Леонид Гиршович: Лже-Пригожин

Совсем в отчаянии:

Я русский, я иду до конца!!!
Я русский, моя кровь от отца!!!

Предмет не имеет аналогий, соответственно и жанр не поддается определению.

Леонид Гиршович

ЛЖЕ-ПРИГОЖИН

— Валдай…валдай… валдай… ку!

И снова:

— Валдай… валдай… валдай… ку!

— Ты, жопа в кустах, заткнись, ты!

— Врешь, подлец! Где же в кустах? — расчесывает бороду. — Окладистая… маслена бородушка… А гребешок золотой. Евгений Викторович подарил. Валдай…валдай… валдай… ку!

— Да заткнись, петух ты кашкарский.

Тот поет, обмахиваясь полой подрясника:

— Я петушок — золотой гребешок, маслена бородушка, шелкова утробушка…

Глаз привыкает к темноте: двухместная келья, в головах портрет самого Евгения Викторовича Пригожина.

— Валдайвалдайвалдай… ку! Валдайвалдайвалдай… ку!

— Заткни хлебало, грят тебе, — довел Жеку-дублера уже до белого колена.

Без реакции.

— Валдай, валдай, валдай… ку! — включает выключатель, свет режет глаз.

— Совсем охренел?

— Еще одно такое сказанье, и схлопочешь кувалдой… валдайвалдайвалдай… ку!

Вдохновенно строчит в ноутбуке:

Ребята, не Москва ль пред нами,
А ядерка не удерет.
И семимильными цунами
Шагаем на Москву вперед.
Ростов ликует, курву-матку
Твою…

— пип-пип-пип, запикал счетчик гейгера —

Пипин-пипин-пин… Ростов-папа.
А ядерных боеголовок
У нас своих невпроворот…
Пипип-пипип… помадит рот.

И вдруг ка-ак вскрикнул:

— Ой, пипец! Ой, пипец нам бородатым!..

— Что там у тебя, отче благий?

Жека, парень лет пятидесяти пяти, вскакивает на ноги, мордоворот тот еще — вылитый портрет на стене. Жека любимчик Евгения Викторовича. Есть еще двое, но те без речей, «двойники-гнойники», называет их Евгений Викторович. Отец Пимен — его личный историограф.

Жека-дублер читает новость в нотбоуке, потом начинает хорохориться:

— Не ссы под парту, отче благий, может, это и не он.

— Расстригусь. Как Бог свят, расстригусь. Маслену бородушку в кусты себе засуну, туда же и правдивые сказанья, — задирает рясу.

— Да не журчи ты. Когда в снегах Килимаджара пропал с радара, тоже думали: пипец… Да и тебе-то чего? Продашь расческу, купишь гармошку… — но рясник затискивается под кровать.

«Это мне „чего“, — думает Жека, глядясь в зеркало. — Чье ты отражение? Ах больше ничье? А почему тогда стекло запотело? Живой он, что ль, у тебя за спиной стоит? Держи его! Хватай невидимку! Чтоб было кого похоронить в открытом гробу».

*

— Да!.. Подождет… — отбой.

Спустя минуту снова звонок.

— Нет. Подождет.

Его ждут все и всегда, так себя поставил. А у самого между тем ступни ног, как у органиста: в безостановочном движении, с пятки на носок. И никто, ни единая душа не посмела предложить ему подпилить ножки стула. Пусть посмеют.

Нажал кнопф (кнопка по-немецки, легко запомнить).

— Как там экипаж подводной лодки?.. Пусть ждут… Что-о? Как быть с его двойниками? Что ты мелешь? Это все — сказки народов Севера. Реально их нету, понял? — и еще раз, со значением: — Нету в реале. Ясно? Действовать исходя из этого. Погоди… скажешь в шутку — так, чтоб все слышали: «Подать сюда Покрышкина-Мартышкина!»

Пять минут спустя охранник, стоящий по ту сторону двери, отворяет ее и затворяет за вошедшим. Вошедший — демоническая личность: опален адским пламенем, оперный профиль с черной прядью.

— Что скажешь, Серенький, на это? Читай-читай…

У Мефистофеля вид нашкодившего кота. Сходил мимо лотка с опилками и теперь его тычут мордой: читай, читай вслух (будто не знает, крысеныш, что там написано, будто не про него).

— «…Подкрался к шкафчику, вроде аптечки и, оглянувшись, открыл его ключом. Там был истукан небольших размеров, то ли восковой, то ли из каленого железа. В самой же аптечке все теплилось светом. И начал он колдовать перед истуканом своим. Извлек, значит, из тайничка тушку крысиную. Разрезал ее, потрошки вынул и при этом глупости бормочет, тушку бычком махоньким называет. „Ты кумир мой миньятюрный, — говорит, — так тебе и бычок мой миньятюрный. Прими от меня жертву. Вот сердце бычка, вот печень, вот нить пищеводная“. Держит в пальцах и сжигает, творя такую молитву:

Как ты помог мне с народом с этим расквитаться,
Как мы его с тобой, а? Оба молодчаги.
Всю страну вдвоем сгубили, сделали убоги.
Роги-Ноги ненаглядненький мой.
Роги-Ноги не расстанусь с тобой».
Умолк, потупившись в листок бумаги.

— Молчишь?

— В архиве из папки выпало, Володь… Оперативное донесение пятидесятилетней давности.

— Провидческое, да? То-то на стол ко мне не легло… Сволочь.

— Я тут ни при чем.

— Решил приберечь, да? Запасливый? Когда все полные штаны наложили: Вагнер на Москву идет…

— Клянусь тебе. Хочешь, крест поцелую?

— Задницу ты сейчас мне поцелуешь при всех, понял? — жмет на кнопф. (Все как любимом фильме. Шпрехен зи дейч, Иван Андрейч?) Всех ко мне.

Члены экипажа подводной лодки вошли и стоят в нерешительности.

— Я сóзвал вас, товарищи бояре, на вашу мудрость полагаясь, — со смешком, относящимся к демонической личности, ничего приятного той не сулящим. — Совещание Совета Безопасности проходит в привычном режиме. Занимайте места согласно купленным билетам.

Стулья тук-тук, члены Совбеза пук-пук.

— Служба внешней разведки располагает документом полувековой давности. И теперь, пыль веков от папки отряхнув, Сергей Евгеньевич хочет нас с ним ознакомить. Я правильно говорю, Серёнь?

— Да. То есть… да.

— Так да или нет?

— Да.

— Расскажите, Сергей Евгеньевич, что это за документ.

— Ну, из документа этого следует, что имел место…

— Имел или имеет? А то у вас плюсквамперфект какой-то.

— Ну, имеет, да… языческий ритуал жертвоприношения.

— А если подробнее?

— Ну, считается, что повар, который разделывает мясопродукты, он же верховный жрец. Чем больше мясца будет принесено в жертву…

— Кому в жертву?

«А то не знаешь». Но ничто не предвещало такой дерзости в ответ на публичную порку.

— Роги-Ноги, которому они поклоняются.

— Господи, неужели кто-то сегодня верит в подобную чепуху? Это же больные люди.

Молчание.

— Или ты, Серенький, не считаешь, что они больные на голову?

Молчание.

— Ну, ладно, у разведчиков, наверно, другое мнение. Это, как говорится, с кем поведешься. При любом раскладе сегодня обретают новое звучание слова великого нашего баснописца Ивана Андреевича Крылова «Какой-то повар-грамотей с поварни убежал своей». Мог этот повар-грамотей, кричащий о марше справедливости, избежать кары небес? Нет, не мог. «Что же это за небеса такие?» — спросили бы наши люди и были бы правы. Поэтому небо его низринуло. О жертвоприношениях я не говорю. Он скармливал без числа русский люд своему истукану… как его зовут, я забыл, Сергей Евгеньевич?

— Роги-Ноги.

— …Десятки тысяч! А ненасытный Роги-Ноги требовал еще. Шеф-повар забивает их десятками тысяч…

Голос с места:

— По правилам ритуального забоя!

— Впереди кобылы-то бежать не надо, Виктор Васильевич. Знаете поговорку, ямщик, не гони лошадей… Так вот, хочу предупредить, до всех донести, что борец за справедливость станет ее первой жертвой. Доносчику первый кнут, как известно. Надеюсь, меня поняли? Безвозмездной справедливости не бывает.

Одни понуро замотали лошадиными мордами (минвнешсношений), другие обмениваются одобрительными улыбками: правильно, давно пора.

— Нет-нет, Сергей Евгеньевич, с вами еще не покончено, — демоническая личность хотела было сесть. — Еще один момент хотелось бы прояснить. Вы тут недавно высказывались о биомеханоидах, правильно я говорю?

Кивает.

— Погромче, пожалуйста…

— Да.

— Не о тех ли биомеханоидах, которые пришли на смену донорам-обезьянам. Вы понимаете, о чем я. Способы омолаживания с помощью пересадки семенников орангутана — это прошлый век, предмет пристального изучения ленинского политбюро… Извините, Валентина Ивановна, тут, кроме вас, все мужчины, но вы ведь не маленькая. Интерес Сергея Евгеньевича к биомеханоидам по-человечески понятен. Не случайно супруга Сергея Евгеньевича под видом шопинга ездила в Париж и там в одном научно-исследовательском центре консультировалась по вопросу пересадки семенников от биомеханоида своему мужу. Сергей Евгеньевич, поручаю вам к следующему совбезу подготовить подробный отчет об этом. Спасибо. Теперь все. Присаживайся, Серенький… Но вопрос ритуального жертвоприношения остается на повестке дня.

Верховный пигмей поведал о «форшмаке»: по-еврейски, это козел отпущения — перепутал идиш с греческим, «форшмак» с «формаком». Уже случалось произнести «сакральная жертва» в связи с одним громким убийством, и холуи´ тогда наперебой: «сакральная жертва… сакральная жертва…». Но прежде выслушал каждого: «во все вникал», «удерживал нить пищеводную». Выступали члены Совбеза по самому что ни на есть жизненно важному вопросу, жизненно важному в прямом значении для десятков тысяч. Нет, пусть еще Роги-Ноги малость обождет с мобилизацией мелкого рогатого скота.

*

Каждый из нас (и не раз) принимал виртуальное участие в штурме квартиры. Мощные существа в черном, с лицами бэтмэнов, в спецбоевой выкладке сперва колошматят в дверь, затем просто сметают ее, как и все на своем пути, и полуголая фигура или фигуры уже на полу. «Ну, каково вам?» — думаем мы, разглядывая чью-то неаппетитную плоть, которой придется несладко. Прощай человеческая пища, санузел за закрытой дверью. С этой секунды побои, издевательства, сокамерники, человеческий смрад.

Когда биомеханоиды ворвались в двухместную келью, там было пусто и распахнуто окно — отсылкой к картине Мясоедова «Бегство Григория Отрепьева из корчмы на литовской границе».

Однако животу под кроватью было слишком тесно, чтобы не выдать схоронившегося под ней человека. Эксгумирован был бородатый пузан с заголившимися до трусов ножищами — в три обхвата каждая — стыдливо одергивавший рясу. После повторного вопроса относительно своей персоны он представился историографом Пименом… поправился пресекающимся голосом: «Пименовым».

— Евгений? Жека?

— Я-то? Ребятушки, да я же козлик, седою трясу бородою… Я же петушок — маслена бородушка…

Главный биомеханоид видит, что перед ним кто угодно: петушок, козлик, но только не «вылитая копия Пригожина», как стояло в разыскной ориентировке.

— Где он?

— Не знаю. Если нет, значит, сбежал, подлец. Свет не видывал таких подлецов, кущами обзывал мою бороду, «гузном в кущах» оскорблял меня, духовное лицо.

— Что вы здесь делаете?

Вроде как духовное лицо — на вы.

— Я-то? Летописец. Славные страницы из истории ВЧК… тьфу ты, ЧВК… нет… ну, в общем, как-то так… — «как-то так» выявляет в умасленной бородушке чернявый журналистский корешок. — И за товарищем присматриваю… Да разве уследишь? Ушел подлец. Говорю, свет еще не видывал таких подлецов. Гузно в кустах, это я-то…

Главный бэтмэн делает знак: увести.

— Иду… иду… нет, пожалуйста, это наградной гребешок.

Золотой петушок,
Наградной гребешок,
Шелкова головушка,
Маслена бородушка…

Умащаюсь маслами, отцы мои, расчесываюсь. А он про меня: жопа в кустах.

Побег Жеки-двойника был как острый нож — и экипажу подводной лодки, и ее командиру. Кобы не это, лежал бы Жека-двойник Пригожиным в открытом гробу, знакомый до слез всем и каждому. А людям бы сказали: «Низвергнут с небес борец за справедливость, потому что нет ее и выше». И никто б не усомнился. Теперь же это грозило непредсказуемыми последствиями — предсказывать непредсказуемое наш конек. Наши люди, напротив, тут же усомнятся, что правды нет и выше. «Врешь, подлец, есть! — закричат они. — Правдоруб вовсе не убился, небеса вовсе не низринули его на грешную землю, о чем было заявлено, лишь на время скрыли в пещере — как Зевса, как короля Артура, как нашего Александра Суворова, до поры до времени спящего среди блат и топей в свете негасимой лампады».

Это была роковая ошибка: похоронить тайком, на задворках, как бешеную собаку, лаем дравшую глотку; которую пристрелили из двухстволки, иначе бы всех перекусала. Нет чтоб устроить краснознаменные похороны с артиллерийским салютом, сопроводив экспозицией «высших государственных наград стран мира». И самому присутствовать на траурных торжествах: на рукаве десятикилограммового пальто с каракулевым воротником черная подвязка. Каракуль, несмотря на тридцатиградусную жару. А духовой оркестр центрального военного округа жарит и жарит «Грезы Шумана». Но ты же упертый. Теперь сходишь с ума, когда узнал, что двойник Пригожина сбежал. «Двойников нету! Это суеверие!» Вместо того, чтобы кричать: «У него был полный сейф двойников, и сейчас они разбежались по белу свету». Только бы не пошли разговоры, что тебя и самого уже давно подменили. А то нет: был дельный мужик, а стал идиотом.

— Изловить! Двойников не бывает!

А Витька, Виктор Васильевич, весь в золотом шитье, повторяет:

— Изловить и повесить.

— Я не сказал «повесить».

— Не все, что слышится, говорится, Владимир Владимирыч. Понимай, повесить.

Но чтобы повесить, надобно изловить, а чтобы изловить, надобно поймать того, кого ловили. «Конечно, и ошибиться можно, но есть один момент (думает балаганный Петрушка в мундире с золотым шитьем). Доложишь: была пресечена попытка к бегству общепринятым способом (застрелен бишь), а тот возьмет и вынырнет. Сказать „обознались“ невозможно, его не спутаешь. Значит, сознательная попытка ввести в заблуждение? Тогда вопрос: с какой целью? Угодить? Снискать расположение, хотя куда уж больше? Но это еще ладно, простительно, свидетельство собачьей преданности, а с собаки что возьмешь. Или ты, пес, уже тайно на стороне врага, еще безымянного, еще не определившегося окончательно, но уже готового предать?

В таком вот лабиринте блуждала мысль, привыкшая к дорожным указателям. И то прочитываемым с трудом. По складам.

— Сыскать! Надеюсь, я ясно выразился?

В мозгах у Петрушки родилась идея, вполне достойная этих мозгов: не просто объявить в розыск, но для пущей эффективности назначить вознаграждение за помощь в поимке. Обыкновенно дублеры, разные спойлеры кандидата в депутаты, «двойники-гнойники» ономастически сливались с порученной им ролью призрака — через подачу соответствующего заявления в ЗАГС. Законным путем. Ну и вышло, что разыскивается Пригожин, Евгений Викторович. Такими листками обклеивались места общего пользования, вагоны метро, подъезды домов. А чтобы еще больше разохотить народ, поверх фотографии, позаимствованной из розыскной ориентировки, писалось: «Не вооружен и опасности при задержании не представляет». Так Москва покрылась изображениями Пригожина под его собственным именем. Сами во вранье своем расписались. Жив! Ищут и найти не могут.

— Мудак… Какой же ты мудак… — стонет сизый голубочек. А обряженная в раззолоченный кафтан кукла глупо ухмылялась: единственное выражение, на ее лице выструганное.

Как говаривал наш бессмертный баснописец Иван Андрейч Крылов, услужливый дурак опаснее врага. Что прикажете теперь? Оправдываться? Это не тот, не настоящий Пригожин, а его двойник, перешедший на его фамилию: едина плоть. Так ведь не поверят или того хуже: поверят, и популярность Пригожина перекинется на Пригожина-каскадера, а некоторым он станет даже милей: каскадеры по-настоящему все делают. В стране, охваченной массовым психозом, за правду сойдет все кроме правды. Решение простое: расклеенные по всему городу портреты Евгения Викторовича — не играет роли, какого из двух — это все диверсия пиндосов. Отсюда презрительное: «безопасен, безоружен». Можно прихлопнуть, как муху, да еще бабки слупить. В этом достаточно презрения к русскому человеку.

— Нашел с кем связаться. Его же иначе как Витькой-козлогвардейцем никто не называет, — говорит Покрышкин-Нарышкин.

— Знаешь, что я скажу, не в обиду тебе, Серёнь. Лучше козлогвардеец, который тебе до гроба предан, чем хитрожопый директор службы внешней разведки. (Как всегда путается. «Без лести предан» гласил девиз Аракчеева, пожалованный ему Павлом Первым, что не помешало последнему через пару лет схлопотать пресловутой табакеркой в висок, а доверься тогда государь Аракчееву, не удали его, глядишь, по сей день бы правил.)

*

Походу показ мод: мимо Великого Инквизитора дефилирует Дева Марина (с «н») в мини-бикини, в белых вездеходах. Через плечо лента: «Крулева Польска». И по-английски: «Мисс Польша». Оба работают под конспиративными именами, место работы: замок в Самборе, где и поныне негласно размещался Второй отдел Главного штаба Войска Польского — так называемая «Двуйка» («Дефензива»).

— Як видьмы в чемнощи погано видзют, тако и двуйники немочны в любови.

— С чего вы взяли, отец мой?

— У меня надежные источники. Надежней некуда. В первом случае «Молот ведьм» Генриха Инститориса, во втором случае «Лже-Нерон» Лиона Фейхтвангера. Вам, дочь моя, предстоит замерить либидо у этого типа, называющего себя Пригожиным. От вашего заключения многое зависит.

— Я не вижу связи, ваше высокопреосвященство, — Дева Марина (через «н», да?) рассеянно перелистнула несколько страниц псевдоисторического романа Фейхтвангера, лежавшего на журнальном столике.

— Разве не очевидно? — сказал Великий Инквизитор. — Жены московские будут встречать своего кумира с распростертыми ложеснами, так, миледи? Но если воскресший из мертвы´х Пригожин не ударит лицом в грязь… что под грязью понимает слуга Господа, вам не нужно объяснять? — Марина Мнишек чуть заметно кивнула, выразительно вскинув брови, — иными словами отринет мирские соблазны, то скажут: сей — ненастоящий Пригожин. Настоящий резал правду-матку, не покладая скальпель, за что его называли не только поваром Путина, но и гинекологом Путина. Для альфа-самца утверждение, что его пользует гинеколог, равносильно публичному изнасилованию… равносильно участи Каддафи, примеренной на себя.

— Отец мой, не сочтите за нескромность, но животворящая Дева Марина способна подъять из мёртвых всякую плоть, — ее голос звучал, как сладчайшая музыка, как волшебный колокольчик. — Это купецка-замоскворецка, — ее голос огрубел, — баба стопудовая до смерти заспит полюбовничка. У них тянет из рубца угарным газом. Русская литература последних времен знает тому пример.

— Добро. Спервоначалу вполсилы. И мало-помалу наращивайте мощь своего обаяния, а мы установим датчик. Ступай же, дитя мое.

К разочарованию задумчивых читательниц о результате умолчим — о том, ударил лже-Пригожин лицом в грязь или нет. Они узнают обо всем опосредствованно, из сообщений иностранных агентств, этих скопищ иностранных агентов. «ЧВК… ЧВК…» — зачавкали разом те. Глава ЧВК «Вагнер», объявленный погибшим в авиакатастрофе, отыскался в Самборе, откуда призвал российских солдат присоединяться к легиону «Свободная Россия», входящему в состав Вооруженных Сил Украины. «Мы с ними не толька-а адной крови-е-е! — перешел он на знакомый ор. — Мы чувствуем адинакова-а-а!»

Одновременно папа римский Франциск весьма двусмысленно назвал Российскую Федерацию «матушкой-Россией» и призвал русских католиков «шагать вперед». Что его святейшество хотел этим сказать не поддается истолкованию, но одно очевидно — и это не осталось незамеченным: внешне понтифик с Пригожиным очень похожи, «той вековечной брюзгливой скорбью, которая так кисло отпечаталась на всех без исключения лицах еврейского племени».

И никто не одернул известного Z-автора, не сказал: «Ямщик, не гони лошадей, еще успеется». Кремль застыл перед бедой. (Но коль скоро мы процитировали одного русского писателя, то равновесия ради процитируем и другого: «Двойники близнецов между собой отнюдь не близнецы».)

А вскорости сбежал один специалист по обработке данных ДНК-экспертизы. «Это все подлог, — утверждает он. — Вспомните подмену пробирок в канун спортивных состязаний». Остается только гадать, доложили президенту правду или то была ложь во спасение? В физическом смысле слова «спасение»: эксперты понимали, что их ждет, если признают результат ДНК отрицательным, пусть даже в секретном отчете: неугодные свидетели.

Поэтому президент терзался сомнениями:

— Серёнь, а Серёнь?

— Что, Володь?

— Ты же меня знаешь, своих я еще никого не подвел. Экспертизе можно доверять?

— Стопроцентно. Клянусь тебе, ДНК совпадает. Я лично ездил в Углич, в институт Вавилова.

— Не клянись. Я все забуду. Но если ты соврал, я сотворю с тобой такое, что захочешь с Каддафи местами поменяться.

— Дался тебе Каддафи. Не страшней, чем когда камни идут. Говорят тебе, фирменное блюдо, гриль от шефа, сейчас на Пороховых.

Главный козлогвардеец предоставил своему Владимир Владимирычу живое доказательство того, что украинский Пригожин — самозванец.

— Владимир Владимирыч, точно, это Жека-двойник. Они жили в одном номере со старцем Пименом, тот знает его как залупленного, друг дружке спину терли. Успел сбежать, а старца мы взяли. Он говорит, что тайну хочет вам великую поведать.

— А ты не хочешь сам мне ее поведать? Не по званию ему со мной встречаться.

— А если от меня чего ускользнуло? Ум хорошо, а два лучше.

— Два — это твой и мой, что ли? Ты свой ум все же с моим не равняй, не забывайся.

— Так я же и говорю, Владимир Владимирыч, что две головы, лучше одной.

Бесполезно… Зато предан, как Баффи. (Болгарская овчарка, которой Путин пугал Меркельшу.)

— Пусть доставят твоего старца сюда.

Доставили. Пименов поозирался-поозирался да и принялся за свое:

— Валдай… валдай… валдай… ку! Валдай… валдай… валдай… ку! — божий человек, что с него взять?

Покаместь никакого внимания к его персоне. Продолжил в том же духе — более настотйчиво:

— Валдай… валдай… валдай… Ку-у! Валдай… валдай… валдай… Ку-у!

Никаких признаков жизни. Уже криком кричит:

Я петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Шелкова головушка,
Маслена бородушка!

Тишина.

Я козлик! Седою трясу бородою!

Совсем в отчаянии:

Я русский, я иду до конца!!!
Я русский, моя кровь от отца!!!

На этом репертуар иссяк, Пименов умолк. Чем нестерпимей желание поведать страшную тайну, тем вероятней ответ: «А я подожду». Но одно дело заставить Меркельшу ждать. Или понтифика. Или владычицу морскую, ту, что гадит. И совсем другое — мариновать какую-то козявку. Разве что для дезинфекции.

Бодрый маленький, он вышел из-за кулисы.

— Ну что еще за великая тайна?

— Кувалдай, кувалдай, кувалдай, кувалдай… — воспрял духом «историограф Пимен». — А не дашь, а не дашь, а не дашь…

— Кончай эту фигню. Ну?

— Володимер Володимерович! Самодержец! — заокал… заохал — и бух головой об пол. — Да я Жеку-то как облупленного, знаю. Кувалда-то откудова? Из Священного Писания скоммуниздили. Там жена праведная Иаиль вражеского генерала, его как-то так звали хитро… в общем, Залужного… кувалдой по черепушке. Мозги брысь! Во все стороны, брысь! Иудеи очень ее почитают, у себя-то в Израиле.

— И дальше что?

— Как чего? Это специально. Чтоб думали: раз еврей, то в огне не горит. Всегда выйдет сухим из воды. А Евгений Викторович наш на самом деле. На его могиле чудеса свершаются, и он теперь великий чудотворец. Слепые прозревают, расслабленные на ноги становятся…

— И в военкомат на учет, да? — с характерной нервической усмешечкой.

А старец свое:

— К могилке шел, палочкой по плитке стучал, а назад палку отбросил… Но про это… тоё… никому неведомо. Ибо тайна сия велика есть. А как тайное явным сделается и во всех церквях вечную память пропоют по рабе божьем Пригожине, Евгении Викторовиче, да сам патриарх панихиду отслужит, тут-то самозванцу копец. Враз миллион калик к могилке выстроится…

— Миллион добровольцев? Говори, кто тебя этому научил? — узко посаженные, на манер пенсне, стекляшки играли в проницательность. — Чтоб роптали: вечную память живому, во безбожник. Так? Не дождетесь, я вас всех шойгу!

Генерал от козлогвардии посоветовал «утопить старца на болоте, чтоб сплетни не вышло». На это ему было сказано: «Кормить вдвойне, держать в отхожем месте».

*

Реанимированный Пригожин продолжает свой дранг нах Остен. Ростов встречает его как старого знакомца:

— Это он! Это он! — скандирует толпа. («Это он, это он, ленинградский почтальон», прямо по Маршаку.)

В Государственной Думе декламируют другого поэта:

— Россия и Путин — близнецы-братья. Говорим «Путин», подразумеваем «Россия», говорим «Россия», подразумеваем «Путин», — красавец-монголóид декламирует это с трибуны. Даун он только на одну шестнадцатую, но если хорошо присмотреться…

— И не просто близнецы, а сиамские близнецы. Срослись головами. Попытка разделить хирургическим путем завершится летальным исходом. Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России.

Голос с места:

— Лейтесь, лейтесь, слезы горькие…

С другого места:

— Плачь, плачь, душа православная…

Поочередно раздаются голоса из разных мест зала, как монтаж на пионерской линейке:

— Скоро враг придет и наступит тьма!

— Темень темная, непроглядная!

— Горе, горе Руси!

— Плачь, русский люд!

А кремлевский плешивец, вконец сбрендивший, подкрался к шкафчику, вроде аптечки и, оглянувшись, открыл его ключом. Там был истукан небольших размеров, то ли восковой, то ли из каленого железа. В самой же аптечке все теплилось светом. И начал он колдовать перед истуканом своим, приговаривая:

Вот кому я учился, вот кому я трудился,
Роги-Ноги, не оставь-ка меня, не брось-ка,
Служилу свою усердную,
Свою кремлевскую моську.

Внезапно в своей тщедушной ярости сокрушает домашний алтарь.

— Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!.. Люд! Люд! Спаси меня, спаси! Люд, плачь надо мной!

И седая старая Людмила Путина кладет его плешивую голову себе на колени.

— Грызеныш мой золотой. Я знала, что ты вернешься…

И понимаешь вдруг, что перед тобой две старые бабы.