Дмитрий Раскин: Юрец

Никакого «молодежного правительства» Юре не разрешили, но активность его была замечена, и он, стал сотрудником аппарата новоиспеченной партии власти.

Дмитрий Раскин

ЮРЕЦ

рассказ

Только Дорышев собрался выключить свой мобильник, как всегда делает перед сном, как он зазвонил, завибрировал.

— Да! — взял трубку Дорышев.

— Дорышев Алексей Александрович? — голос в трубке был настолько официальный и недоброжелательный, что у Дорышева не могли не возникнуть плохие предчувствия.

— Макаров Юрий Альбертович, в ноль часов тридцать минут будет освобожден из спецприемника.

— Что?! — Дорышеву стало легче. Это не по его душу. — А что он натворил?

— Он сам вам расскажет. Запишите адрес.

Дорышев подъехал к назначенному времени, но пришлось подождать. А вот, наконец, и Юра. Боже! как исхудал, осунулся, во что превратился. И одет в какое-то тряпье. Сколько они не виделись? Два, три года? Наверное, больше. Общались только по телефону, да и то уже редко. «Кроме тебя у меня никого теперь нет», — Юра сказал скорбно и в тоже время с уверенностью, что Дорышев будет польщен, что он, Юра, так его выделяет среди всех своих друзей и знакомых.

Дорышев повез его домой, ну да, у Юры однокомнатная в спальном районе. А «десять суток» он получил за то, что ходил к своей «бывшей женщине», а у нее уже новый сожитель (Юра выразился куда как грубее), и они вызвали полицию. То есть, ходил он к ним время от времени, и они каждый раз вызывали.

— Видимо, полиции это надоело, и они меня оформили, — Юра взял иронический тон. — Понимаю, никто не любит монотонности, но я же каждый новый скандал пытался сделать непохожим на предыдущие.

— Что, устраивал сцены ревности, ломал двери, вызывал на дуэль сожителя? — в тон ему говорит Дорышев.

— Я за деньгами.

— Она осталась тебе должна?

— Я потратил на нее семь лет своей жизни. И делать вид, что это ее ни к чему не обязывает! — Юре уже не до иронии.

Когда приехали и поднялись на этаж, выяснилось, что у Юры нет ключа. Но он же думал, был уверен, что есть.

— Соображай, куда его дел, — требует Дорышев.

— Не помню, — разводит руками Юра. Ситуация вызывает у него умиление.

— Вспоминай, ну! — трясет его за плечо Дорышев. Не разделяет умиления друга, особенно потому что, если Юра не вспомнит, придется взять его к себе. А предъявить это чудо из спецприемника домашним!

— Никак, — показывает на свою голову Юра. Стучит пальцем по лбу. — Пусто. Абсолютно, — говорит уже не без гордости.

— Ну не мог же ты пропить все свои мозги! — досадует Дорышев.

— От безысходности, — Юре сделалось жалко себя. — Несправедливость, потрясающая несправедливость судьбы, — он начинает размазывать эту жалость. — Тебе не понять, — глянул на Дорышева свысока.

Снежанка (жена), конечно, потерпит одну-то ночь, тем более, что он сколько раз рассказывал ей о злоключениях Юры, но лучше все же выломать юркину дверь, размышляет Дорышев

— Вспомнил! — закричал Юра.

Оказывается, он спрятал ключ в подъезде дома своей «бывшей женщины» под щитком.

Сели в машину, поехали через весь город. А если он перепутал? Да и ключ давно уже могли забрать, мало ли кто мог сунуть руку туда, под щиток.

Как ни странно, ключ оказался на месте. Дорышев повез Юру обратно. По дороге остановился у круглосуточного минимаркета, вышел, вернулся с двумя большими пакетами, набитыми всякой едой.

— Лёша, дал бы немного денег.

— Тебе вредно, — отрезал Дорышев.

— Ну, конечно, деньги зло. Деньги портят человека, — принялся язвить Юра.

— Завтра поедем, купим тебе чего-нибудь из одежды.

Двадцать с лишним лет назад они познакомились и подружились в тренажерном зале: он, Дорышев, Юра Макаров и Сёма Имбер. Было весело, качали бицепсы и всё остальное, острили напропалую, предвкушали жизнь. Дорышев аспирант, но понимает, что в вузе делать ему нечего, займется бизнесом, у Сёмы уже бизнес, правда малый, но он мечтает о большом, Юра заканчивает филфак, у него проект «молодежного правительства», его уже заслушали в областной администрации. Он предлагает «портфели» Дорышеву и Сёме, те вроде как и не против, но некогда. «Лучший бизнес это политика», не принимает их отказа Юра Это у него не расчетливость, не цинизм, а восторженность. От него веяло обаянием юности, свежести и какой-то природной нравственной чистоты.

Никакого «молодежного правительства» Юре не разрешили, но активность его была замечена, и он, стал сотрудником аппарата новоиспеченной партии власти.

Высокий, большой, с добрым открытым, можно сказать, плакатным лицом, он вполне мог стать лицом партии, и, на местном уровне, в общем-то, стал. Добродушный гигант, казалось, готов взять под свою опеку, под могучее свое крыло всех обездоленных в своем избирательном округе. Его мощные руки, казалось, и созданы для того, чтобы поставить заслон коррупции и произволу.

Юра в метких и точных выражениях высмеивал свое руководство. Так его непосредственный начальник, когда ему звонят из Москвы, встает и говорит стоя, несмотря на то, что туго натянутый телефонный провод грозит оборваться. Казалось бы, телефон не видео, и вышестоящие товарищи никогда не узнают, сидит ли он, лежит, в какой еще позе ведет разговор, но он не может иначе. Зато шпыняет его, Юру, и не потому, что Юра чего-то там не может, с чем-то там не справляется, а просто. То есть «а как же иначе».

Высмеивать-то Юра высмеивал, а проникся корпоративно-кастовым духом этой организации. Да так быстро. И вот он уже спокойно, как о само собой разумеющемся: « Народ у нас довольно тупой, как скажем ему, так и проголосует» или: «Эти люди и сами уже понимают, что им нужна палка в надежных руках». Получается, его добродушия, его честности, искренности и открытости не хватило на то, чтобы противостоять самым простым и незамысловатым соблазнам довольно-таки низовой, районного уровня власти. Он всегда говорил Дорышеву и Сёме Имберу, что будет делать карьеру, чтобы помогать людям, и был честен, искренен в этом. Теперь же он говорит, что делает карьеру, потому, что делает карьеру. Дорышев и Сёма не возражали. Конечно, надо делать, разве может быть что-то еще. Только карьере скоро пришел конец. Что он сделал не так, чем не угодил, во что не вписался? Юра и сам не понял. Его выставили быстро и жестко.

Юра теперь разоблачитель этой партии, на выборах, не заходя в кабинку, публично рвет свои бюллетени. Он теперь «за народ», за его права и достоинство, только куда деваться ему от того сознания собственной избранности, что успел он приобрести за недолгую свою игру в партийного бюрократа? И от презрения к обыденной жизни и обычному, повседневному труду деваться куда? Да он и не пытается изменить что-либо в себе… ему нравиться быть таким. Только как таким быть, если ни денег, ни положения теперь? И тут начинается это его сладострастие жертвы.

Судьба улыбнулась ему, он и не удивился, воспринял как должное. Один его знакомый — Юра, общительный и доброжелательный, успел обзавестись множеством связей — предложил ему место гендиректора в принадлежащей ему компании. Так он стал «зиц-председателем», подписывал бумаги, в которых мало что понимал и получал большую зарплату. Дорышев и Сёма его предупреждали, как бы не вышла ему боком такая жизнь. Зиц, он вообще-то на то и зиц, чтобы ответить, скажем прямо, сесть(!), если вдруг что не так. Юра отвечал, что он контролирует ситуацию, и гордился тем, что это не партия пристроила его, а он добился сам, сам себя сделал. К тому же он не просто подставное лицо — выполняет множество представительских функций. Водит в рестораны нужных людей, в частности. И здесь с его душевностью и остроумием он незаменим.

Юра женился. Она старше его на восемь лет, разведенная, с десятилетней дочкой. Ему было лестно: сделал счастливой зрелую, умную женщину (он смотрел на нее снизу вверх), а ее дочка уже называет его папой. Жена с тещей продали квартиру, Юра вложил свое, честно заработанное в качестве подставного лица, и получили:ь просторные апартаменты с кухней-столовой в «элитном доме».

Опасения Дорышева и Сёмы Имбера не подтвердились, Юра спокойно доработал до той поры, как стал не нужен собственнику компании, и всё получилось не назло закону. Но что дальше? А жить на деньги меньшие, нежели зарплата гендиректора он уже не может. И его жена не может. Он, разочарованный в этом своем друге-владельце компании, да что там, в самой жизни! пьет. Пьет, по его словам, картинно и живописно.

Судьба улыбнулась ему еще раз. И улыбка эта, как говорил Юра, была шире предыдущей. Сёма Имбер, он теперь в Москве, у него там бизнес, по каким-то своим каналам выхлопотал ему место исполнительного директора одной спортивной федерации. Как раз шла подготовка к сочинской олимпиаде, денег не жалели, так что у Юры теперь астрономическая зарплата. На нее он и запил. Теперь уже от избытка счастья. Нет, сначала он пил « для пользы дела»: устанавливал контакты, налаживал связи, потом запой уже не нуждался в фиговом листочке целесообразности… Его уволили через три месяца. Сёма Имбер злой, ему стыдно, он же поручился за Юру перед серьезными людьми. Где-то с год, наверное, он не отвечал на Юрины звонки и эсэмэски, игнорировал его мольбы о помощи.

Вот уже у Юры новая идея. Он хочет издать книгу. Сатирически изобразил свою работу в столь вероломно поступившей с ним «партии власти». Утверждает, что «посредством своей биографии вскрыл все язвы и всю порочность нашей эпохи». Уверен, на такую литературу будет спрос. «Будет потрясающая правда жизни. Гарантирую». Собирает средства на издание. Обошел всех своих друзей и знакомых. Кто-то дал чисто символические деньги, Дорышев же внес довольно приличную сумму, кое-что перевел ему и Сёма.

Книга так и осталась в рукописи. Деньги, по всему судя, были потрачены «на жизнь». Все причастные стали возмущаться: «Ну и где же правда жизни?». Юре стыдно, сознает свою порочность, всё это ему дается тяжело, с болью, но денег-то он отдать не может. Говорит, что он теперь как Митя Карамазов. Причем, говорит настолько нежно, задушевно, самовлюбленно. Да, да, как Митя! Это теперь его точка опоры. Дорышев только рукой махнул и перестал требовать с него отчета. К тому же, он понимает, Юра не собирался никого обманывать, честно хотел издать книгу, просто так получилось… Конечно, подхватывает эту его непроизнесенную в слух мысль Юра, если бы деньги ему собрали быстро, он бы точно издал. Но друзья сами же затянули сбор нужной суммы, вот и… а теперь еще и недовольны. Он же не взаймы брал, в конце-то концов, и те, кто давали, знали, что деньги не вернутся. Давали из любви к нему, и к литературе. Так чего же теперь?!

Пьянство Юры стало тяжелым и мрачным. Напившись, он теперь колотит жену и тещу. И это добрый, добрейший Юра! Его домашние даже просят Дорышева ночевать у них, дабы он защитил от Юры. И он пару раз у них действительно ночевал.

Развод затянулся, размен квартиры тоже. Юра познакомился с женщиной и действительно без малого семь лет прожил у нее. В конце концов, она поставила ему перед выбором: в загс или на выход с вещами, впрочем, их у него и нет (у нее как раз появился соискатель на вакантное место мужа). Юра ответил, что у него, слава богу, еще есть достоинство, и он не будет жениться на ее зарплате и жилплощади.

— Давай-ка займемся твоей социальной реабилитацией, — усмехнулся Дорышев. Приехал к нему через день после того ночного возвращения Юры из спецприемника.

Покупка более-менее приличной одежды и обуви, парикмахерская, морализаторство Дорышева о необходимости трудоустройства. Он даже пытается найти Юре работу. Юра растроган, говорит, повторяет о дружбе, такой настоящей, мужской. Кается тоже много.

Юра все чаще стал называть себя Юрцом.

— Юрец, это алкаш, попрошайничающий у ларька, — выговаривает ему Дорышев, — а ты Юра, Юрий, иногда Юрий Альбертович. Понятно?

Дорышев на связи с Сёмой, обсуждают, стоит ли направить Юру на лечение. Можно, конечно, сделать это в складчину (как с его книгой, да?). Но если алкоголик сам не хочет завязать, то любое лечение поможет ненадолго.

На что он живет? «Так разве это жизнь?», — отшучивается Юра. Но насколько понял Дорышев, «бывшая женщина» какие-то небольшие суммы Юре время от времени дает. Те варианты работы, что нашел ему Дорышев, Юру не устроили. То одно ему не так, то другое. «Ты ж, блин, филолог! Как никак педагог. Так иди преподавать в школу», — потерял терпение Дорышев.

Дорышев повел его в ресторан. Салаты, ростбиф, люля-кебаб и никакого намека на алкоголь, потом еще будет торт и мороженое. Завершение целого этапа социализации друга обставлено им довольно-таки торжественно. Юра сентиментален, велеречив. Слова действительно излишне цветисты, но ведь он же искренен. Сейчас особенно искренен. И раскаяние, опять же многословное, громоздкое, но настоящее.

— Сёма, — начинает Юра, — Сёма Имбер. Я ж его люблю. Не знаю, будь у меня брат, Сёма был бы мне дороже брата. Так почему же он меня бросил?!

— В смысле? — изумился Дорышев.

— Ну когда меня выкинули из исполнительных директоров, он не протянул мне руку, оказался мелочен, мстителен, довел меня до… ну ты помнишь, что творилось у меня в семье. Если б он был чуть отзывчивее, был бы чутким, участливым что ли — всё могло у меня сложиться иначе.

И Дорышев понял: точно также Юра кому-нибудь жалуется и на него, Дорышева, чья черствость и жадность, и страсть к нравоучениям испортили жизнь, исковеркали и без того несчастную его судьбу.

И такая взяла досада. А он вдруг начал говорить Юре о том, как плохо идет у него сейчас бизнес, и чего ему стоит удержать на плаву свое дело, и денег свободных нет. А ему почти пятьдесят, и силы уже не те, и предел мечтаний, чтобы его «завтра» было ненамного хуже сегодняшнего его дня.

— Ладно, — обрывает самого себя Дорышев. — Вот тебе бумага, вот ручка. Пиши.

— Что писать? — растерялся Юра.

— Я такой-то, такой-то, фамилия, имя, отчество полностью, паспортные данные… даю настоящую расписку в том, что обязуюсь не пить, нет лучше так, не бухать в течение одного (прописью) года, а если не выдержу и сорвусь, то Дорышев Алексей Александрович имеет полное право послать меня на хрен.

— Так и писать?

— Ну да, это эвфемизм, ты же филолог и должен знать. Далее дата, подпись с расшифровкой.

— Ну-у, если тебе так уж нужны театральные эффекты, — хмыкнул Юра.

Он всё подписал, отдал Дорышеву бумагу. Дорышев заказал еще одно блюдо. Юра сказал, спокойно, без пафоса, что наконец-то поверил в себя. Его хватило ровно на два месяца.