Таня — тоже еврейка). А папу-украинца возьмём как моего мужа, твоего отца, как члена семьи.
— Мама, но это невозможно?
-Почему? А так возможно жить? Государство всех ограбило: сначала у всех отобрали все крупные купюры ( а это были у многих «похоронные» или на «чёрный день» деньги), это ещё при СССР произошло; потом запретили хоть что-то снять со сберкнижек; позже и снимать с них нечего стало — инфляции съела; потом стали задерживать либо вовсе не платить зарплату , стали жить в нищете? А нынче посмотри, мы зимой ходим в квартире в пальто, газ еле горит так, что и чайнику по полчаса закипать сложно, электричество постоянно отключают, Украина отделилась и что? В начале «самостийности» эти купоно-карбованцы, потом им счёт на миллионы пошёл, зашла в магазин как-то с восемью миллионами, а что купила на них, кот наплакал. Когда , в девяносто шестом ввели гривни, надеялись, что лучше станет…
-Но мама, — Таня заплакала, — мы здесь родились, живём, ничего не поделаешь! Куда мы поедем, к другим людям, на чужбину, где нас никто не ждёт, и где там голову преклонить … Нет уж, если где умирать так здесь, дома. Ничего не поделаешь мама, — повторила она.
Плакали они уж вместе, а отец так никогда и не узнал о том, откровенном, между матерью и дочерью, разговоре.
Складывалось в семье по-всякому, отец умер в начале третьего тысячелетия, сердечником был. Таня успела и замуж выйти, и дочку родить, и развестись…
А работала она не по специальности, дизайнером, (курсы закончила) в фирме у подруги. Но та разорилась, Таня пополнила ряды безработных.. Да и на Украину словно 90-е прошлого века вернулись, вновь туго стало жить. Тут-то Тане это счастье, в массовке сниматься, и подвалило. Она и задумалась впервые над своей судьбой — бабушка, почти незнакомая ей, бабушка подмогла…
Дина, сгорбившись, сидела на стуле. Кроме этого стула и железной, без постели, койки в комнате не было ничего. Окно было закрыто, но с выбитыми стёклами. Сидела она, не шевелясь и со стороны можно было подумать, что дремлет. Она находилась в состоянии полной бессловесной тоски, когда мысли не посещают, чувства отсутствуют, а недвижимое тело способно лишь к слабым ощущениям — температурным, тактильным, обонятельным…Дина не отреагировала и тогда, когда в комнату ворвался эсесовец с автоматом, и криком: «Steh auf!». Он выбил стул, исхудавшее тело рухнуло, а впившийся в него носок сапога почти не причинил боли, то есть она её не ощутила. Как и весь последующий путь в какой-то, то ли ров, то ли овраг, когда её, бесчувственную, на руках нёс кто-то. Там, в этом урочище, лежала она и на лицо ей падали мелкие снежинки, а свет, снежный, белый, понемногу мерк, застила всё Тьма…
Таня настолько понравилась помощнику режиссёра, он говорил, что она просто находка для них, что выбивается из массовки, «фактурна» и ей даже дали крошечную роль девушки Дины. У той убили всех, даже грудного ребёнка, и она словно бы тихо сошла с ума. Роль была на полторы минуты. Но не для Тани, что прожила за Дину остаток короткой жизни.
Таня перестала «видеть» операторов, съёмочную группу, камеру, она «жила» в этом временном Харьковском гетто в десятом районе Тракторного завода, где в бараках не было ни воды, ни тепла, оконные стёкла были разбиты, дверей не было или они не закрывались, где мгновенно гибли больные, старики, дети…По гетто ползли слухи, что вроде бы не возвращаются многие каждый день, не по тому, что увезли их на работы в Польшу, а потому что расстреляли в урочище Дробицкого яра. Этому и верили и не верили. Не верили многие, те, кто не хотел верить. Дине/Тане было всё равно, она перестала не только «видеть», но и «слышать», после того, как из рук вырвали её умершего ребёнка. Она будто бы вместе с ребёнком и «отошла». И уж когда, в беспамятстве и её понесли в яр, она не очнулась…
Другой стала Таня после съёмок — молчаливой, тихой… Только чаще ласкала свою дочку, да к материному плечу всё прислонялась. Мать, без слов чувствующая своё, пусть и взрослое, единственное дитя, ни о чём не расспрашивала, только думала, что даром Таня пошла на те, будь они неладны, съёмки, пусть даже за них и неплохо заплатили.
Прошёл год.
Заботы, хлопоты, болезни ребёнка, матери, собственные, особо было не до дум, не до воспоминаний. Тем более, что Таня открыла для себя фейсбук, и с головой погрузилась в виртуальное общение…
Ох, если бы не эта фотография в фейсбуке, жуткая, страшная фотография, хотя на первый взгляд в ней ничего особенного не было: девочка лицом к зрителю, у доски с каким-то рисунком. Обыкновенная девочка, только вот с тревожным, совсем недетским взглядом. На рисунок на доске Таня даже не глянула, она начала читать подписанное под фотографией, сначала об авторе фото, а после о девочке: «Терезка (так звали девочку) родилась и провела первые годы своей жизни в концлагере. Ей несказанно повезло — она осталась в живых. Это фотография 1948 года сделанная в польском детдоме, точнее в Центре для душевнобольных сирот. Во время урока девочку попросили нарисовать дом, в котором она жила. И она на доске изобразила нечто, обвитое колючей проволокой».
Потрясённая Таня, приглядевшись, увидала эти проволочные витки, во всё пространство доски. Она закричала-завыла, отталкивая от себя подбежавшую мать… и потеряла сознание…
Когда пришла в себя, то тихо сказала матери:
— Как же нам мама не повезло!
-В чём? — удивилась та
-В том, что живые!
-Но почему? — уже изумилась пожилая женщина.
-Потому что евреи…
