Накормили «до отвала». Убрали со стола, и девчонка приносит битком набитый МОЙ школьный портфель. А там все семейные документы и куча фотографий. Стал лихорадочно перебирать, останавливаясь. Вспоминая что и когда было. Девчонка стоит около, тоже смотрит. Потом, видно, забылась и прислонилась ко мне.
Седьмой с половиной
Владимир Сенненский
Продолжение диалогов. Начало
— Послушай, есть ещё две подушки!
— Но мне хочется тобой подышать.
— Ладно. Только в ухо не дыши. Я щекотки боюсь. Спи, вставать скоро.
— Не могу. Больно хорошо. И ты обещала рассказать, как «Васильевной» стала.
— Для тебя-то не секрет. История простая и длинная. Только могу заплакать, как вспомню. Ты уж извини и не обращай внимания…
В войну у мамы погибли все, вся родня. Отец на фронте, остальные в Одессе, Ростове, Орше, ещё где-то. Кто-то просто от голода и болезней. Мама как-то насчитала человек сорок, кого знала, кого помнила. Со своей мамой, то есть с моей бабушкой, она шла пешком очень долго. Побирались. Кто-то давал, но больше гнали. Внешность выдавала. Я тоже на маму похожа. Недели через две или чуть больше бабушка упала прямо на краю дороги и больше не встала. Мама села около неё и, как рассказывала, «тихонько пищала, скулила, даже не было сил плакать». Какие-то люди, кажется, военные, просто отнесли бабушку подальше с дороги, подобрали на обочине маму, полуживую, сдали в милицию, те — в детприёмник. У мамы в сумке на шее были какие-то документы. А уж оттуда — в детский дом. Там тоже были болезни, битьё, голод, но хоть как-то кормили и одевали. Потом стали водить в школу. Учились вместе с «нормальными» детьми. Маме немного повезло. В классе была ещё девочка-еврейка, видно из состоятельной семьи. Она иногда отдавала маме недоеденные куски своего бутерброда, бывало и с колбаской. А мама давала ей списывать.
Когда мама немного подросла, её вызвали к директору. Сказал «хватит сидеть на шее у советской власти, пойдёшь в ФЗУ, там научат тебя и таких трудиться». Идиот. Мама была только довольна. В «ремеслухе» тоже было не сладко. Воровали нитки, иглы и продавали на рынке, чтобы купить еду. Мама смеялась — делали вид, что хотим купить сметану или творог, перепробуем у всех баб понемногу, творог щепоткой, сметану ложечкой, вот и «заморили червячка». Но мама выучилась на швею-мотористку и получила хорошую профессию навсегда.
После ФЗУ маму отправили, да-да, её никто никогда не спрашивал, отправили на швейную фабрику, дали койку в общежитии. Вот там-то она и попала в беду.
— Какую беду?
— Ты ещё не уснул?
— Перестань, продолжай.
— Тогда слушай. Дальше поймёшь, как случилась «Васильевна».
На фабрике мама быстро освоила практически все операции на потоке и стала запасной. Таких работниц — единицы. Ей повысили разряд до четвёртого. Прибавилась и зарплата, но всё едино — копейки считали. А девчачье общежитие, в известном смысле, сам понимаешь. Вахтёрше полтинник, да воспитательнице рупь, иди по комнатам, выбирай согласную.
К маме, как стала расцветать, приставали постоянно. Отбивалась до поры. А потом появился этот самый Василий. Высокий, красивый. Трезвый! И никогда не хамил. Мама рассказывала, что были наборы шоколадных конфет с полярным оленем на коробке, со щипчиками внутри. Такую коробку он несколько раз приносил в подарок маме, приглашал в кино и рук не распускал. На фоне всего, что маму окружало — распутство, пьянство, воровство, хулиганство — это был её небольшой праздник. И она пошла ему навстречу. Сейчас-то судить легко, а тогда?
Мама, конечно, поинтересовалась откуда такие необычные конфеты. Ответил сразу — из обкомовского буфета. А как туда попасть? А я работаю в органах, часто вызывают по работе. Первое было правдой, второе — враньём. Что такое «органы» мама уже понимала, но содержание этого слова было для неё ещё, как бы сказать, эфемерным. Стоят на страже, борются с ворами, с врагами. Такое что ли плакатное восприятие.
А через некоторое время мама почувствовала, что она не одна. Сказала Василию, и он пропал. Опыт детдомовки и сироты подсказал, что надо что-то делать. Что -толком ещё не знала. В поликлинике сказали, что аборты запрещены. Но соседки по общежитию видели и знали всё, особенно конфеты, которыми мама бескорыстно делилась. Не спросив маму, позвали воспитательницу. Та — на фабрику. И завертелись поиски Василия, которого обнаружили в областном управлении МВД, где он служил оперуполномоченным ОБХС. Вот откуда «конфетки»! Профком фабрики состряпал вежливое письмо начальству Василия — не желает ли добрый молодец жениться. Василия вызвали на ковёр и он (не дурак!) ответил, что конечно да, всей душой, но вот куда. Живу, мол, у родственников на птичьих правах. Жильё дадим — твёрдо пообещали, но женись немедленно. Василий появился в общаге с цветами и бутылками (именно так), что ты волнуешься, я был в секретной командировке и прочая туфта. Завтра идём записываться (так сказал), я договорился. Вот я и стала Васильевна.
И жильё дали, не обманули. Это была великолепная, по тем временам, крохотная кирпичная пристройка к солидному бараку. Скоро соседи познакомились с мамой и нашу пристройку стали называть «еврейским посольством». В ней имелась печка-голландка, электричество и даже вода текла из крана, но только в подставленное под раковину ведро. Канализации не было. Зато была прописка!
К маме он стал относиться как к вещи. Не кричал, не бил никогда. Только смотрел так, что мама всегда отводила глаза. Денег почти не давал. А когда давал, то молча швырял на стол. Продолжалось это года три или чуть больше. Пока мама была в декрете, она недорого купила старую швейную машину и стала понемногу подрабатывать. Я часто болела, иногда неделями. Тогда он совсем не появлялся дома — себя берёг. Зато мама в эти «больничные» дни успевала всё — и меня подлечить, и заработать.
И внезапно стук в дверь. Следователь прокуратуры с понятыми. Обыск. Вам предлагается предъявить все ценности. Мама сняла с дрожащей руки копеечное обручальное колечко и выложила пару сотен из «той» конфетной коробки. Нет-нет. Речь идёт о настоящих больших ценностях, которые укрывает ваш муж. Вы не можете не знать о них! Мама, как потом мне расказала, даже обрадовалась. Подумала, что донесли на её крохотные приработки. Я ничего об этом не знаю! Он с нами не общается. Только иногда даёт немного на продукты. Вы можете всё-всё обыскать, но я ничем помочь не могу. Видимо, следователь всё знал и десятиминутный обыск был формальностью.
Маму ещё пару раз вызывали (бла-бла-бла) и она скоро выяснила, что же случилось. Василий обнаглел. Поймает девчонку-продавщицу на недовесе десяти-пятнадцати грамм (а кто из продавцов этим не грешил?) и начинает её шантажировать -либо в тюрьму, либо раздевайся и да ещё дань плати. Всё это сходило ему с рук, пока он «громил» ларьки да рабочие столовые. Но он обнаглел ещё больше и начал «трогать» рестораны, овощные базы и даже ювелирторг. А тамошние дамы хорошо знали, кому платить и с кем спать. Поэтому похождения Василия немедленно попали под прицел «особки» областного УВД. И на первой же контрольной закупке в лучшем ресторане, проводимой и оформляемой Василием, взяли не директриссу, а его самого. Особого шума поднимать не стали. Прямо в «кадрах» ему дали послушать магнитофонную запись беседы с директриссой ресторана, и Василий мгновенно расписался под готовым приказом о его увольнении, сдал ключ от сейфа, удостоверение, висюльку и пистолет.
Он явился домой и стал немедленно собирать вещи, приговаривая «говорили ж мне ребята — не иметь дел с жидовнёй». Кого он имел в виду — неясно. То ли маму, то ли директриссу ресторана, тоже еврейку. Но мама схватила меня и рванулась на улицу.
Когда вернулись, то исчезло всё, что было более-менее ценного или полезного для нас — мамина (!) машина, дешёвенький приёмник «Москва», старые настенные часы и тому подобное. Мама охнула, всплакнула и сказала мне, четырёхлетней:
— Ну, что, подруга? Будем жить дальше?
И мы стали жить дальше. Даже лучше прежнего. Появился баллонный газ и не стали нужны дрова и уголь. Красота! Кто, конечно, понимает…
……………….
— Смотри, как интересно смотрятся наши с тобой судьбы. Всё разное и всё сходится.
— Есть время рассказать?
— Есть, если ты теперь не уснёшь.
— Ладно, не сердись. Говори.
— Ты осталась без отца, а я без матери. Мама сгорела в одночасье, когда мне было восемь. Теперь-то я хорошо знаю, что сгубил её отец. Довольно много лет подряд он был начальником гарнизона в небольшом городе за Уралом. Там была большая «хитрая» часть под его началом, авиатехническое училище, база ГСМ, госпиталь, военторг, ещё что-то. Генерал-майор. Практически в его руках всё — люди, ресурсы, транспорт, связь. Поэтому власти местные он прикормил элементарно — кому солдат на стройку дачи, кому вездеход на охоту, кому сынка отмотать от армии. Растлил почти всех, а уж женщин — без счёта. Как я сейчас понимаю, мама терпела его выходки довольно долго, скорее всего, из-за меня. Потом взорвалась и… налетела на кулаки. Зверюга! Это уже и я хорошо помню. Меня не стеснялся. Бил по лицу, наотмашь. Я орал. Так он и меня. И в один такой день мама упала. Он вызвал скорую. Приехали почти немедленно, но уже было поздно. По такому случаю папаня устроил шикарные поминки, перешедшие в очередную дикую пьянку.
Наверное, подсознание мне подсказало, что лучше всего быть тише воды, ниже травы. Я старался прятаться от него, благо была своя комната. Но и это не помогало. Любое общение с ним, по любому поводу, почти всегда кончалось затрещинами или злобным комментарием типа «жидовское отродье». Я забыл тебе сказать, что мама на четверть, всего на четверть, была еврейкой.
Так продолжалось примерно полтора года. Как-то я пришёл домой из школы и застал дикую картину. Полураздетая баба разбирала и примеривала мамины вещи, а пьяный отец, развалившись на диване, комментировал всё это непристойностями. Не хочу тебе их повторять, хотя помню все. Со мной случилось что-то необычное. Я остолбенел и, обращаясь к отцу, совершенно непроизвольно произнёс вслух удивительную дилемму:
— Она проститутка или воровка?
«И тем решил судьбу свою» всерьёз и почти навсегда. Отец вскочил, дал мне обычную «награду», велел этой сучке одеваться и уйти, а сам пошёл к себе в кабинет звонить. Я слышал громкий разговор, но не расслышал содержания, хотя он упоминал моё имя. Наутро объявил:
— Ты мне надоел своими мамкиными соплями. Пусть армия тебя воспитывает. Поедешь в суворовское.
Через пару недель явился сопровождающий с документами. Симпатичный прапорщик. И мы с ним отправились на край земли, в Уссурийск. Папаша постарался упечь меня подальше. Семь лет! Да, все семь с лишним лет я его не видел. Он не писал и не звонил (хоть через начальство узнать обо мне), даже не приехал на выпуск, а ведь я кончил с отличием. Через пару дней меня вызвал начальник училища и сказал, что отец серьёзно болен и поэтому не смог прибыть на выпуск. Это было правдой и враньём одновременно. Отец просто спивался. Как я вскоре узнал, его отправили в отставку. А мне предстояло выбрать место дальнейшей учёбы.
Что-то, не знаю что, подсказало — стоит быть поближе к месту, где я родился, где похоронена мама. Выбрал Челябинское училище, так сказать, полувоенное. Там готовили автомобилистов. Меня зачислили мгновенно. Я выпросил пять дней отпуска и отправился в свой Зауральск.
Добрался. Подхожу к дому и вижу: солдаты выносят и грузят нашу мебель! Хотел спросить в чём дело, но тут меня окликнули:
— Саша!
Оборачиваюсь. Незнакомая женщина жестом приглашает подойти.
— Ты меня, конечно, не узнал. Ничего. Меня зовут Лидия Исаевна. Мы немного дружили с твоей мамой. Я хочу тебе сказать, что позавчера твой (замялась) отец выбросил на помойку кучу всяких бумаг и фотографий, явно ваш архив семейный. Это видела дочка и мы с ней вечером постарались всё подобрать. Если вас заинтересует, то…
— Конечно! Дайте мне всё, пожалуйста!
— Так пойдёмте к нам.
Входим. За столом обедают двое — девчонка и подполковник. Я, конечно «здравия желаю!», а подполковник «и тебя туда же!». Девчонка фыркает и давится борщом. А запах такой, ну, сама понимаешь. А я со вчера не ел. Денег немного было, но я спешил. Подполковник девчонке:
— Не давай ему ничего пока не поест.
Мне:
— Я вернусь часа через три. Надо поговорить. Не уходи никуда.
Накормили «до отвала». Убрали со стола, и девчонка приносит битком набитый МОЙ школьный портфель. А там все семейные документы и куча фотографий. Стал лихорадочно перебирать, останавливаясь. Вспоминая что и когда было. Девчонка стоит около, тоже смотрит. Потом, видно, забылась и прислонилась ко мне. Тут я и почувствовал, что девчонка давно не девчонка. Скосил на неё глаза. Отскочила. Пунцовая физиономия. Догадалась, что я почувствовал.
— Это была Маша?
— Да, она. Но пока ничего определённого не было. Было просто интересно. Симпатяга, как тогда говорили. А вечером пришёл отец. Снова кормёжка. Потом разговор. Говорил, как дрова колол.
— Меня зовут Сергей Сергеевич. Я с твоим отцом работал вместе лет семь. Хорошего маловато было. Но повидать ты его должен. Отец всё же. Ему дали квартиру в новостройке. Переночевать лучше у нас. Или в комендатуре, но там в камерах грязь и вонь от хлорки.
А я краем глаза вижу, что Лидия Исаевна с дочкой уже застилают раскладушку.
Буквально упал, как убитый, и проснулся от прикосновения к плечу.
— Вставай, курсант. Лида ушла в свой госпиталь, Машка — на курсы. За мной скоро придёт машина. Тебя подвезу к отцу, а обратно сам. Если вернёшься раньше всех, то ключ возьми у соседей — их предупредили. Давай по чашке кофе и бегом.
Как встретился — стыдно рассказать. От того отца не осталось ничего. Развалина. На столе куча лекарств, остатки еды и начатая бутылка коньяка. Он взял со стола два мутных стакана, налил оба до половины, один толкнул ко мне расплескав. Я показал на погоны.
— Папа, мне нельзя.
— Ну и … с тобой.
Но у меня был только один вопрос.
— Папа, пожалуйста, дай мне удостоверение на мамину могилу. Без него не позволят благоустроить.
— Пошёл ты … вместе со своей матерью и её могилой.
Я встал и молча ушёл. А на кладбище пришлось удивиться — могила мамы была тщательно ухожена. Не было только памятника. И слёзы покатились сами по себе. Кто привёл могилу в порядок, стало ясно. Не знал только, как мне отблагодарить эту семью. Дал себе слово откладывать деньги на памятник с первой офицерской зарплаты. На последние деньги купил цветы и торт. Все уже были дома. Вопросов не задавали, но цветам и торту обрадовались. Только Сергей Сергеевич иронически усмехнулся:
— Откуда добыча, курсант … с большой дороги?
— Пап, ты чего?
— Чего? Того! У него теперь в кармане, небось, ни копейки. Так или нет, Саша?
— Я что-то замычал в ответ, но он прервал меня жестом и сказал:
— Есть разговор к тебе. Садись. Давай почайпьем и поговорим. Послушай пока. Мы тут с Лидой наши и дочкины перспективы обсуждали. Наши в том смысле, что выслуга у нас обоих уже есть. Можно начинать пенсионные дела. Но вот с Машкой худо. Эти её дурацкие курсы ни к селу, ни к городу. Допустим, научится печатать, стенографировать. А дальше что? У ней аттестат почти весь пятёрочный, ей настоящее образование требуется, вузовское. Только тогда какой-никакой кусок хлеба будет вместе с этой стенографией. — Она, как мать, врачом мечтает. А теперь примолкла. Нет у нас вуза. Вот и решили мы перебираться отсюда куда-нибудь, где есть медицинский. Вот что ты скажешь насчёт того же Челябинска?
— Так тебя начали сватать?
— Да. Но я сразу и не понял ничего. Уже потом сообразил, что умудрённые люди не станут советоваться с сопляком. Я ответил, что медвуз вроде бы есть, но город уж больно промышленный, какой-то задымленный, особенно, по сравнению с Уссурийском. Там и здоровье, говорят, можно потерять.
— Но можем домик прикупить подальше, к селу поближе, с огородом. А учиться ей всего пять с небольшим.
Машка, не дурёха, уже сообразила что происходит, с кулачками на отца. Как не стыдно! Мама, ты чего молчишь? А Лидия Исаевна смеётся и плачет одновременно. А он обнял Машку, не выпускает:
— Что? Не годится нам курсант? Так собери ему и гони на автовокзал, ещё успеет на последний. Молчишь? Так-то оно и лучше. Никто тебя и не гонит под венец, сама не дура. Просто в городе, рассуди, свой человек будет рядом, мало ли шпаны кругом, а мать с отцом накормят.
Сами с матерью дожидались Сашку. Кто могилу чистил?
Не ты? Кто бумаги с помойки собрал? Не вы? Кто просил меня узнавать о нём? Не вы? Кто его сторожил? Не ты? А теперь парня на улицу? Как вы сами на себя смотрите после этого?
……………….
Короче, всё, как понимаешь, завертелось. Даже несколько успешнее. Будущая тёща нашла жуткую захудалую больницу километров в ста от города, где её немедленно сделали главврачом. Не пришлось покупать — дали приличную домину с куском сотен сорок, недалеко от шоссе и почти рядом с газокомпрессорной станцией, куда Сергей Сергеевич устроился поначалу на мелкую должность. Вроде бы пошло на лад. Встречались, танцы-шманцы, театр-кино, провожались, женились. Да только жёлто-зелёный дым Челябинска подстерёг Машу через двадцать наших лет. Вот и всё.
Прочитал и эту часть. Первая, из диалогов, получилась у Вас получше. Краски, с моей т.з., несколько сгущены, хотя российско-советские безобразия не выходят за рамки реального. А что, евреев на четверть тоже «клеймили»? Возможно… Конкретное замечание — язык изложения у героя и героини практически одинаков (в отличие от диалогов), не показана ни индивидуальность речи, ни разница в мужском и женском восприятии и пересказе событий. Замысел всего сценария, однако, хорош. Успехов!
Григорий Писаревский 29 мая 2019 at 5:44
================
Благодарю, Григорий!
По всей видимости, Вы и другие рецензенты (включая неоткликнувшихся!) правы. Вторая часть промямлена. Значит буду стараться сочинять то и так, чтобы получать побольше одобрений.
Уже готов ещё один сценарий в виде диалогов. Пошлю в редакцию на «авось возьмут».
Л. Беренсон
27 мая 2019 at 9:39
Под предыдущим текстом стояло »продолжение», а здесь »вот и всё». Так это продолжение или конец? Написано »продолжение диалогов». Но это повествовательный монолог, прерываемый »рекламной паузой», довольно незамысловатого (неоригинального) содержания и постного языком. Мне показалось избыточным авторское внимание к личности Василия, озадачило уточняющее »ВСЕГО на четверть была еврейкой»… Есть куда совершенствоваться. Удачи.
=====
Большое спасибо за отзыв!
«Вот и всё» относится к словам персонажа; как бы подведение итога большого куска жизни.
А совешенствоваться, конечно, буду. Благо, отсчёт придётся вести где-то с величины «+ноль».
Под предыдущим текстом стояло «продолжение», а здесь «вот и всё». Так это продолжение или конец? Написано «продолжение диалогов». Но это повествовательный монолог, прерываемый «рекламной паузой», довольно незамысловатого (неоригинального) содержания и постного языком. Мне показалось избыточным авторское внимание к личности Василия, озадачило уточняющее «ВСЕГО на четверть была еврейкой»… Есть куда совершенствоваться. Удачи.