Дальше уже без происшествий домчали до гигантских мертвяков… А, по мнению путешественников, даже чересчур проворно, ведь не успели, как следует, насладиться быстрой ездой. Слишком уж мало времени прошло, а далеко впереди уже возникли черные точки, которые, по мере приближения, стремительно увеличивались в размерах, пока, наконец, не превратились в окаменевших истуканов.
ВОСПОМИНАНИЯ ТЕХ, КОГО НИКОГДА НЕ СУЩЕСТВОВАЛО В ПРИРОДЕ
И я там был…
А.С. Пушкин
Шушаваяша тоскливо и долго всматривалась в ту сторону, в которую настраивать плавники или даже бросать взоры ей категорически не разрешалось. Зато, когда не наблюдали взрослые, девчонка все вглядывалась и вглядывалась туда, где смутно вырисовывались очертания дивного берега с зеленой травой и высоченным деревом… Казалось, до корабля, на палубу которого, в полхвоста покрытую водой, забиралась юная русалка, доносился даже шум листьев, так и трепетавших в далеком приветствии.
Вообще-то мама у нее была очень хорошая, хотя и не без странностей. Одной из причуд Илариапы являлась необъяснимая резкая неприязнь именно к тому берегу, который как раз и привлекал Шушу сильнее других земель. Русалочка усердно ни разу в том направлении не плавала, ведь слушать мать положено. Но по мере того, как росло тело, крепло и желание ломать запреты… Особенно этот… Тяга к недосягаемой земле буквально изводила все существо девчонки. Никаких причин к этому непонятному мятежу не находилось, просто так: бунтовалось — и все. Словно что-то изнутри толкало поступать супротив, не по материнскому слову, а по своему собственному моторчику, который всякий раз подзуживал откуда-то из начала хвоста.
— Ляп, а почему мне туда нельзя? — Шушаваяша, повзрослев, все же дошла до того, что однажды осмелилась напрямую спросить папашу лучшей подружки, поскольку не рисковала открыто выражать сомнения в лицо маме, у той от одного ветра с недозволенной стороны начиналась истерическая икотка.
Отец курносенькой Люлявелы трижды покачал головой, а для верности еще показал большое табу указательным пальцем: — Даже не думай. — Потом сделал губами бр-р-р и прибавил: — Нечего тебе там делать.
— Да что ж там такого страшного? — Точно, как мама, передернув плечиками, воскликнула Шушаваяша.
— Все там такое страшное, — отрезал Ляп. — Ведро по небу плывет, на суше богатыри с богатыршами бьются… — Ляп внушительно посмотрел на девчонок и продолжил: — В небе Яга с Черномором друг друга лупят… Чайка, мало того, что сама огнем горит, так еще и флору… с фауной… лес, короче, норовит подпалить… Делать ей больше нечего… Кошаки опять же басни орут и еще воняют… — На этом рассказчик весь содрогнулся. — Тетки пернатые поют и плачут, рыдают да снова поют… С завываниями… А энтих в природе не существует, а они — одна смеется, второй кашляет… Ну, Леду-то ты знаешь, так при ней еще один нарисовался, похожий, а его вообще на свете быть не должно… И ни минутки спокойной: тут хохот, тут скреб по нервам, — Ляпа, пережившего все поведанное, так и передернуло от вихра на макушке до последней чешуйки. — А дерутся-то как — на ровном месте, ни с того ни с сего! Причем даже Славы машут своими кулачками взад-вперед… Вроде тихо сидели, ели-пили — и вдруг! — Беднягу снова передернуло. — Групповое смертоубийство! Ужас! Мы с твоей мамой еле-еле хвосты унесли, а то и до нас бы добрались эти террористы.
Девчонка мало что поняла из всего монолога, особенно, последнее новомодное словцо явно из лексикона Моревны, да только после этого разбора ее почему-то еще сильнее потянуло нарушить запрет матери, так и подмывало, так и волокло, куда не следовало. Особенно хотелось взглянуть на женские кулачные бои.
Однажды малышка все-таки отважилась спросить Илариапу, что такое лес. Та дико и отчаянно воззрилась на дочку и, не проронив ни слова, зашлась икоткой.
— Айда на корабль! — Люлявела частенько подавала идеи.
Шушаваяша задумалась.
— Ты чего? — недоумевала приятельница.
— Да скучно… Что там делать на том корабле? — поделилась русалочка соображениями. — Рисунки все уже наизусть выучили, в прятки играть — так и места давно открыты… Новенького бы чего… — Шушаваяша с тоской взглянула в недозволенную сторону.
Люлявела капризно шлепнула хвостом и уставилась туда же. Насмотревшись, она повернула головку к спутнице: — А там-то чего?
— Не знаю… — Шушаваяша почему-то перешла на шепот. — Вот тянет меня туда, а почто, не ведаю.
— Мой предок сказывал, там еще дурные русалкоеды обитают, — тоже сниженным тоном поведала Люлявела и, кажется, даже слегка побледнела от торжественности, смешанной со страхом.
Русалочки подавленно помолчали.
— А вдруг они нас съедят?
Да неужто это Люля оцепенела от ужаса?
— А если мы издалека только глянем — и тут же назад? — Сама взбудораженная и перепуганная новыми возможностями возразила Шушаваяша.
— А вдруг догонят и все-таки сожрут?
Девчонки переглянулись с плохо скрываемым ужасом.
На этом в их сомнения ворвалась тревожная волна, по своему гребню тащившая к берегу что-то вроде бурого бревна… Правда, удлиненное овальное тело не подчинялось гнавшему его буруну бессильно, как неживое, наоборот, ускоряло движение, перекатывая упругие мышцы да подгребая четырьмя… Возможности разглядеть плавники, не было. Зато вверх вдруг взметнулась ушастая голова со страшной зубастой пастью, фыркнула, вдохнула и нырнула обратно, а прикрепленное к спине бревна прозрачное нечто отчетливо искрилось, переливаясь на свету разными красками.
Русалочки обомлели, даже не пытаясь угадать, что это было.
Водяной вал с мощными брызгами разбился о сушу, вышвырнув на зеленый берег странный предмет, а тот, вместо тупого повиновения, вскочил на четыре лапы, пока не утянуло обратно. Затем, крепко упершись в землю, отряхнулся, отфыркнулся и резво понесся подальше от моря, подкидывая в такт бегу необычный искрометный груз.
Девчонки снова переглянулись и дружно беззвучно рванули прочь от непонятного берега. Навстречу из волн вздымался строй одинаковых дядь, за ними по воде скользили красивая смешливая тетя Леда и еще один дядя. Тот ни красотой, ни весельем не отличался, наоборот: натужно кашлял, отчего лицо его противно кривилось. Моревна была подругой мамы, поэтому сначала было кинулись к ней, но увидев выражение ее лица да еще чужака вдобавок, затормозили и снова дали было деру со страху, да все же из любопытства подсматривали.
Сверху опять же налетело ведро, видимо, то самое, о котором предупреждал Ляп. Наружу торчали только плечи и голова страшенной носатой бабули с воплями: — Волчара возвернулся! Видать, нашел, наконец!
Ведро просвистело над головами и сигануло дальше, за всеми остальными.
Догоняли крикливую бабку по небу огненная чайка и умопомрачительная не то птица, не то тетка с протяжной тоскливой песней. По всему выходило, не врал Ляп.
Последнего явления русалочки не вынесли. Нырнули и на повышенной скорости ухлестнули чем подальше.
Игорь-34, шагавший последним в строю, вдруг приостановился, внимательно вглядываясь, в ту даль, откуда белела морская пена, взвинченная русалочьими хвостами.
Почудилось, что ли, — подумал Куся, но сам себе отрицательно покачал головой.
— Крепко, видать, ты свою обидел, — подметил не отличавшийся тактом командир.
— Не она это, — возразил Куся.
— Неужто узрел, — недоверчиво ухмыльнулся нулевой Игорь. — В корень. — и добавил: — Тоже мне, вострый глаз.
— Нюхом почуял, — угрюмо уточнил Игорь-34.
Увидала бы муженька Илариапа сегодня — куда только подевалась улыбка, освещавшая, было же времечко, все лицо богатыря! Даже знаменитая арома завлечения женщин, и та притупилась.
— Мы же с тобой оба-два, баб пахучестью берем! — надрывался, в друзья набиваясь, Баюн. Мерзкое животное, по обыкновению, испускало из пасти злую, одному ему свойственную вонь. — Да вот один я остался, — котище разевал морду в отвратной улыбке, так и насыщая все вокруг едким трухлявым духом.
Богатырь поморщил некогда прекрасную физию, но в споры бросаться не стал.
Бедный Куся, он и обещание вечного счастья, освещавшее раньше улыбкой все лицо, порастерял. Поистерлось даже известное обаяние, неизменно возникавшее при виде слабого пола.
— Подумать только! — Леда более других удивлялась метаморфозе известного соблазнителя. — Это он так русалочку свою забыть не может? Неужто полюбил?
— Ага, ентот полюбит! — Почему-то с угрозой отвечала неугомонная Агамала. — Уж так полюбит — прям отторопь шибает.
— А с чего ж он тогда! — хохотала Моревна.
Зверюга вдруг затормозил свою кошачью поступь: прямо перед ним внезапно сгустилось пространство. По листьям дуба пошла рябь, потом ветви зашумели, а еще потом из ветерка да этакой легкой поволоки соткался сидевший, задумчиво прислонясь к стволу, курчавый черный человечек. Леда неуверенно улыбнулась, а все до одного Игори остолбенели, с одинаково раскрытыми богатырскими ртами взирая на внедрившееся откуда-то существо, образовавшееся вдруг, ни с того, ни с сего, где только что вовсе никого и не наблюдалось.
— А, Сашка! — разорался Баюн, радостно приветствуя новое лицо. — Здор-р-р-ово, сукин сын!
Дерево успокоилось. Ветви улеглись, стихли и листья, снова пропуская солнечные блики через небесную голубизну.
Баба-Яга, едва дотянувшись через борт своего дирижабля, легонько пнула кота веслом, а потом слегка поклонилась пришельцу: — Александр Сергеевич, давненько вы к нам не наведывались!
Тут и Моревна узнала посетителя и стала хохоча виться вокруг человечка. Тот же заулыбался каждому, по-хозяйски рассматривая обитателей острова.
— Да уж… Долгонько меня сюда не заносило, — и народ сразу уразумел, как приятно гостю оказаться на спрятанной от сторонних земле. — Рад вас всех видеть в добром здравии, — мужчина поднялся на ноги в полный рост. Не таким уж он и маленьким оказался. — Много же воды утекло с тех пор, как здесь с вами мед-пиво пил.
— Явно не впрок тебе тот мед вышел. — Буркнул невпопад командный Игорь, но объяснять сей негативизм не стал.
— Слыхивала я, — вкрадчиво поддержала соплеменника старушка. — Вывел ты меня в своих стихах перед миром мерзкой ведьмачкой…
— Простите, друзья, — покаялся поэт. — Нужда, можно сказать, заставила.
— Почто? — Яга, разволновавшись, выдала наболевший вопрос. — С каких это пор мой крепкий фундамент обернулся курьими ножками? Хороша основа для дома — нешто цыпленок табака, благодарствую, хоть не жабьи! Ишшо избу какую-то сочинил… Зодчий непризнанный
— Тоже мне. архитектор Гауди, — нашелся и нулевой Игорь.
Гость неуверенно улыбнулся.
— А Кощей! — Яга перешла на нервный крик. — Разве милейший Костюша когда жадничал? Да над каким-таким златом чахнет ученый, главный смотритель нашего заповедника? Как же так можно все оболгать? — Агамала взвилась да вовсе вошла в раж, предъявляя основную претензию: — Главное, нос! Нет бы хоть в сказке укоротить, так не-е-е-т! Наоборот, каждую мелочь увеличил, каждое безобразие выпятил, изобразил, можно сказать, во всю красу! — Яга замотала головой, уже задыхаясь и с трудом подыскивая правильные выражения. — По самому больному бедную женщину, а еще классик.
— А я? А меня? — внес свою лепту и нулевой Игорь. — Взял — и дядькой обозвал! Какой я тебе дядька? Тоже мне, дядька.. Я армейский командир! Генерал нашей армии!
— Так не эпос — ведь сказки сочинял, — неловко оправдывался человек. — Где ты видала фантэзи без колдуньи со скупцом?
— А хошь, я тебе тоже сейчас каку-никаку каку нафантазирую! — Пообещала старуха с едкой угрозой в голосе. — Всю правду угадаю.
— Ну попробуй, — улыбнулся поэт снисходительно.
— Быть тебе под xранцузом… — Начала Агамала.
— А вот и нет, — протянул поэт со все той же улыбочкой. — Разве что красотка француженка… Выиграли мы войну.
— Что война! — Усмехнулся Игорь. — Дантеса знаешь?
— Вроде слышал такое имя, — вспомнил Пушкин не без труда. — Бретер, болван, повеса…
— Бди! — Скомандовал котяра.
— Стрелок отменный, — вроде бы и похвалил богатырь, но с оттенком угрозы.
Яга однако продолжала свое: — Ямбы твои на х-х-хореи пустят…
Пушкин хохотнул.
— А Нобелевку так и не получишь! — Злорадно сообщила гадалка с ускорением. — Не видать тебе деньжат!
— Да так и хрен с ними, — беспечно ухмыльнулся человек. — Поэту рублики только мешают… Ты лучше скажи, чего там Бурый приволок?
— Ага, теперь понятно, какого ты сюда вдруг приперся! — завопил Баюн. — Небось, новостей захотелось! Хрустальный звон унюхамши?
— Да просто соскучился…
— Правую ногу отыскал волчище! — не сдержалась Агамала, радуясь, будто сама получила новехонькую конечность вместо больной. И не медля успокоилась.
— Это находка, — согласился поэт. — Ты имеешь в виду, хрустального человека, правильно?
— Его, родимого, — пригорюнилась старушка. — А как всего по свету соберут, тут-то…
Леда подняла правую руку. Из связной сферы, шустро очерченной Моревной, заперхал Кощей: — Ты бы не высовывалась пока, пусть весь соберется сначала…
Поэт поприветствовал ученого.
Кощей недовольно прокашлялся, кивая: — Тем более, Пушкин! На всю историю раструбит, снова русское ружжо расхвалит! А им никак не положено знать раньше времени: ведь непременно приспособят супротив. Весь мир сапогами в грязь впечатают… А сверху портянками нестиранными закидают…
— Тоже мне, нимб на заднице, — поддержал генерал.
— Много еще частей тела осталось? — Взвыл Баюн.
— Да нет, — качнула головой Яга. — Зато главного, черепа не хватает! А так все раскопали… Даже с копчиком… У прынцессы в башне и хранится…
— Речь идет о той самой принцессе, которой Бурый верно служит? — Уточнил гость.
— Можно подумать, у нас на острове сто принцесс, — ввернул командный Игорь.
— Никаких “служит”! — отрезала старушенция.
— У нас никаких крепостных прав, — резко напомнил и Костюша.
— А там, значится, до сих пор… — недоверчиво мявкнул Баюн.
— Миллион раз отменяли… — едко добавила всезнайка Яга. — вместе с тиранами… И каждый раз обратно, тут как тут…
— Право? — Ухмыльнулся командный Игорь. — Или тираны?
— И то, и другое! — гаркнул Кощей и отключился.
Леда, роняя руку, державшую круг, где уже испарилось лицо ученого, саркастически расхохоталась.
— Да уж… Две беды в России, — признал Пушкин.
— Дороги и дурни! — с пониманием дела подхватила Агамала.
— Нет, почему же… — вслух размышлял поэт. — Я совсем не то имел в виду… Впрочем… — Пушкин призадумался.
— Ревизоры! — Обрадовался Баюн.
— А что? — горячо согласился поэт. — Это идея… Не моя тема, жаль. Сатирику впору… — Пушкин улыбнулся чему-то своему, но лицо его быстро нахмурилось. — Я пытался донести, что две главные российские беды — это барство и холопство.
Все разом замолкли, раскидывая мозгами.
— Самодержавие виной всему! — пылко заявил, наконец, поэт.
— Много ты знаешь! — влез котяра. Вонь из его пасти сделалась уже просто невыносимой. — А татарское иго? Америка опять же виноватая… Ну и самое главное: происки мирового сионизма, конечно, Израильская военщина…
— Правильно, — одобрил Пушкин. — А чего мужика спаивают?
— Тоже мне, Оона, — ввернул командный Игорь.
— А ты не мявкай тут… Богдановец… — прошипела Агамала.
— Сама носатая, — огрызнулся зверь.
— Бандюга голосистая, — Яга, как всегда, за словом в карман не полезла. — Да только он таких шуточек не понимает, все примет буквально. Вон Кощей прошлый раз про российскую душу неосторожно брякнул, а ентот… — Старушка подбородком указала на гостя. — В загадку обернул… Целый шовинизм зачал… Ишшо патриотизьмой объявил.
Чтоб не ввязываться с бабой-Ягой, дружно зацыкали на кота.
Пушкин сперва сделал робкую попытку возражения “только причем тут Америка”, потом “с каких это пор патриотизм — шовинизм”, но, вдруг сообразив, с кем ведется дискуссия, и тоже чуток старухиной ступы, еще пуще ее весла опасаясь, вслед за остальными отмахнулся от всех своих попранных героев: — Ничего… Мои погибшие друзья разбудят мстителей… — И горячо заверил: — Надо же как-то поднять родину с колен!
— Ага! — как-то чересчур громко и въедливо поддержало неугомонное животное, следом тут же едко осведомилось: — А зачем? Уж не для того ли, чтоб поставить ра… — Кот осекся, ухмыльнулся и поправил сам себя: — пардон, стойка нецензурная.
Поэт безмолвствовал.
— Ой-ей-ей… — Яга не на шутку испугалась. — Лучше не надо… Спит народ — и пусть спит себе. Сказано же, нельзя там никого будить! — от избытка чувств Агамала стукнула веслом о бок своей летающей тарелки. — Сам же возглашал по поводу бессмысленного русского бунта… Мол ничего страшнее нет… Бойтесь…
— Я так говорил? — Пушкин не на шутку удивился. — Даже в мыслях не было, — озадаченно прибавил поэт. — А о чем это я?
— Все еще впереди, — встрепенулся Баюн. — И тебя клюнет жареный петух… Еще не то отпишешь.
— Прям сон в студеную ночь, — хмыкнул нулевой Игорь.
— Не понял… — медленно протянул поэт.
— Тоже мне, теория относительности, — не замедлил с оценкой богатырь.
— Самое главное, — вдруг вспомнил Баюн. — Не унижай Дантеса! По морде ни-ни!
Пушкин вздернул бровь: — Да что вы все привязались к этому типу?
— Надо сохранить ему лицо, — назидательно настаивал котище.
— Тоже мне лицо, — буркнул себе под нос командный Игорь.
Пушкин недоуменно пожал плечами: — Ему-то оно зачем?
— Обозлится — еще стрельнуть могёт! — Торжественно предостерег Баюн.
— Так их мир сплошные Дантесы и есть, — Агамала сочувственно покачала головой.
Поэта передернуло, когда Яга еще вдогонку сплюнула: — Полный мир Дантесов там и выживший из ума кот тут! Не жизнь, а сказка. — Напоследок баба-Яга сочувственно вздохнула: — Куда деваться бедному поэту?
* * *
Шушаваяша с Люлявелой ничего этого не слыхали, Пушкина не видали.
Молоденькие русалочки неслись по волне, то обгоняя друг дружку, то ныряя поглубже, то высовываясь к лучам теплого солнышка. Наконец, девчонки достигли корабля, в котором любили прятаться от водного мира, делиться тайнами, обсуждать наболевшее.
— Не могу забыть одного из этих… — Начала Шушаваяша. — Самый красивый из всего строя… И так на меня глазел, так глазел, — прям мурашки по телу. Едва башку не свернул.
— Влюбились! — в ту же секунду поставила диагноз Люлявела. — Втюрились, втюрились!
Ляп подплыл незаметно и немедленно ввязался в беседу, даром что взрослый: — Кто там у вас в кого втюрился?
— Ну пап, — протянула Люлявела и пошла канючить. — Ну что ты влезаешь… Ну мы уже сами не дети… Ну дай нам поболтать.
— Не наболтались? — Ляп был серьезен и хмур. — Тут, я заметил, строем армия шагала… Это о них речь?
— Что такое армия?
— А ну не заговаривать мне зубы! — приказал Ляп. — От этих красавцев держитесь подальше, не то…
— Что? В угол засунешь? — огрызнулась Люлявела.
— Мамке донесете? — в унисон ощучилась Шушаваяша.
— И донесу! — взвился Ляп. — Если надо будет, еще и не туда засуну.
Русалки переглянулись. Не видали они раньше таким лучшего друга Илариапы.
— Зря она тебе, думаешь, запрещает…
— Да, зря! — перебила Шушаваяша. — Нельзя ребенку возбранять, тогда и не захочется. Вот возьму и дерну туда… И с красавцами познакомлюсь поближе!
— Шуша! — Ляп, уже не на шутку рассерженный, заорал во всю мощь своего голоса.
— Что Шуша, что Шуша, чуть что — сразу Шуша! А я уже большая! Может, у меня свои ценности! Маме туда не надо, а мне хочется!
Уже давно никто никого не слушал, только друг друга перекрикивали.
Наконец, Ляп плюнул и бормоча: — Что за порода! То та дуреха на ветви рвалась, то теперь эта глупышка туда же, — уплыл чем подальше от непокорных соплюх.
Илариапа загорала на спокойной воде, предаваясь каким-то своим туманным мечтам, когда торопливая Моревна разыскала подружку. Леда была единственным существом с суши, с кем русалка поддерживала хорошие отношения и от кого не пряталась, а даже наоборот: с удовольствием болтала о том, о сем. От Лебеди не только доносились новости со сплетнями об обитателях острова, с ней можно было пофилософствовать, поделиться своими мыслями и горестями, даже порассуждать о воспитании Шушаваяши.
От Леды же стало известно, чем закончилось нашествие Слав. А ничем, как выяснилось, и не закончилось. Богатырши переженились с богатырями и нарожали много маленьких богатырят, уже не Игорей, а Егорок, Глебушков да Никиток (затесался меж ними еще какой-то Жидимир, от такого имени можно было только вздрагивать с ужасом), а девчонок называли Ладами, Людмилами, Забавами… И ни одной Илариапы!
Больше всего русалке нравилось имя Любава: струилась в нем любовь и раскидывался простор, как на море… А вот имя Ждана, по разъяснением Моревны, вроде означало нечто хорошее, да угадывались в нем и какие-то превратные ощущения, не то скреб, не то ждыр (оба словца придумала Шушаваяша, когда училась болтать, хотя и не знала русалка точно, о чем он, этот скреб, тем более, ждыр, но отталкивало само звучание), не то и вовсе плохое предчувствие. Самым же приятным показалось коротенькое, но почему-то родное имечко: Леля. Именно об этой Леле Лебедь рассказывала, что девчонка огонь и оторви да выбрось. Удивительное слышалось в смехе Леды восхищение, вызывавшее сильное желание увидеть девочку и понять, что именно “огонь и оторви да выбрось” выражало.
Подруге в сей час было явно не до Лели и всяких рассусоливаний по поводу звучания имен.
— Все. — Моревна даже не улыбнулась. — Они встретились.
Илариапа мгновенно поняла, о чем речь. Сердце русалки тревожно заныло. Она молча разглядывала прибежавшую по волнам, напряженно ожидая продолжения.
Наконец, Леда издала неуверенный смешок: — И он ее, скорее всего, тут же узнал… Почуял родную кровь…
— А она? — Илариапа сама почувствовала, как предательски дрогнул голос. Она вспоминала Кусю с его родным прекрасным запахом и до нее только сейчас начало доходить, как сильно соскучилась по любимому.
— А она, скорее всего, поняла неправильно, — Моревна, наконец, расхохоталась в полную силу, словно не в состоянии оказалась более сдерживать напор смешинок. — Да там еще подружка подначивает…
— Что ж делать-то? — пролепетала Илариапа. — Теперь-то что? Получается, бедная девочка будет страдать по собственному отцу?
— А я предупреждала, — с ноткой трагизма прыснула Лебедь. — Говорила ведь, негоже ребенка от родного папки прятать!
Русалка горестно обхватила руками головку и простонала: — Не желаю, чтоб моя дочь мучилась… Всегда же хотела, как лучше…
— Может, Кощея вызвать? — Предложила Леда. — Да и баба-Яга домчится шустро… Хоть присоветуют чего… А то ведь твое “как лучше” так заведет, что и вовсе не исправишь…
— Я же мама… — бедная Илариапа никак не могла сообразить, на ком остановиться.
— Ну да, — по тому, как Леда покачала головой, выходило как раз наоборот, но спорить не имело смысла.
— Может, еще не влюбится, — с надеждой предположила Илариапа. — Вдруг, пронесет?
— Хорошо, подождем, — беспечно согласилась Моревна. — Хотя я все же намекнула бы Шушке на правду об отце, об острове опять же, почему ей туда табу вышло…
— И что я скажу? — русалка неожиданно обозлилась. — Что дракой спугнули? Что Черномор… — Илариапа вся содрогнулась и смолкла.
— А про Черномора обязательно, — твердо заявила Леда. — А то ведь и в море застигнуть может. Игорь-34 своего ребенка все одно узнает, а Черномору-то без разницы, чья она дочь, налетит без разбору, спасай девчонку потом.
— Доколе ж этот подлец будет наших девушек калечить! — воскликнула русалка.
— Так он же бессмертный, — простодушно успокоила Моревна. — Вроде Кощея.
Шушаваяша и Люлявела молча лежали на нижней палубе затонувшего корабля, слушая глубинное течение и хлюпая в такт хвостами. Русалочки находили особую музыку в игре воды, чувствуя в ее напоре глубинную мощь, отчаянную удаль, непонятную отвагу, даже с оттенком какого-то безумства.
Шуше очень хотелось побеседовать о том из компании дядек, который так долго глядел ей вслед. Русалочка почувствовала нечто, ударившее в грудь, как сильная волна, но она не понимала, что бы это значило, а расспрашивать подружку выходило себе же дороже…
— Это что там такое? — вдруг встрепенулась самая из обеих прозорливая Люлявела. — Смотри! Смотри! Это не Лебедь!
— Может, Кося один носится?
— А кашель где?
С бегущей по воде парочкой обе сталкивались прежде и знали, что кашель Коси не всегда слышался оттуда же, откуда смеялась Моревна. Но это, влекомое водой существо, спешило как-то слишком плавно, совершенно не издавая звуков, не сверкая чешуей и даже не перебирая плавниками.
— Это ни на что не похоже, — прошептала Шушаваяша.
Существо стремительно приближалось в брызгах и грозило с маху врезаться в борт корабля. Когда оно обнаружило наблюдателей, раздался свист, а потом крик: — С дороги!
Русалки переглянулись. Никакой дороги они не заметили и крика не поняли. Но тут нечто страшное и очень сильное вырвалось из-под пришельца прямо на них. Девчонки отпрыгнули в разные стороны. Нечто пронеслось между ними и со скрежетом стукнулось о задний бортик палубы, а существо, несколько раз кувыркнувшись, наконец, шмякнулось на пол, проскользило тем же путем и упокоилось, зацепившись о какую-то колонну непонятного назначения.
Когда все затихло, Люлявела подползла к странному гостю, вытянула руку и с опаской дотронулась до поверженного пришельца. Ни хвоста, ни плавников на нем не оказалось, зато вытянулись две худющие ноги с огромными ступнями, намного длиннее и грубее, чем у Моревны.
— Оно живое, — прошептала Вела.
Шушаваяшу как раз гораздо сильнее заинтересовало то, что проскочило через всю палубу. Русалка со страхом прикоснулась к предмету, чуть осмелев, пощупала твердое и холодное, затем, окончательно справившись с испугом, схватила обеими руками и не без торжества подняла над головой.
— А это нет, просто доска, — объявила она подруге. — Смотри, овальная и толстая, гладкая, но все же просто доска.
Люлявела взглянула в направлении вытянутых рук подруги. Лично у нее предмет интереса не вызвал, поэтому Вела быстро вернулась к собственной находке. Шушаваяша, отшвырнув доску обратно, снова ощутила мощный толчок в грудь. Она снова не уяснила, что это было, но на всякий случай метнулась к безжизненно распростертому пареньку. Какое-то короткое время девчонки рассматривали прибывшего. Лицо его было бледным, глаза оставались закрытыми. Русалочки стали тормошить потерпевшего крушение. Они как-то видели, как на проплывавшем мимо корабле матросы оживляли упавшего за борт человека. Люля втихаря давно мечтала тот способ на ком-нибудь опробовать. Вот и ей выпало жалаемое. Первым долгом, паренька, не жалея сил, оттрескали по щекам. Не помогло. Получалось, теперь самое время наклониться личиком поближе к его губам и дотрагиваться до чужого, к тому же мальчишеского рта своими ротиками.
— Не буду я с ним целоваться, — заартачилась Шушаваяша.
— А я буду, — обрадовалась Люлявела. — Давно хотела попробовать, что за поцелуи такие.
Шушаваяша поняла, что поступила опрометчиво и пошла на попятную: — Ладно, тогда и я тоже, только ты первая.
Она смотрела, как подружка, улыбаясь, перебрасывает кудряшками от одного плеча к другому, а затем, игриво облизнув губку, приближает к мальчишке голову. Что-то, уже не мощное, а острое кольнуло русалочку в груди. Шуша невольно определила, что, вероятно, это чувство была зависть.
Люлявела тем временем не спешила оторваться, возила и возила своим приятным личиком (а смотреть на это крупным планом Шуша постеснялась) по бледной рожице… Стало понятно, что занятие ей нравилось. Гостя, однако, это ничуть не оживило.
— Эй, эй, не увлекайся! — Шушаваяша дернула прядь волос, слишком откровенно упавшую на плечо мальчишки. — Ты что там, сама уже влюбилась?
Люлявела даже не стала отмахиваться, тем более, отрываться от захватившего ее упражнения. Она-то сразу определила, что жертва аварии, давно пришедши в себя, нарочно не подает признаков жизни, продлевая прикрытыми ресницами завлекательный метод спасения утопающих.
Шушаваяша вернулась к доске, пытаясь не думать о поцелуях, которыми так позорно сама себя же обделила.
— Подумаешь, мальчишка, — бормотала русалка. — Эта штуковина гораздо интереснее, — она недоуменно повертела доску в руках, рассматривая и снова ощупывая. — Только непонятно, для чего она… И кто такую сделал…
Последний вопрос Шуша, сама того не заметив, произнесла громче.
— Что тут непонятного, — недовольно произнес решивший все-таки очнуться утопленник. Он уже понял, что поцелуев от второй девчонки не дождется, и только косил раскрывшимися глазами в ее сторону.
Наконец, резко отмахнувшись от Люлявелы, что немножко подбодрило ее подругу, мальчишка резво поднялся на локтях и признался: — Я и сделал. И изобрел тоже я.
— Ожил! Ожил! — обрадовалась Люлявела. — Я его оживила!
— Ничего подобного, — возразил паренек. — С чего бы мне тонуть… — Он смутился и добавил: — То есть, благодарю, конечно…
— Еще как ты утоп, — запальчиво отозвалась Люлявела. — То есть, не за что, обращайся.
— Да нет, — досадливо парировал гость. — Я спокойно живу и в воде, и на воздухе… У меня папа — морской витязь из Игорей, а мама — богатырша из Слав.
— А чего ж тогда?
— Да просто башкой приложился… Слегка… Знаете, какая скорость у серфинга? — Пришелец улыбнулся. Лицо его преображалось с каждым взмахом длинных изогнутых ресниц, а улыбка осветила особенной теплотой. Шушаваяша отметила еще темный цвет огромных бархатных очей. — Ужас, а не скорость! — Гость улыбнулся еще шире. Стало понятно, что один из зубов со щербинкой, но парнишку это почему-то не портило, а даже напротив, придавало ему особый шарм. — Я и помыслить не мог, что так увлечет… — Он помотал головой. — Впрочем, я рад, что познакомился… А то эта Лелька так уже обрыдла со своей агрессией… А где это я? Вы мне не снитесь? — Он стал обводить девчонок взглядом и вздрогнул, отметив хвосты. — А вы кто? Русалки? — Юноша пораженно воскликнул: — Лампочки разноцветные! — Он во все глаза рассматривал Шушу. — Самые настоящие русалки? — Голос изобретателя изломился в восторге. — Не может быть!
— Как так — не может быть? — возмутились девочки. — Это тебя не может быть! А мы есть! Самые настоящие. Чего это нас не может быть?
— Ой, извините, — гость тут же взял назад. — Я не хотел вас обидеть, просто никогда не видел живых русалок.
— А каких видел? Мертвых?
— Да вообще никаких не видел… Думал, только в сказках встречаются.
Наконец, парнишка вспомнил представиться: — Меня зовут Жидимир.
Обе в голос прыснули: — Что еще за имечко?
— Не знаю, — голос мальчишки снова сломался, только на сей раз совсем от других эмоций. — Но столько уже из-за нестандартного имени натерпелся — опять же Лелька— гадюка всех против меня настраивает — специально доску изобрел, чтоб свалить чем подальше с недружественного острова…
— Да ладно тебе, — смягчилась Шушаваяша, а Люлявела подхватила: — Мало ли имен чудных… Лелька тоже какое-то глупое.
— Чего это имя глупое? — Как будто обиделся новый знакомец. — Это сама она дура! А вас как зовут?
Шуша, придав своему голоску максимум безразличия, небрежно поинтересовалась, проигнорировав вопрос: — Красивая?
— Кто? — удивился парень. — Лелька-то? Ну уж нет! — Он как будто призадумался, а потом, словно нехотя, выдавил: — А может, и есть в ней что-то такое…
Девчонка снова почувствовала было укол ревности, но гость прибавил: — Да ну ее к ляду! Было бы, на кого время тратить… Так вас как зовут?
Русалки, наконец, представились, а после поинтересовались, куда же он теперь. Обеих непонятно взволновало, кто он такой, этот ляд, но спросить почему-то постеснялись.
Жидимир пожал плечами: — Понятия не имею. Может, еще и вернусь… Ерунда это все. Я вообще на руки мастер, вот еще дудку сочинил. — Он молниеносно выхватил откуда-то из-под подмышки маленький предмет и сунул себе в рот.
Раздалась мелодия, переливами похожая на воду. Девчонки слушали, очарованно вздыхая и в такт помахивая хвостами. Шушаваяша про себя уже проклинала тот момент, когда отказалась оживлять гостя поцелуями, в отличие от счастливицы Люлявелы. Та же ревниво отмечала каждый взгляд парнишки, упавший вроде бы ненароком на подружку.
— Это же я его оживила, — мысленно упрекала она неблагодарного пришельца. — Ну, я ему покажу!
Русалочка изогнула талию в танце. Вторая последовала ее примеру. Жидимир ухмыльнулся в свою трубку и стал ускорять темп, подрыгивая худосочными мужскими бедрами. Когда веселье достигло апогея, мальчишка топнул ногой и заглох, торжествующе задрав вверх музыкальный инструмент. Девчонки так и повалились животиками на пол. Устали.
— А я перед побегом человека одного видал под дубом, — как ни в чем ни бывало, похвастался музыкант.
— Подумаешь, невидаль, — отозвались русалки.
— Сам по себе факт, конечно, ничего особенного не представляет, — согласился Жидимир, — Да только человек этот возник под дубом из ничего. Вот, представляете? Не было там никого, и вдруг он сидит.
Девчонки переглянулись, пожимая плечиками.
— Весь черный! — С торжеством преподносимого сюрприза сообщил Жидимир. — Не только волосы, но и все лицо, и руки, — вот черный, почти, как моя доска для серфинга.
Русалочки снова переглянулись, и снова выразили свои эмоции плечиками, но на этот раз Вела сочла нужным поведать: — Подумаешь, черный человек! Мы вон каких только не видывали. На разных землях и люди выглядят по-разному. При этом не только всяких цветов, но и разного роста, есть худющие, есть вот такущие, — она широко раскинула руки. — И одежды у них разные, есть и вовсе голые, почти как мы, только мы одеты в свои волосы да ожерелья из ракушек, а они, бесстыжие, — в одни ожерелья, да и то, непонятно из чего.
— Да ну? — Не поверил Жидимир.
— Вот тебе и ну, — отозвалась Шушаваяша. — И черных видели. Ну, белых, конечно, а еще коричневых, а бывают даже вот такие, — она приложила ручки к вискам, натягивая пальчиками кожу: — У которых вместо глаз щелочки, а глаза все одно оттуда поблескивают.
— Серьезно? — Жидимир удивился. — Интересно… Вот лампочки разноцветные! — Он надолго задумался. — Почему это так? — Тон его сделался странным, видно, загадка поразила гостя, дальше он заговорил чуть ли не шепотом: — Это природа сделала или какой творец постарался? Зачем? Есть в том великий замысел или само так произошло?
— Понятия не имею, — сказала Люля. — Как-то так получилось, значится, зависит от острова.
— А на одном из них, — добавила Шуша, пропустив философию сквозь локоны, — людей самих не застали, зато по всему берегу торчат разбросанные мертвяки, огромные, страшные, головы квадратные!
— Показать можете?
— Ладно.
— Далеко это? — Парнишка замолчал, что-то мысленно прикидывая. — Впрочем, доска скорее всего, домчит… Только надо к ней придумать… — Размышлял он, впрочем, недолго. — Понял! Надо пришлепать такой черный ящичек, а в нем двигатель… с моторчиком… — изобретатель принял загадочный вид. — чтобы всех троих… С гиком… — Жидимир печально улыбнулся: — Все же, почему люди такие разные? И каким образом их внешние различия зависят от мест обитания? Я теперь спать не смогу, пока не разберусь.
Русалки, переглянувшись, дружно прыснули, настолько чудной показалась им эта изобретательская речь.
— Чего ржете? — Придумщик сначала удивился, а потом фыркнул за компанию. — Думаете, никакой корреляции?
Все трое, переглянувшись, дружно расхохотались. Парень, отсмеявшись, счел нужным пояснить: — Вот наших пап, Игорей, сотворили очень похожими, почти не различить, считая, вероятно, что красота однотипна. Все, один в одного, крепкие, большие, атлеты, волосы русы, глаза голубые… Наших мам, Слав, тоже творили как-то одинаково: ростом поменьше Игорей, фигурами повыпуклее, но все равно всех крепких, говорливых, большеглазых, тоже светлых ликами да косами… Варвара, Кощеева дочь, лицом и вовсе другая… — Он призадумался прежде, чем добавить: — А у меня кудри темные… Глаза коричневые… Но кожа почти светлая… А у вас лица вообще разные… — Жидимир внимательно осмотрел обеих, да только Шуше показалось почему-то, что взглядом на ней мальчишка задержался дольше.
* * *
Куся, попросив чуток вольной, отстал от строя. Русалочьи хвосты, превратившись в самое настоящее наваждение, не давали ему покоя. То чудилась беззаботная улыбка Илариапы, превращавшаяся в тоску, а затем в упрек. То застила глаза горькая обида. Богатырь чувствовал усталось, вызывавшую хандру и странные размышления по поводу напрасно прожитой жизни. Лезть к друзьям, тем более, к Славам, Кощею или Яге, со своими тягостными вопросами о причинах и смысле существования, бедняга не отваживался, только корил себя за бесцельно умыкнувшее время. Он методически прочесывал морское пространство в поисках исчезнувшей жены и полузабытой дочери, но шальные русалки, пожалуй, от богатыря прятались.
Однажды отчаявшийся Игорь-34 даже попробовал увязаться за Ледой, каковую не без оснований подозревал в связи со “своими девочками”— так он теперь называл обеих.
Но неугомонная Моревна, как будто распознав слежку, с треском сгинула, чтобы возникнуть в недосягаемом для шпионов расстоянии. Только смех Лебеди он и слышал, а
угнаться за ней, как ни старался, не вышло.
Сунулся было с проблемами к Игорю-0; и, разумеется, тот, великий генерал, в ответ, не задумываясь, напомнил: — А я не предупреждал? Приказывал даже девчонку не трогать.
Чем возразишь? Куся промолчал, да Игорь, который Горе, откуда-то ввязался со своими мрачными шуточками, не поймешь, смеяться над ними или как-раз наоборот, сесть, куда попало да зарыдать.
Оставалось одно: обвинять во всем Илариапу. И то верно, с чего она тогда взяла и смылась, причем бесследно, причем потомство с собой умыкнула. А мужу что? Еще Горе проклятый все вокруг ошивается, все укалывает, все как-то больно, как-то по особому изощренно… Как будто легче ему становится от того, что ранит товарища.
Наконец, подрались с подлецом. Леда с Косей разнимали вспышками, еще Леха леший на лихо приперся со своей кикиморской командой. Те давай хохотать, потом щекотать и всячески разжигать, короче, вызвал к себе богатырей в лабораторию сам Кощей. Леший же надавал женам зуботычин, да и удалился восвояси, в дикую непроходимую чащу, сопровождаемый побитым гаремом.
Перво-наперво Костюша отчитал Горе, пригрозил суровым наказанием, если еще раз спровоцирует на драку. Тот надулся, начал оправдываться, в смысле, не провоцировал он, а потом, ничтоже сумняшеся, затянул любимую песню, почему это несчастный горемыка, за все в ответе, да с чего его каждый норовит обидеть, что он, хуже всех, что ли, в самом деле. Кощей совсем взгрустнул и смягчился: — Знаю я твое лихо, Игорек, видно такая твоя судьба. Да только, коль другому зло принесешь, отвечать еще и за новое зло придется. Оставь это дело, тебе же облегчение выйдет.
Бедняга, отмеченный вредной судьбиной, понял одно: все против него, а тогда надулся еще сильнее, правда, от Куси пообещал отстать.
Кощей отпустил его с Невом, владыкой морским, а Игоря-34 стал расспрашивать, отчего таким смурным заделался, невесел, груб, обаяние свое растерял…
— Как бросила меня моя… Еще дитё с собой умыкнула… — Пожаловался Куся.
— Да, — согласился Костюша. — Нехорошо вышло. Но ты должен понимать: баба от хорошего не сбежит, даже самая су… э… суровая. А ты все же подумай, вдруг и ты сыграл в событиях какую-то роль.
— Что же получается, один я во всем виноват? — С обидой спросил воин.
— Самая беда приходит, знаешь когда? — Отвечал вопросом ученый.
— Когда Игори со Славами дерутся? — Брякнул Куся.
Кощей усмехнулся: — И это тоже, конечно. Негоже мужчине бабу бить…
Куся совсем скис: — Дык я-то что? Я ничего…
— Самое плохое начинается, когда вместо “Что делать!” вопрошают “Кто виноват?”, назидательно сообщил Кощей. — Не стоит тратить время и силы на поиск виновников своих печалей, лучше не медля решать проблемы. — Ученый, скорее всего, забыл, кого поучает. Старика явно понесло. — Иди и подумай хорошенько, что ты сделал не так, как должно, и что необходимо сделать лично тебе, чтобы выйти на правильную развязку ситуации.
— Чаво? — коротко переспросил Игорь-34, обалдевший от длиннющего предложения.
Ученый только рукой махнул: — Думай, как прощение вымолить…
— За что! — Не вытерпел Куся.
— Да хоть за то, что раньше жену с дочкой не нашел… А еще раньше не остановил, когда сгинули…
— Так я же их отыскать не умею… — С горечью признался Игорь-34.
— Ладно, с этим помогу, — обещал Кощей.
* * *
Илариапу терзали сомнения, которые время от времени переходили не то в страх, не то в странный душевный трепет. Дочка запропастилась, неизвестно куда. Бывало, конечно, так и раньше, Шуша и Люля вдруг срывались и уплывали к далеким островам, которых охраняли от чужих громадные каменные страшила… Или прятались в корабле, где со времен чудесного спасения Ляпа живым не угрожали больше никакие ловушки… Или просто носились по волнам в поисках приключений, вроде подводного города, в котором никто не жил, только шныряли взад-вперед шустрые рыбки да неповоротливые каракатицы, Прежде никаких беспокойств за девчонок у родителей не возникало.
Теперь же Ляп, стоило русалочкам скрыться из виду, возникал перед Илариапой с немым укором в глазах, чего ему казалось недостаточно, и он еще начинал покачивать головой с явным отрицанием. Русалку пугало поведение друга, она заплыла как-то в мелкий пролив, скрытый водорослями от внешнего обзора, и теперь большую часть времени пряталась от Ляпа в небольшой лагуне за шумливым водопадиком. Там ее и обнаружила Леда по просьбе Кощея, да и навела на тихое местечко Агамалу.
Только раскинулась Илариапа в теплой водичке, подставляя ладошки под брызги, как сверху обрушился летательный аппарат Бабы-Яги.
Ведро спикировало на плоский камень, а рядом уже вовсю хохотала Моревна.
Русалка вся сжалась при одном воспоминании от злобного взгляда ревнивой старухи, но та, тяжко вздохнув, немедленно покаялась: — Ты зла на меня не держи, да и не гневаться я к тебе пришла. А тогда дурь в башку ударила, — Агамала снова тяжко вздохнула. — Ведала же самцам не верить, подальше от них держаться… И все-таки уболтал, подлец. Вечно они встревают между нами.
Илариапа испуганно посмотрела на Бабу-Ягу и почувствовала сильнейший приступ икотки.
— Да ладно вам, — рассмеялась Леда, — сколько можно… Подумаешь, Черномор.
— В том-то и дело, — поддержала подругу Яга и осторожно погладила русалку по головке, затем рука ее скользнула на плечи.
Русалка, наконец, почувствовала живое тепло. Икотка сначала превратилась в горле в комок холодных водорослей, а потом от горячей Ягийной ладони комок распался на песчинки, растаял и стал выливаться слезами из круглых зеленых глаз. — Я же не умею плакать, — удивилась Илариапа.
— Вот теперь уже умеешь, — ласково возразила старушка. — И поплачь, поплачь, все горе с соленой водичкой уйдет.
Моревна даже хохотать на минутку перестала, правда, хватило ее ненадолго и она сходу взялась за свое.
— Кто-нибудь видел плачущую русалку? — Хмыкнула Леда, но быстро поправилась: — Нет, плачущего русалика, еще лучше.
Заметив, что подруги шуток не разделяют, Лебедь молвила серьезно: — Хлюпая носом, беды не избежишь. Смех — вот от всех бед лучшее лекарство. Тебе худо, а ты смейся — и поглядишь, что будет.
Русалка всхлипнула последний разок и неуверенно растянула губы в улыбке. Агамала ласково кивнула, тогда Илариапа подумала: — Действительно, а с чего это я реву.
Слезы мгновенно испарились. Яга хмыкнула и, повыше задрав голову, подставила злополучный нос под струи воды, между которыми уже резвились солнечные зайчики. Забавная картинка лучика, отскочившего от капельки, клюнувшей Агамалу прямо в ненавистную горбинку, заставила русалку прыснуть. Илариапа снова почувствовала себя молоденькой, беззаботной, безалаберной девчонкой, влюбившей в себя красавца Кусю. Она подставила ярким брызгам лобик, и щечки, и все свое личико, и тогда заметила, что уже не только Моревна, а все трое заливаются звонким смехом.
— Ой, не могу, — простонала Баба-Яга. — Это ж надо, из-за какого-то Куси так страдать…
— А из-за Черномора? — С таким же точно стоном прохохотала русалка.
— Я же говорю, со смехом все несчастья уходят, — довольно подытожила Лебедь. — А вот теперь можно и поразмыслить, что делать с этим придурком, Игорем-34.
— А чего с ним, — ухмыльнулась Агамала. — Пусть себе пахнет своим духом. Да и помиритесь, наконец. Шушку ему свою покажешь — радости-то сколько!
— Ой, — только и молвила бедная мама. Смех как рукой.
— А ты не боись, — поучала старуха. — Он-то сам Кощея просил посодействовать. Мол так мол и так, дочку мечтаю к сердцу прижать, а жену…
Моревна ее перебила, будто по воде рассыпались бубенчики: — И жену к сердцу! И жену к сердцу!
— Как бы не так, — хмыкнула старушенция. — Уж отыщет, куда ее…
— Фу! — со смехом возразила Леда. — К чему мне такие подробности.
Все трое беспорядочно веселились, перебивая друг друга.
* * *
Троица сделалась неразлучной. Жидимир проводил на корабле сутки напролет, мастеря нечто невообразимое. Девчонки даже побаивались неожиданных звуков, будто кто-то скреб когтями по днищу или громко-прегромко жужжало огромное насекомое, или звонко трещал кусачий спрут.
Начал было парень трудиться на острове, в сокрытой от посторонних березовой роще, но ради сближения с лукавыми русалочками решил перенести мастерскую на корабль.
Люля первая сообразила предложить помощь для переброски обструганных досок, из которых юноша планировал сбить свой агрегат. Шуша никак не могла взять в толк, для чего плот им, водным жителям. Поняла это гораздо позже, увидев сооружение в действии. А пока, покусав губы от обиды, что не ей первой пришла в головку эта мысль, а на самом деле, повод все-таки побывать на острове. Пока Жидимир удалился куда-то в чащу за всем, нужным ему для работы, девчонки ждали, рассматривая берег.
А богатыри тут как тут.
— О! А вот и жених, — Люлявела легонько толкнула подругу в бок, кивая на одного из них, уже готовая на дразнилки.
Шушаваяша немедленно узнала того красавца, который когда-то тоскливо глядел ей вслед, и почувствовала тревогу, а больше ничего.
Куся одним рывком возник перед русалками и безошибочно воззрился на Шушу. Все молчали, только Вела нервно поводила плечиками, раздумывая, что бы такое сотворить, чтобы тоже стать видимой, а то и вовсе худо, может, стоит уплыть, что ли… Хотя в глубине души уже начала осознавать: а ведь ее присутствие или исчезновение так и проигнорируют, даже если вниз головой визжать станет. Зато подружку вон как все отмечают, — ревниво подумала Люля и осталась, на том же месте.
Наконец, Игорь-34 спросил Шушу в лоб: — Тебя как зовут?
Бедная девочка размышляла, как бы ответить так, чтобы вроде как шутнуть, но и отвязаться. Ничего в ее головку не приходило, а на поляну, не пойми откуда, выскочила вдруг веснусчатая рыжуха и проорала, прыгая на одной ножке: — А я тебя знаю! А я тебя знаю! Ты Жидимирова невеста!
— Уймись, Лелька, — приказал Куся. — Не то отцу расскажу, что сама за изобретателем бегаешь.
Мелькая всеми своими веснушками так, что пританцовывали рыжие космы, крепкая девчонка задиралась: — А вот и не бегаю, а вот и не бегаю. Невеста! Невеста! Невеста!
Люлявела мрачно показала ей кулак, но Лелька, явно нарываясь, продолжала свое.
— Имечко назови, — снова попросил Игорь-34, сделавшись немного помягче.
— Тебе к чему? — Строго спросила Шуша.
— Надо, раз спрашиваю, — почему-то шепотом ответил Куся, обдавая всех вокруг своим обычным, неожиданно вернувшимся сумасшедшим ароматом.
Ворвавшееся в знакомство бряцание цепи взбудоражило Велу, а Шуша была так увлечена интригой с заинтересованным в ее имени красивым дядькой, что услыхала только громкий кошачий мяв, из которого вырисовалось целое восклицание:
— Эй вы там, у воды, кажись, диверсант летит!
Все дружно задрали головы. Раздался смех Моревны и сама Леда образовалась рядом, а по небу в своей ступе, торопливо руля веслом, приближалась грозная Агамала. Одновременно баба-Яга вовсю честила норовившую обогнать птичку.
— Не бойтесь, девчонки, — прохохотала Лебедь и тут же походя присоветовала: — Главное, держитесь от него подальше, ни за что не доверяйте.
Чем ближе подлетала птичка, тем увеличивалась в размерах, а оказавшись над местом действия, выросла в огромадного глазастого сокола. Сокол притормозил, скребя крылами о невидимую преграду, а затем, оказавшись точно над мордой котяры, ни с того, ни с сего стал падать, как будто в нем неожиданно что-то сломалось. Девчонки зажмурились от страха, что вот-вот на виду у всех расшибется в прах, да еще сметет и зверюгу. Шуша осмотрелась сквозь ресницы, но никакого беспокойства или обыкновенного желания помочь ближнему у зрителей не отметила. Все равнодушно наблюдали летную аварию, только котище шарахнулся и вжался в ствол с воплем “Ну ты, десант воздушный, смотри, куда прешь”, вдобавок отчаянно пугая цепью. Прямо с земли, с того самого места, куда с грохотом брякнулась птица, поднимался, отряхиваясь и отплевываясь от земли да травы, здоровенный детина: румяные, как нарисованные, щеки, пышная желто-белая грива, четко очерченные к вискам черные брови да яркий алый рот.
— Ни дать, ни взять, сынуля Черноморовский, — мрачно проинформировала Агамала, пикируя сбоку. Парню она пригрозила толстой круглой палкой. — Девчонок хоть энтих не трогай!
— Каких? — Уточнил картинный молодец, с заметным интересом зыркая вокруг огромными синими очами. Крякнув, он внезапно единым махом развернулся, во всю прыть помчался куда-то в сторону , а там, шуганув случайную кикимору, безмолвной тенью метнувшуюся прочь, нетерпеливо остановился спиной к свидетелям и широко расставил ноги. Потом дернулся всем телом и тогда уж в несколько прыжков вернулся со вздохом: — Ух, хорошо быть птахой! На кого хошь, опорожняйся. В какую хочешь горницу девичью, залетай.
— Говорю же, диверсант! — не по-кошачьи осклабился Баюн.
— Да ты и здесь не промах, морда бесстыжая, — хмыкнул командный Игорь.
— Что ж сюда через весь окиян нес-то? — Проворчала Яга.
— Вольготно здесь — страсть, как домой рвался, — серьезно ответил молодец.
— Ты что-нибудь понимаешь? — Шепнула подружке Шуша.
— Это в него превратилась птица небесная? — спросила Люлявела вместо ответа. Она вся осветилась восторгом при виде новоприбывшего.
Лелька слегка замедлила прыть и чуток приумолкла, но быстро возобновила прыжки с новой силой, и с новым словцом: — Жених! Жених! Жених!
— А вот и не твой, — отмахнулся новенький и усмехнулся, обнажая крепкие белые зубы.
— Финька! — Взвыл котяра, отлипнув от своего дуба. — Айда сюда! Выпьем да поведаешь о своих похождениях, да за чем летал так долго.
— Ага, ща! — Пообещал сокол и снова ухмыльнулся. Да уж, цену себе он знал, и немалую. — Может, меня прынцесса в своей башне дожидается.
— Так она тебя сколько уж веков дожидается! — Отвечал котище. — Подождет еще… А я тут от любопытства лопаюсь.
— Авось, цел останешься, — пробурчал Финька. — Волчара прискакал небось?
— Давеча приплыл, — сообщил кот. — Черепушки теперь только и не хватает.
— Ну да, — согласился беловолосый. — Ничего, глядишь — и череп отыщем.
— Можно подумать, после этого летать на свои подвиги прекратишь, — насмешливо заметил командный Игорь.
— Прямо так тебе энта зараза тут и останется, — усомнилась баба-Яга.
— Бедная принцесса, — вздохнула Леда и немедленно расхохоталась. — Нет, подумать только, что творит этот Финист, — обращаясь ни к кому и ко всем сразу, Лебедь заливалась одобрительным смехом..
— Самец! Сам играю — сам пою, — тут же поддержала подругу Агамала. — Девиц невинных сам соблазняет, потом сам прокурорствует, обвиняет во всех смертных, и сам же судит. И каждой выносит один и тот же приговор: — Бродяжничество в железных башмаках, пока девять пар не износит. — Баба-Яга задохнулась в гневе, — Даже Черномор до такого не додумался.
— Так сами виноваты! Дурой набитой не будь, — немедленно нашелся Финист. — И нечего каждому доверять, будь он хоть даже красавец, как я… Вот и учу их уму-разуму.
— Тоже мне, Эпикур, — вставил нулевой Игорь.
— А Василису тоже учишь? — Агамала с громким стуком швырнула весло об пол своего летательного средства, руки в боки да давай причитать: — Бедную прынцессу до того довел, что в лягушачьей шкурке из башни, куда глаза глядят, ускакала, и что же? На краю света разыскал. Вернул в тюрьму, а шкурку спалил: так, мол и сиди тут, раз такая умная, дожидайся, пока нагуляюсь. А до той поры никому другому ни-ни! Ни в какую не доставайся. Говорю же, самец… Сам не гам и другому не дам!
— Тоже мне, Отелла, — ухмыльнулся командир.
А баба-Яга плюнула с остервенением, да и подытожила: — У, сволочь загуленная! Так бы и прокляла, да Василису Премудрую жалко потом за импотента отдавать. Хотя, — она призадумалась: — чем этакий сексогольный подлюга с дурными привычками да бесконечными упреками, может, одной оно и лучше…
— Не обращай внимания, — тихонько сказал Куся только Шуше. — Это она всех мужчин ненавидит. За то и жену мою от меня увела. А ты вот мне дочь мою, Шушечку, напоминаешь. Так как говоришь, нарекли тебя? Отца свого знаешь?
— Шушаваяша я, — тоскливо призналась русалочка. — Отца никогда не видала.
— Значит, я не ошибся, точно почуял, — с гордостью прошептал Игорь-34 и, неожиданно для самого себя, засюсюкал, запричитал по-бабски. — Доченька моя любимая, наконец, нашел тебя, кровинку мою.
Агамала прервала семейную идиллию, первым долгом выставив по фиге в каждой руке, а в завершение, выплюхнув целую серию громких плевков, чтобы не сглазить, и при этом все-таки выразить свое отношение.
Шуша никак не могла сообразить, радоваться обороту событий или печалиться, что ослушалась матери. Глянула было на подружку, но та взволнованно поедала Финиста глазами и ни до кого другого ей больше дела не было.
Сокол же, опять-таки не замечая Люлявелу, с интересом рассматривал Шушаваяшу.
— Даже думать не моги! — прошипела вездесущая баба-Яга.
А Люля вдруг почувствовала глухую обиду. В головке русалочки прочно угнездился неприятный вопрос: — И чего это они все в ней находят? Чем я хуже?
Но только не успела девчонка озвучить сомнения вслух. Подружка не выдержала такого внимания. Вдруг, обалдело мотнув головкой, Шушка ринулась в волны.
Вела сначала было двинулась за ней, а потом подумала: — Ну и пусть. А зато я Жидимира дождусь.
А еще потом ее запоздало кольнуло: — Точь-в-точь, как та прынцесса… Нетушки… Чуть повременю и забуду… Подумаешь, изобретатель на руки мастер.
Люлявела еще разок окинула долгим, но уже без особого восторга взглядом залетного Финиста: — Ну и красавчик… Ну и сокол… А как втюришься, как та несчастная прынцесса, так не только в лягушачью шкурку — акуле в зубы нырнешь… Не-е-е-т уж, мне такое счастье не нужно… Вот пусть сама, — она злорадно глянула вслед Шуше, — сама пускай и отдувается… — она даже не заметила, как последние слова все-таки пробормотала вслух.
Куся бесцеремонно вторгся в ее размышления странным вопросом: — А ты-то чья?
Люля покраснела: — Тебе какое дело?
— А если вдруг тоже моя? — Куся явно взволновался. — Отец твой кто?
— Л-ляп, — юная русалочка даже вздрогнула от такого напора.
— Так это что же получается? — Бедный Куся растревожился еще больше. — Женился на моей все-таки? С дочкой взял, гад морской? — Куся кивнул в ту сторону, куда удалилась Шушаваяша. — Сестра твоя, выходит?
— Ничего не выходит, — Вела даже обиделась от такого необычного внимания. — И никакая не сестра… Я сама по себе, Шушка сама по себе.
— Шушечка моя, — порадовался Игорь-34. — Нашлась, девочка. А мама ейная одна? Или… — Куся весь содрогнулся от мысли, что Илариапа могла сблизиться с другим. — Шибко скучаю по любови моей.
— Не пойму я, чего хотите, дяденька, — плаксивым басом сообщила Люля.
— Дурень! — ругнулась так и не вылезшая из своего ведра баба-Яга. — Нет бы, разыскать свою, броситься в ножки… в хвост… тьфу! повиниться, в общем, так он снова к молодой девке пристал.
— Да не нужна мне эта девка! Я же не знал, вдруг тоже моя… Да где же мне жену искать-то! — так и вышел из себя Куся. — Когда она от меня хоронится! Намекнула бы лучше, куда бросаться хоть, в какую сторону.
— Ладно, провожу, — звонко рассмеялась Леда.
Люлявела тоскливо поглядела в ту сторону, куда похожими на взлеты прыжками устремился красавчик сокол Финист, затем ринулась в волны. В хорошенькой головке русалочки прочно засела обида на всех мужчин в мире, не оценивших ни ее, Велькиной красоты, ни стараний не быть невидимкой. А в сердце бушевали страшные эмоции к этой… подлой разлучнице, отнявшей все мужское внимание…
— А еще лучшая подружка, называется, — на плаву бурчала себе под нос оскорбленная в лучших чувствах русалочка… — И ничего я никому не завидую, — мысленно уговаривала сама себя. — Я же вообще не завистливая… — вздыхала девчонка, разглядывая свое отражение в воде. — Вон какие у меня красивые пышные кудри… И милый вздернутый носик… И сочные тугие губки… И смышленые глазки… Совсем не то, что у проклятой Шушки… — Люля сама себе улыбнулась и пришла, наконец, к выводам, что подружка знает какой-то тайный метод завлекать обманом, а все эти… Жидимиры… Финисты… Да они просто дураки, не понимают своего настоящего счастья и ну их к кикиморам, или кто там еще водится у них дикой чаще… Ей на них на всех брызгать фонтаном, вот! Вон сколько русаликов плавает в океане! И ничуть не хуже всех этих Игорей… А зато… — Вела победно усмехнулась. — А зато у меня будут чистокровные русалки, а не какие-нибудь полукровки! Вот вам всем!
* * *
Тем временем, Илариапа, вняв советам подруг (“Пора все рассказать, по-матерински, ласково” — Моревна, “пока эта зараза Баюн не доложил” — Агамала), решилась.
Но Шушаваяша снова нигде не отыскивалась, ни поблизости, ни даже на излюбленном корабле… И встревоженная мать отважилась направиться к острову.
По мере приближения к зеленой травке и любимому дубу, русалка чувствовала, как теплеет душа, которую покидают дурные мысли.
И, конечно, первым, кто выстроился перед ней со своим благоуханием и широкой белозубой улыбкой, оказался Игорь-34.
— Айда на дерево? — Влюбленно предложил Куся, словно и не было долгой разлуки.
Илариапа стала поводить плечиками, не в силах сдержать ответной улыбки, пока он, пружиня от нетерпения, ожидал согласия.
— Так не до глупостей, — чинно заявила, наконец, русалка.
— Чаго? — Витязь одной ногой уже был на берегу, а жену, притягивал к себе, крепко вцепившись в ее руку левой рукой, правой же незаметно ухватился за талию, подминая к себе поближе.
— Шушаваяша уплыла куда-то, не знаю, куда.
— Да с Жидимиром она, — успокоил Куся. — Чего теперь-то…
— С ке-ем?
— Изобретатель наш, — хохотнул беспечный папаша. — Этот из любой волны сухим выскочит.
А тут и Леда подоспела с хохотом: — Ну, наконец-то!
— Ага! — торжествующе провозгласил Баюн. — Вернулась! Вот и правильно. А дочка-то твоя тю-тю!
Илариапа икнула.
— Дело молодое! — орал котяра. — Я и сам когда-то исчезал, только ищи… Молодец, наш Жидимир, по моим стопам…
— Тьфу на тебя, — из своей ступы замахивалась веслом баба-Яга.
Русалка поняла, что вернулась домой. Но не успела она, как следует, порадоваться, как вдруг услыхала отдаленное громыхание и испугалась, потому что Жидимир Жидимиром, но плыви знай, что там так страшно грохочет, и не с Шушей ли беда.
Моревна напряглась, вслушиваясь.
— Да нет, — Агамала пригорюнилась. — Это всего лишь потомки… Бахчисарай берут… В миллион две тыщи сто сорок седьмой раз, поди… Фонтан им тамошний приглянулся… Спрашивается, зачем им тот фонтан? Портки стирать? Так они сроду только мозоли свои стирают… А фонтан позарез, видите ли, понадобился… Лишь бы своими ржавыми шеломами чужой водицы хлебнуть…
— Или помочиться, — расхохоталась Леда.
— В смысле, загадить? — уточнила баба-Яга.
— В смысле, покупаться…
Яга с сомнением поджала губы и еще головой покачала.
— Ну, террористы бестолковые! — заливалась Моревна, — Сказано же, не про вас фонтан.
— На русские штыки! — Проорал Баюн, тоже, наконец, услыхавший грохот. — За царя-батюшку!
— Тьфу на тебя, — как всегда, отплевалась баба-Яга.
— Чаго? — Богатырь, похоже, забеспокоился. — Призывают?
— А ты не высовывайся, — посоветовал командир, как раз собравший свой полк для серьезной беседы. — Пока этот мир до нас не добрался.
— У нас и без их мира кошара смердит, — проворчала Агамала.
— А то отметелим, — встрепенулся Куся. — Я готов.
— Всегда готов! — Баюн рвался в бой, полный решимости. — Цепь только снимите!
— Погодите, — попросила Моревна. — Кощею доложу. — Лебедь коротким движением очертила свою сферу связи.
Кощей знакомо захрипел: — Да и пусть их… А откуда терроризм? — Отметив Илариапу, ученый удовлетворительно кивнул: — Вот и молодец. Вот и правильно. — А ты, Леда, главное, за детьми следи.
— Откуда, откуда, — шипела Яга. — А оттуда же… Все поэт этот ваш… Где шовинизьма, там патриотизьма, ну и терроризьма мировая тут как тут, а как же… Сперва Бахчисарай, после окна в мир с видом на море, а там уж и “вся земля у нас под ногами”…
— Космополитка безродная, — беззлобно прокомментировал котяра.
— Чаго? — Переспросил раздосадованный Куся. Не так он представлял себе свидание с женушкой. Все грезился ему русалочий хвост на ветвях зеленого дуба.
— Как, кстати, ребята? — Осведомился Кощей.
— Плывут, — загадочно ответила Моревна. — Ищут.
— Ну да, молодцы, — прокашлял ученый. — Ну и мозги у нашего Жидимира! Обзавидуешься. Да и у вас, — он выразительно глянул на Игоря-34, прилипшего к Илариапе, дите что надо получилось, сам такого не ожидал.
* * *
Бывало, юные русалки гоняли наперегонки, резвились на скорость, но такое?!
Прежде всех на палубу взбежал волчара, на спине которого Жидимир укрепил короб с непонятными предметами на крыше. Внутри этого короба тоже что-то лязгало и скрежетало, только посвящать кого-то в детали никто не счел нужным. Отряхнувшись после заплыва от берега до корабля, Бурый фыркал и всем своим видом показывал необходимость своего участия в деле. Волк с хозяйским выражением морды внимательно осмотрел место действия, кивнул и лег, пока изобретатель разгружал его ношу. Все, находившееся на крыше короба, мгновенно образовало маленький завал поблизости от… непонятно чего. Бурый терпеливо дождался момента освобождения своей спины и тут же брякнулся на все сразу, ухитрившись как-то еще уложить на самую верхотуру завала мохнатую голову,
Шушаваяша спервоначалу забоялась даже влезать на несуразное сооружение целиком, только облокачивалась, пробуя возможности. Тем более, Вела пропала и не хотела отыскиваться. Шуша искала, звала, допытывалась у Ляпа, пока, наконец, не нашла подружку в уединении с Плюхлюпом, юным смешным русаликом, которого раньше чурались… А теперь вот Люля фыркнула, откинув за плечи волосы, метнулась подальше от Шуши да только искры из хвоста сверкнули и исчезли. Стало ясно, что дружба врозь… И всего-навсего из-за каких-то противных мальчишек… Больно кому-то, кроме Вельки, нужен дурацкий Плюхлюп…
А вот, когда Жидимир торжественно крутанул непонятно-что в непонятно-чем, а сверху еще странным образом крутилось колесо на краюшке, да еще как штуковина та вдруг взвыла, хорошенько тряхнув всю конструкцию, а потом перешла на равномерное жужжание, тут-то русалочка так и села на хвост — и в воду, а вся махина, вместе с юношей, скакнула, шустро сорвалась с места и умыкнула наездников. Шуша изумленно завертелась на месте, да так и кружилась, пока не услыхала жужжание снова. Потом раздался волчий лай, ознаменовавший возвращение плота, на коем с широкой улыбкой приплясывал от восторга изобретатель, призывая подружку разделить восхищение.
Русалочка решилась, и никогда позднее о том не пожалела, а заодно вняла в толк, зачем им, водным, особенно самой жительнице морских глубин, плавательное средство.
Жидимир назвал свою придумку, все это непонятно-что, двигателем, который преображал какую-то там энергию от солнца в силы какой-то там механики, а вот эта-то мощь и несла плот с сумасшедшей скоростью. Увлеченный юноша мог еще долго объяснять про какую-то там инерцию и Нев князь морской знает что, но девчонка вся втянулась в гонку и решила, что до сих пор ее никогда ничего не захватывало так, как вот эта сумасшедшая поездка с аккомпанементом волчьего то лая, то фырканья.
Русалка уже видела всю дорогу прежде, но с Люлей ее не охватывал такой восторг, такое счастье, такая любовь ко всему в море, такая сумасшедшая бесшабашность, — все, что она испытывала сейчас с Жидимиром. Девчонка заглядывалась в его глаза, охваченные теми же чувствами, которые переполнили всю ее суть. Даже во время недолгих остановок, когда немного отдыхали эмоции, Шуша и Мир, как сама же его и прозвала покороче, абсолютно разделяли впечатления и мнения друг друга. И причем тут какая-то глупая кинетика-генетика.
Еще на полпути наткнулись на чуднУю круглую деревянную махину, стянутую по ширине железными обручами. Верх был плоским, с малюсенькими, едва заметными дырочками. Громадина не плавала, а просто болталась на поверхности, куда понесет. И явно норовила перевернуться дырочками в воду. Изнутри рвался наружу уже не плач, а рев младенца. Ласковый женский голос пытался его успокоить.
— Ой, — сказала Шушаваяша.
Мир остановил свой корабль и повернул бочку, чтобы дырочки ближе к небу.
— Тише, тише, пожалуйста, — попросил женский голос. — Маленький Гвидон плачет.
— Ой, — повторила русалка. — А это у вас такой плот?
— Плот, — горько повторил женский голос. — Муж мой на деле проявил свою большую любовь ко мне… Впихнул с новорожденным в бочку — и катись по ветру…
— Сейчас, сейчас, — пообещал Жидимир. — У меня тут на всякий пожарный флюгерок имеется… Не брать же вас на буксир…
— И какой-такой пожар в воде? — Недоумевала Шуша, но про себя, а вслух только удивленно и взглянула на друга.
— Нет-нет, пожалуйста, не надо на буксир, — молвила незнакомка измученно. — Устали мы на волнах качаться. На солнышко бы, да на травку зеленую… Водички бы родниковой… Холодненькой… — заключенная всхлипнула. — Вот она, любовь царя Салтана! — Тон бедняжки изменился, копируя, видимо, того самого царя: — Роди мне мальчика, роди мне девочку… — В голосе говорившей сквозила горечь: — A как родила первенца, так и не глянул на моего красавца, своего же наследника. — Она чуть помолчала, будто бы собираясь с силами для продолжения сказа: — Сам обещал, словно Елисей-царевич из легенды, даже в хрустальном гробу целовать, чтоб с того света вернуть, и сам же страшной смертью умерщвляет… — Несчастная женщина всплакнула. — Отговаривала маменька над сказками красивыми вздыхать, мол не верь властелинам, освой себе нужную профессию, да поварихой хотя бы… или рукодельницей… на сестриц хоть погляди… — Тон рассказчицы сменился на полупрезрительный. — Ага! Вечно мне их в пример ставили! Всегда они мастерицы, я недотепа. — Она сильно хлюпнула носом и продолжала, явно передразнивая мать. — Найди себе хорошего хозяйственного парня, чтоб не пил и не бил, а все остальное само подойдет… Не витай в облаках… Ага! Не-е-ет, не послушала, мол, нечего советовать, сама взрослая, сама разберусь, начиталась про Елисея, — девичий голос сорвался на истерический смех: — не сообразила, дуреха, что раз человек с ветром общается да с месяцем, а после долго долбится башкой об гроб, то спрашивается: кому потом нужен такой придурок, еще ударенный на всю голову… А я дуреха, позарилась на пустую сказочную романтику да легкую красивую жизнь… Рожать удумала… Получай же благодарность! Вот она, царская привязанность!
— Какой ужас, — прошептала Шушаваяша.
Мир, наконец, выгреб из охраняемых Бурым завалов очередное не-пойми-чего с красненьким флажком на верхушке и торжественно задрал было в вытянутой руке с чуднЫм возгласом “Эврика!”. Нахваставшись всласть, парень прикрепил флажок на плоскость с дырочками.
— Я установил электронный флюгер, — сообщил изобретатель. Волк одобрительно тявкнул. — Он вас быстренько доставит к нашему берегу. — Мир с гордостью оглядел новшество на бочке. (Бурый гавкнул в том же направлении, перевел взор в сторону берега и фыркнул.) — Когда ощутите твердую землю, кричите в оба голоса. Кто-то непременно заметит и освободит вас. У нас там как раз именно князя-то и не достает.
— Благодарю вас, милый человек, — сказала бочка, качнувшись флажком в сторону Лукоморья.
* * *
Дальше уже без происшествий домчали до гигантских мертвяков… А, по мнению путешественников, даже чересчур проворно, ведь не успели, как следует, насладиться быстрой ездой. Слишком уж мало времени прошло, а далеко впереди уже возникли черные точки, которые, по мере приближения, стремительно увеличивались в размерах, пока, наконец, не превратились в окаменевших истуканов.
На берегу, то возникая из ниоткуда, то исчезая в никуда, нетерпеливо дожидался Кося. Завидев путешественников, он прокашлялся: — Ну, наконец-то! Где это вы подзадержались? Долгонько вас высматриваю, только подглядывать не хотел.
Бурый, сломя голову, понесся на сушу. Вокруг мертвяков, наконец-то, порезвился, у каждого сделав короткую остановку, чтобы задрать лапу. Отметив таким образом всех, волк вернулся и снова сел на короб, внимательно наблюдая за действием, чтобы случайно ничего не пропустить.
Шушаваяша поняла, что у нее начинается икотка… ну точь-в-точь, вроде маминой.
— Моаи! — Кося кивнул в сторону хозяев острова. Те зловеще бычились, по пояс окопавшись в земле, и каждый из них был страшнее другого. — Добро пожаловать на Рапа-Нуи. Черепушку-то я давно отследил, да ведь сам ухватить не способен… Волчаре туда не пролезть (Бурый фыркнул, не то соглашаясь, не то протестуя). Финисту, если и долетит, с хрусталем оттуда не выбраться, не ровен час птичьи лапки выронят, вот и пришлось Кощею решиться на комбинацию с вашим участием. Особенно на этих несчастных остатках великой цивилизации Му делать нечего, разве лишь раздобыть несчастный череп со дна потухшего вулкана.
— Погоди, — пробормотал Мир. — Выходит, это Кощей нас сюда за черепом и наладил? А я-то думал, сам отважился на приключения… Ну не дурак ли…
— Какой же ты дурак? — возразил Кося. — Раз сам Кощей тебе доверился? Кто еще из наших мог бы соорудить такой крейсер! Увидишь, тебе еще и остальные поручат искать.
— Какие остальные? — удивился парнишка. — Разве хрустальных человеков больше одного?
— Да нет, — прокашлял Кося. — Весь человек один, но черепов к нему прилагается всего тринадцать. Каждый несет какие-то детали, а вот все вместе…
— Какие детали? — Жидимир не на шутку оживился. — Получается, черепа это просто внешний вид, а на самом деле, — хранилища информации? По временным периодам? Или по разным точкам пространства? А для чего тогда все остальное? Вроде твердой памяти?
— Видишь, а говоришь, дурак… Не знаю, для чего черепов столько и как все вместе работает. По всей вероятности, в каждом что-то свое… А точно ничего неизвестно, — ответил Кося. — Возможно, и дублируют друг друга, мало ли чего за миллионы лет произойдет… Тогда и хардов больше одного… Как соберем вместе — все и прояснится.
Глаза юноши разгорелись, сам он затих в размышлениях.
— Их надо по очереди насаживать на шею, тогда и разговорятся, — сообщила копия Кощея. — Сперва поглядим, что в этом, а там дальше отыщем и остальные.
— Допустим, — задумчиво рассуждал Мир. — А как же, в таком случае, ты и Леда? Я всегда полагал, что вы и есть хранилища информации.
— Частично, — сказал Кося. — Мы с Моревной способны только считывать информацию из Акаши, и то, далеко не все каналы можем поймать. Цивилизация гипербореев на момент нашего создания до абсолютного знания еще не дошла.
— А с чего вы взяли, что те дошли?
— С того лишь, что они Творцы всей нашей, да и не только нашей галактик, супер-расы, создававшие все из ничего, творили миллиарды лет назад; нибируаны, изменявшие генетику обезьян собственной кровью — миллионы, мы же научились на основе генной инженерии скрещивать людей с животными, но через десяток тысячелетий, как ты знаешь из расширенной истории Гипербореи, сами себя угробили — сделали ядерное оружие победить Лемурию, те в долгу не остались, вот мы друг друга и победили… А тут еще мятеж в Атлантиде, мировая революция… Результат налицо: — Кося кивнул в сторону каменных страшил. — Все, что от Лемурии осталось. Атлантида вообще утонула. Гиперборея покрылась льдом, один наш заповедник и выжил…
— Да, я понимаю, вернемся лучше к теории Творения… — Мир обвел пространство глазами. — Но есть ведь и другие гипотезы.
— Плюнь и разотри, — веско сообщил Кося. — Кощей хочет извлечь все, что хранят в себе хрустальные черепа. Потом подумаем. — Кося хорошенько прокашлялся. — Понимаешь, на нашей планете… или Юниверсии… с самого начала что-то пошло не так…
— В смысле? — Черные очи Жидимира разгорелись с новой силой.
— В прямом… В смысле развития от звероподобного состояния к гуманизму… — Кося закашлялся не на шутку прежде, чем продолжать. — Стоило одному или группе индивидуумов подняться до высот человечности, непременно находились идиоты или группы таковых, которые прикладывали все усилия для того, чтобы сбить и опустить вознесшихся (а по мнению звероподобных, — “зарвавшихся”) в скотское состояние. Так было всегда и со всеми на нашей планете. — Кося закашлялся. — В чем ошибка? Кто допустил? Возможно, черепа расскажут.
— А ошибка ли это? — протянул Мир. — А вдруг так и было задумано?
— Зачем? — Если бы Кося был живым человеком, его реакция на вопросы юноши казалась бы возмущением.
— Понятия не имею, — признался Мир. — Может, без конфликтов просто скучно? И личная свобода выбора человека срабатывет только с огромным допуском вероятности?
У Шуши разболелась головка, так сильно старалась сообразить, о чем речь.
Послышался свист крыльев. Прямо на них торопился Финист.
— Ну что ж, — сказал Кося, когда сокол плюхнулся и превратился в свою человеческую ипостась. — Все в сборе.
Синеглазый красавчик так и подскочил к русалке поближе, пугая бедняжку чересчур дружелюбными взглядами. Она молча стала отталкиваться, а волк злобно тявкнул, всем своим видом выражая неприязнь к неверным пернатым вообще и к необходимости работать в компании с конкретно этим, в частности.
— Да ладно тебе, — заржал Финька, трепля косматую ушастую башку и не обращая внимание на волчьи гавки, зато не сводя глаз с Шуши. — И ты здесь, вот здорово!
— Эй, эй, — запротестовал Мир. — И я здесь, я тоже здесь, так что не очень-то.
Сокол с насмешливым любопытством взглянул на выявившегося соперника: — Ну и чего? Морду мне набьешь? Так я и сам не дурак подраться.
— Потому я и не ты, — миролюбиво объяснил Жидимир. — Предпочитаю решения дипломатические, — он улыбнулся. — Впрочем, если кому-то приспичит помериться силой, то и я могу. Только у меня не кулачная мощь, а…
— Чего? — Перебил его Финист, моргая ресницами.
— Тебе не понять, — съязвил Мир и усмехнулся. — В заключение, все же добавил: — Приемы знаю.
— Эй, вы оба, — воззвал Кося. — А ну хорош задираться. Нашли время, в самом деле. — Он поднял вверх указательный палец, обращаясь на этот раз к одному Жидимиру: — Как раз иллюстрация по теме. В решающий, можно сказать, час.
Юноша подозрительно посмотрел на сокола. Вид того никакой дипломатии не внушал.
— Только попробуй нагадить на голову, — и паренек понял, что не ошибся в прогнозе.
— Гы, — радостно отозвался Финька и заржал.
Теперь даже русалке стало ясно, что именно таковое и намечалось. Волк яростно заворчал.
— А ты не тявкай тут, — огрызнулся Финист на Бурого и повернулся к Жидимиру. — А то что?
В голосе красавца прозвучала замаскированная угроза. — Обратно нагадишь, рожденный ползать? В небо-то?
Мир показушно осмотрел короб с завалами и твердо ответил: — А вот это точно не по мне. Только тебе не помешало бы узнать, что рогатку я уже сделал. Сама наводится и сама же стреляет, если что, точно в глаз. Кстати, как в небо душа позовет, тоже взлечу, уж придумаю летательный аппарат… — Юноша осекся, его явно осенило: — Лампочки разноцветные! Так ковер же можно оснастить двигателем… — Жидимир задумался, глаза его загорелись, охваченные новой затеей. — Да ты гений, — вдруг заявил он, глядя на Финьку. — Идея, что надо.
Финист с новым рвением захлопал ресницами.
Волк выразил готовность помочь юноше.
— А на этого можно? — Неожиданно деловито осведомился сокол, проигнорировав все остальное… Или, что вероятнее всего, просто решил не поддаваться на провокацию.
— Ни на кого нельзя, — отрезал изобретатель. — Нельзя одному человеку унижать другого.
— Так он же зверюга, — напомнил Финька. — До полного месяца, когда станет человеком, еще ого-го. — И снова заржал.
Кося, наконец, счел нужным вмешаться: — Уйметесь вы когда-нибудь? У меня вообще-то, если кто не знал, средний палец лазером лупит. — Кощеева копия выставила средний палец. Как пламя из свечки, показался, острый луч. Убедившись, что все увидели огонь, Кося его притушил.
Очи Жидимира зажглись новым пламенем. Русалка поняла, что за таким взором готова даже в небо на его ковре, который несомненно взлетит.
Сокол зато содрогнулся и перешел на плаксивый тон: — Так он же сам на меня. То нельзя, сё нельзя… А я всего-то на его девку попялился разок. Нужна она мне! Я ее, наоборот, защитить хотел, а она… А он угрожает… — Финька хрюкнул, шумно всасывая в себя воздух. — Да волчише еще натравливает… Подумаешь, боюсь я его стрелялки… Сам стрельнуть могу. — Он не постеснялся отставить зад, чтобы уточнить, каким именно образом выстрелит. — Обидно только… Я ж от чистого сердца… — Всем стало ясно, что он и сам верит в то, что плетет. — А так… Сдалась она мне… Да и где взять тот железный башмак, что на ейный хвост налезет… Подумаешь, Золушка нашлась… — Финист выпятил грудь колесом: — Да у меня сколько хочешь баб, пальцем помани — и любая прибежит… Причем, в разношенных железяках. А она сама со мной флиртовала…
Шуша испугалась, что прямо сейчас пойдет по второму кругу, вот только соплю из носа пустит; и это сподвигло ее обратиться к Миру на манер бывшей лучшей подружки: — Да пусть и пялился бы, жалко что ли…
Волк презрительно облаял Финьку.
— Ну что? — Кося обвел взглядом всю компанию. — Готовы?
Кашель его оборвался, будто и не бывало, а сам исчез, чтобы материализоваться далеко впереди. Там взметнул руку кверху, а в руке вовсю горел вдруг образовавшийся из ниоткуда факел.
Финька, недолго думая, бухнулся, взмыл соколом и рванул следом — на огонь. Мир завел жужжалку, Шуша взвалила рядом свой хвост, поудобнее пристраивась между изобретателем и волком. Плот двинулся за Финистом.
На этот раз шли, не ускоряясь, возможно, чтобы не испугать истуканов. Те медленно вели каменными взорами за исследовательской группой. Русалка всем телом чувствовала их тяжелые взгляды, долго преследовавшие путешественников. Но вот великаны стали уменьшаться, а вулкан, наоборот, расти в размерах, пока Кося с факелом снова не возник уже у подножия такой же каменной, как хозяева острова, высоченной пирамиды с усеченным конусом. Что именно означало это выражение, лично ей, Шуше, было не понять. Для нее сравнение ассоциировалось с бутылкой, у которой кто-то напрочь срезал верхушку. Но так заявил Жидимир, а в его мнении девчонка уже не сомневалась. Конус так конус. Жерло так жерло… И оттуда не вырывалось даже легкого дымка. Сокол полетел к самой вершине, завис, что-то высматривая, и внезапно исчез.
— Ну что там? Отыскал? — Проперхал Кося.
— А как же! — Ответствовал Финька. — Я и не найду? Только нет никакого пешего пути наружу. Запертый колодец. Высохший. На дне вижу птичьи какашки, — удовлетворенно сообщил сокол. — Мно-о-го.
— Кто о чем, — отозвался изобретатель.
— Погоди. — Кося исчез, кашляя уже изнутри.
— Ну так что? Взорвем? — Спросил Мир, осматриваясь. Наконец, он отрапортовал: — Похоже на хвосты лавы, только остывшей. Может, Шуша поищет какой-нибудь проход на глубине? — Юноша вопросительно взглянул на русалочку. — Хочешь, вместе нырнем?
Оба соскользнули в воду. На небольшой глубине запахло дурительными водорослями и какой-то странной тяжелой мертвечиной.
— Опасно! — Крикнула русалка. — Здесь нельзя.
Она схватила друга за руку и потянула наверх. Ребята вынырнули.
— Да что там такого-то? — Мир очень удивился.
— Жизни нет, — коротко объяснила Шушаваяша. — Подальше надо.
Бурый гавкнул несколько раз, заявляя свое согласие.
Жидимир сделал движение рукой и плот снова двинулся вперед.
Сокол взмыл из жерла и рухнул точно между русалкой и волком, ухитрившись при превращении как-то оттеснить соперника. Бурый буркнул, но особенно настаивать ни на чем не стал. Мир презрительно помолчал, только обнял Шушу, притягивая ее к себе поближе. Та не сопротивлялась: объятия изобретателя ей явно понравились, впрочем, как и все, что он делал и говорил, даже тогда, когда она была не в силах уяснить его речи.
— Вот зараза! — сообщил обернувшийся в синеглазого красавца Финька. — Пыхтел, пыхтел, но подняться с ним так и не удалось. — Он покачал головой. — Так и сверкает, гад… Так и лыбится, подлюга…
— Что ты скажешь насчет этого местечка? — шепнул паренек. — Здесь безопасно?
Русалка подумала и потянула носиком.
— Мелковато, — подоспел Кося.
— Ладно, пойдем дальше, — покладисто улыбнулся Жидимир.
Ему тоже нравилось обнимать Шушу. Он повозил рукой по ее плечикам, стараясь приладиться поудобней.
— Хотя бы людей постеснялись, — покачал головой Финист.
Волк гавкнул, мол “да пошел ты”.
Плот обогнул еще один выступ. Русалка снова стала водить глазками по сторонам. На спокойной воде мирно сидели две чайки, лениво что-то выклевывая. Вроде ниоткуда не смердело. Шуша снова скользнула в воду, не без труда высвободив талию из-под руки изобретателя. Тот немедленно ринулся следом за девчонкой.
Не успели оглядеться, как впереди слабо блеснул огонек и в ту же секунду стал улепетывать на невероятно высокой скорости.
— Смотри, смотри! — восторженно закричал Жидимир. — Лампочки разноцветные! Это же золотая рыбка! Стой, рыбуля, дай хоть разок на тебя глянуть.
Ребята бросились за огоньком. Усталая от бега рыбка трепетала, забившись в крошечную пещерку в стене. Увидев преследователей, бедняжка заплакала: — Я знаю, это ненасытная старуха снова чего-то требует… Уж не самим ли Невом князем морским ей теперь обернуться приспичило? Есть где-нибудь предел ее жадности?
— Не бойся, Голдичка, — ласково позвала Шуша. — Это же я, твоя подруженька, маленькая русалочка, нам от тебя ничего не нужно. А это мой друг, Мир, он только рассмотреть тебя хочет.
Девчонка обеспокоенно переспросила изобретателя: — Ты ведь не сделаешь Голди ничего плохого? Она же такая маленькая…
Паренек обиделся: — По-твоему, я похож на живодера? Я способен ранить живое существо? Хорошо же ты обо мне подумала.
Золотая рыбка посмотрела на юношу с прищуром и трепетать прекратила.
— Честно, нам ничего от тебя не надо, — сказал Жидимир. — Просто мне все интересно.
— Ладно, вижу, — Голди окончательно успокоилась и стала переводить взгляд с Мира на Шушу, а потом обратно.
— Ну что, все в порядке? — улыбнулась русалка.
— Да уж, — миролюбиво ответила рыбка. — Я ведь как две ноги узрела, так и перепугалась чуть ли не до инфаркта. Думала, и здесь меня нашли старик со своею старухой… Шушунюшка, а ведь я и взаправду тебя не признала… Совсем взрослая… А чего ж вы сюда забрели, если вам от меня ничего не нужно? Здесь никто не гуляет.
— Да не на пустую прогулку, золотко, — объяснила Шушаваяша. — Потухший вулкан знаешь? Вот мы вход туда и ищем. На суше внутрь не пробиться.
— Ясно, — золотая рыбка покачала головой. — Здесь же и вход, только непроходимый он, — Она кивнула куда-то в сторону. — Видишь? Да и мне в ту дырочку не пролезть.
Мир посмотрел туда, куда показывала Голди. Он давно отметил, что вода в этом местечке была тепловатой, особенно чистой и голубенькой.
— Уйду я лучше, — решила золотая рыбка. — От греха подальше. Я себе везде условия создам… А вы ищите, ищите, может, чего поболе и найдется.
— Погоди, погоди, — горячо попросил Жидимир. — Один вопрос, очень тебя прошу.
Голди саркастически расхохоталась: — Ага, видимо, чтой-то все же надо…
— Нет-нет, — перебил изобретатель. — Я только спросить хотел. Как получается у тебя исполнять чужие желания?
— А, — кивнула рыбка. — А это, братец ты мой, учиться надо… Много… Иначе все равно не поймешь.
— Ну хоть схематически…
— Перво-наперво идея, — начала Голди.
— Точно не материя? — удивился парнишка.
— Материя вторична, — строго заявила неожиданная собеседница. — И чему вас только в школе учат? — В выпученных рыбьих глазках выявилась укоризна. — А как прояснится идея, тогда-а-а… — Золотая рыбка взглянула на юношу с сомнением. — Да ты хотя бы знаешь, что такое четыре-дэ-принтер?
— А что это? — Шуша опять увидела, как загорелись глаза Жидимира.
— Дэ — это, надо полагать, дименсии? — Голос юноши сделался изумленным, словно сам не верил своему счастью.
— Ну да, что ж еще-то? — отрезала виновница этой перемены.
— А четвертая дименсия — неужто время?
— А как же, — усмехнулась Голди, — Оно, родимое, — и золотая рыбка пустилась в объяснения. — Такое электронное устройство, которое воплощает замысел в жизнь. Ты ему все детально изобразишь, а оно себе печатает. Хочешь — пирамиды со сфинксами, хочешь — Большой адронный коллайдер… Можно и эго… Или жизнь… Или смерть… Для идеи-то много места не нужно, спокойно все уместится, скажем, на острие тонюсенькой иголочки… А иголочку ту, к примеру, в яичечко куриное… или, скажем, перепелиное зафигачить… После яйцо сжать до точки и пусть себе ждет своего часа… пока не жахнет, а тут-то все и зачнется… Да хоть что угодно отпринтает, главное, правильная концепсия.
— Лампочки разноцветные! — прошептал паренек, посмотрев на Голди с уважением.
— Учись, братец, учись, — напутствовала золотая рыбка на будущее. — Кощей в любой науке силен. Хоть программирование возьми, хоть квантовую механику… Не говоря уже о биологии, химии, математике…
Русалка видела, как не хочет друг отпускать Голдичку, но та сделала напоследок что-то вроде водного поцелуя и была такова.
Простившись с ней, ребята нырнули поглубже и почти сразу заметили расщелину.
Кося уже снова подал голос изнутри.
— Нашли, только здесь узковато, — раздумывал вслух парнишка. — Вот, благодарность рыбуле… — В голове его уже прочно засели мысли о квантовой механике.
В голубой дали что-то сверкнуло и счезло вовсе, только водичка передала странные звуки, как будто кто-то чмокнул в щечку.
— По-моему, взрывчаткой здесь опасно… — продолжал размышлять вслух изобретатель. -Может осесть… А череп сам по себе прочный? Взрывов не испугается?
— Не надо никакой взрывчатки, — немедленно отозвался Кося уже снаружи и совсем рядом. — Я лазером… — Кося поперхал и как бы невзначай заметил: — Чего ему бояться? Даже если бы когда-то и был такой… такая личность, теперь-то чего? Да только череп не животного происхождения, головы такой вовсе никогда не существовало в природе… Никаких чувств, сплошная память.
— Это-то понятно, — пробормотал юноша. — Я думал, не повредит ли взрыв… самому черепу… или воспоминаниям, которые в нем хранятся…
Шушаваяша ничего не понимала. Она вынырнула, Мир вслед за ней взобрался на плот. Бурый видимо о чем-то догадывался. Косматая волчья башка ткнулась под руку русалки, будто пыталась ее успокоить.
— Пожалуй, — изобретатель покачал головой. — Лазером так лазером. Конечно, и тише, и аккуратнее.
— Ты полагаешь, лучше изнутри? — Кося уже опять образовался на плоту. — Вероятно, можно и отсюда вглубь…
Все тот же средний палец направился в одному ему известную точку и оттуда по диагонали вниз прямо в воду прорезался луч, вычерчивая овал.
Кося кивнул Шуше. — Ну-ка, попробуй теперь.
Та двинулась туда, где только что работал луч. Расщелина, сделавшись круглее и шире, легко впустила русалку в гору. Череп злорадно скалился издалека, но отделяла его от девчонки не вода, а суша, и Шуше до этого странного останка того, кого в природе не существовало, было не дотянуться и уж тем более не доползти. Она стала было взором обводить дно вулкана, но тут рядом с черепом плюхнулся сокол. Шушаваяша даже не успела испугаться, что раздавит, как мОлодец, шустро схватив искрометную нижнюю челюсть, ринулся с хрустальной вещицей прямо к девушке. Он осторожно передал находку Шуше, стараясь прикоснуться к ее руке левой, отдававшей рукой, а правой, свободной — облапить подольше, покрепче и подетальнее. Бедная русалка терпела, поскольку опасалась за целость хрупкого хрусталя. Правда, извивалась всем низом туловища, чтобы все-таки оттолкнуть нахала. Под горячую мужскую пятерню попались первые чешуйки.
— Что ж ты мне, стерлядь, подсовываешь, — вскрикнул Финист, нащупав рыбий хвост. — Я мягенькое люблю, тепленькое… А у тебя что?
Шуша даже не снизошла до возражений, хотя прекрасно знала, что русалка не стерлядь, она просто тихо радовалась освобождению от бесцеремонной лапы.
Но вот череп сверкнул у нее в ладонях. Девчонка всматривалась своими живыми зелеными глазами в пустые страшные глазницы. Надбровья, лоб, виски, — все сначала казалось гладким, холодным и равнодушным, точнее, неживым. Шушаваяша приласкала пальчиком висок того, кого никогда не существовало в природе. По лбу от одного виска до другого неожиданно понеслись веселые звездочки, которые быстро меняли цвета, то желтенькие, то беленькие, то зелененькие… То какие-то красноватые… — Так это и есть лампочки разноцветные, — еще мелькнуло в головке, — или Мир не о том?
Огоньки пустились в странный пляс. Ладошки и пальчики русалки потеплели, даже в груди сделалось жарче, как будто она прикоснулась к солнечным бликам.
Шуша улыбнулась, и ей показалось, что челюсти уже не просто скалились, а приветливо улыбались ей в ответ. Она ощутила тепло и легкость во всем теле. Поняв, что за сохранность воспоминаний того, кого не было в природе, опасаться уже не стоило, девчонка со счастливым видом вернулась на плот и протянула находку другу. Было заметно, как радовался тот и как предавался хлынувшем на него эмоциям, которые только что уже окутали ее с головы до кончика хвоста. Череп признал обоих.
* * *
Бурные приветствия кота огласили вонью весь берег.
— Ну что там Йорик Первый? — орал зверь, перекрикивая шум волн. — Все тайны разболтал?
— Сам ты Йорик! — гыкнул Финька.
— Нет, я не Йорик, — громко заржал котяра. — Я другой!
— Гад ты черный… в полоску, — отвечал сокол.
— Я ты не боишься, что я тебя птицей подкараулю и шею сверну? — застращал котище.
— А ты не боишься, что я и сам тебя молодцем подкараулю да еще первее чего-нибудь сверну? — парировал Финист.
Хрустальный скелет с ногами и руками уже ждал в лаборатории Кощея, где собралось все население острова.
Леший Леха бурчал своим кикиморам что-то свое. Он никак не мог разобрать, к чему весь этот сыр-бор вокруг какой-то там хрустальной мертвечины.
Черномор зыркал на Илариапу, но приблизиться к ней, строго-настрого предупрежденный Кощеем и Варварой, не смел.
Леда хохотала над младенцем из бочки, показывала ему козу рогатую и успокаивала молодую мамашу. Маленький Гвидон радостно заливался смехом, пуская слюни на козу. Моревна ему понравилась с момента знакомства. Он то показывал на нее пальчиком, то громко хлопал ладушки, не забывая повторять каждую веселую нотку ее голоса.
Баба-Яга и Кощей тихонько переговаривались и переглядывались с Варварой.
Илариапа чувствовала, что попала туда, где уже бывала, но как ни силилась, не могла вспомнить, где видала эти стеклянные бассейны, светившиеся фонарики, серебряные полумесяцы, золотые хлопушки, яркие звездочки и всякое нечто, чего не понимала и не помнила.
Шушаваяша резво подплыла к матери, чему больше всех возрадовался Игорь-34, не отрывавшийся от вернувшейся жены.
— Дружная семейка в сборе! — прокомментировал Баюн. — С чем вас всех и поздравляю!
Но вот закашлялся Кося, в место действия вальяжно ввалился Финист и тут же нахально уставился на красавицу с младенцем. Лелька почти пустилась в пляску на одной ножке, но была усмирена родителями.
Жидимир торжественно подошел к Кощею, высоко поднимая хрустальный череп, да только Кощей сам брать находку в руку не стал, лишь скромно попросил изобретателя оказать всем эту честь и…
И тогда Мир приблизился к русалкам, не отрывая взоров от Шуши, а потом протянул череп ей. Он молчал, но юная русалочка без слов поняла и приняла приглашение. Тоже ничего не говоря, она взяла в обе руки драгоценную ношу.
— О! К дочери еще и зятек нарисовался, — взбудоражился было Куся. Уж что-что, а выражение глаз влюбленных богатырь разбирал очень хорошо. Он и развеселился было, но быстро осекся, осознав неуместность шуточки, благодаря сильному толчку локтем в бок от любимой женушки.
Шушаваяша всмотрелась в глазные впадины, затем погладила пальчиками прозрачные виски, хрянившие воспоминания тех, кого никогда…
Горячая волна пронзила все ее тело. Череп, как будто узнав Шушу, заискрился, разноцветные огоньки побежали по нему во все стороны, так и подталкивая ее к нужному движению. Русалка наклонилась вперед, к хрустальному туловищу, которое тоже заискрилось в ожидании. И тогда она подтолкнула череп к шее. Шушаваяша удивилась тому, как легко весь хрустальный человек собрался. Над ним ярко высветилась окружность, похожая на сферу Леды, только гораздо общирнее. Все вокруг потемнело, лишь в белом озарении круга возникли очертания нескольких человек.
Их было несколько, в разных, но одинаково засиявших в каком-то невиданном, неземном свете одеждах. Все участники этого собрания походили друг на друга и в то же время каждый чем-то отличался от других.
Первый, на кого падал взгляд, был очень высоким и черным, в оранжевой тунике, с курчавыми короткими волосами, удлиненным затылком, огромными бархатными глазами и выпуклым чувственным ртом. Весь его величественный облик, казалось, успокаивал и подавал надежду на лучшее.
Второй по кругу, в серебряной тоге, улыбался. Кожа его, светлая, чуть золотистая, голубые глаза и роскошные золотые кудри источали доброту и милосердие.
Третий, ростом поменьше и телом покрепче других, с неестественно прямой спиной, жесткой черной гривой, стянутой высоко на затылке, казался воинственным. Кожа его отсвечивала красным, а рубашка так и искрила золотом. Резко очерченные губы и ноздри, чуть скошенные к вискам карие глаза, крупные черты лица, сильные мужские руки, — все в нем внушало стойкость и твердость характера.
Четвертый, в зеленом с голубыми разводами плаще, похожий на второго, только кожа чуть темнее, не белая, а розовато-кремовая, волосы темно-русые или даже каштановые, а глаза серые, казался приветливым, доброжелательным, при этом чувствовалось, что за обиду непременно ответит.
Пятый, щуплее и ростом меньше остальных, производил впечатление странной для этой компании незаметностью, тем не менее, взор неумолимо задерживался на раскосых, похожих на щелочки, черных живых глазах, желтоватом плоском скуластом лице и пышных ярко-фиолетовых шароварах, стянутых зеленым кушаком. Здесь во всем чувствовалась хитрость, точность и легкость.
Шестой: темно-коричневого цвета, прямой, подтянутый, глаза черные, кругловатые, крутой лоб обрамлялся черными же локонами. Настроение дополняли желтые шаровары и прямой бежевый кафтан, расшитый серебром, золотом и разноцветными драгоценными камнями, а в центре груди всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками от изумрудно-зеленого до солнечного переливался огромный бриллиант. Первое, что приходило на ум при виде шестого, было чувство гармонии, почему-то представлявшееся во всей этой сцене немного странным.
Наконец, седьмой, весь затянутый в алое, украшенное крупными белыми цветами кимоно, с черной длинной косичкой на спине, был бы чертами похож на пятого, если бы не округленные щеки и подбородок, да и глаза, хоть и раскосые, казались круглее и чувственнее. Весь образ не говорил, а просто-таки кричал о воинственной романтике одновременно с дисциплиной… и еще чудилась в нем какая-то насмешка, что ли…
И только через некоторое время как-то случайно отмечалось присутствие еще одного существа, которое неловко жалось вне общего круга, даже как-то поодаль, незаметным чужаком. Восьмой, явно лишний, весь какой-то серый и несуразный, в черной хламиде, с красными кружочками вместо глаз, язвительной клыкастой пастью, рожками на пористом лобике и странными звероподобными конечностями, скорее всего, сам отдавал себе отчет в собственной неприглядности и ненужности, казался навязанным и неприкаянным. Он старался держаться особняком, подальше от остальных, они тоже явно не стремились с ним сблизиться. Шуша даже заметила несколько косых взглядов, словно его чурались, он явно и считался, и ощущал себя посторонним на форуме… похоже, внушал остальным отвращение.
Несмотря на то, что речь велась на незнакомом языке, ясный перевод каждого слова отчетливо поступал прямо в мозг. Все присутствовавшие в лаборатории легко понимали разговор, даже леший Леха напряженно заглох в углу вместе со своими кикиморами.
Сначала шли взаимные приветствия, Восьмой озирался молча, только чему-то усмехался сам про себя.
Вдруг возникло легкое движение, члены собрания расступились, в круге открылось место для девятого, который тут же и образовался в проеме. Одетый в простую белую робу, чернобородый, но рыжеволосый, разрезом зелеными глазищ походил на Жидимира, а крючковатым носом на Агамалу, кожа его была загорелой, движения — смущенными.
— Приветствую вас, Творцы, прошу простить опоздание, — сказал девятый. — У нас, как всегда, если можно так выразиться, все решается в последний момент. А уж когда мы осознали, что нашей расе отводится необходимая для прогресса, но уж очень, прямо-таки нестерпимо тяжкая роль вечного изгоя… На самой отдаленной от звезды планете… Да еще и, если позволите выразиться, э-э-э блуждающей… Согласитесь, на такое самоотречение, даже подвиг, решиться не просто. Мы, конечно, понимаем, что далеко не каждый способен на подобные испытания ради самого участия в общем проекте… Если, опять-таки можно так выразиться… Тем не менее, я все-таки здесь.
— Ничего, уважаемый Творец, вы, пожалуйста, не стесняйтесь, выражайтесь, раз уж в этом возникла необходимость.
Участники круга закивали. Только красные глазки восьмого загорелись не то угрозой, не то тщательно скрываемой яростью.
Новенький вдруг заметил этого восьмого и на некоторое время даже прищурился, словно хотел убедиться в его присутствии. Наконец, недоверчиво кивнул в сторону, где тот криво скалил пасть: — А он здесь зачем? Мало мы его гнали из нашего мира, так он сюда влез? Зачем?
Все зашумели в том смысле, что тоже хотели бы это знать.
Только второй примирительно улыбнулся: — Но мы же все согласились дать каждой из супер-рас возможность поучаствовать, тем более, это проект, в котором каждой расе отведены специальные место и роль. К тому же, мы ведь не были уверены в согласии… — он кивнул на девятого.
— Ага, — саркастически рассмеялся седьмой: — Его в дверь выставляют, так он в окно со своей серной аромой. Выходит, и ему отведено место, роль, да? Может, в таком случае, нам отказаться?
— Ну зачем же кипятиться, — примирительно сказал шестой.
— Только ты, единственный, можешь в такой момент оставаться спокойным.
— Довожу до всеобщего сведенья, все записывается не только в Акашу, но и в частную память первой из тринадцати глобальных баз данных.
— Это еще зачем, когда все и так документируется в Акаше?
— Черепа, а на самом деле, воспроизводители даты, помогут потомкам считывать определенные участки данных из общей памяти, да и сами смогут хранить частичные сведенья о нас и о проекте. Кто знает, когда человечество вообще найдет эти устройства, удивится необычному внешнему виду и еще сообразит, для чего они.
— Как кто знает? — Удивился третий. — А мы? Ведь мы тщательно планируем события заранее, затем создаем программы за длительное время до явлений. Или все же мы даем допуск на непредвиденные взбрыки будущих цивилизаций?
— Кроме того, — инициативу перехватил первый, — в нашем общем мире каждая раса создаст среду, удобную для своего обитания…
— Извини, — вмешался девятый. — Я ничего не знал про собственную среду… Если можно так выразиться…
— У вас же блуждающая, — напомнил первый. — Вам уготована роль не только жертвы, но и разносчика идей… Если можно так вы… — Он осекся. — Тьфу ты…
— М-да, — сказал пятый. — Интересно, а этому, — он как-то неловко указал на красноглазого. — Ему тоже полагается место в новом мире?
И тут этот всеми отвергаемый восьмой не выдержал. Он страшно ощерился на остальных, Казалось, вот-вот из пасти потечет ядовитая пена. Клыкастый страстно заговорил: — В таком случае, и я, наконец, сочту для себя возможным прекратить сдерживать эмоции. А вот как вы все, такие благостные, представляете себе общее развитие без меня? Много ли вы до сих пор сами по себе напрогрессировали? Посмотрите на ваши однобокие миры, плюнуть — и то смешно.
Он сделал глубокий вдох. Остальные смешались, как будто в воду опущенные, и ни один не находил возражений.
Восьмой выдохнул и разразился пламенной речью: — Для правильного развития требуется борьба, нужны конфликты, желателен чистый секс, если хотите… и с одним идиотом, предложившим собственное самопожертвование, раз уж вы вдруг решили, что для общего движения необходимы виноватые изгои, и только, — обещаю: ничего без меня не случится. Его, — красноглазый выразительно посмотрел в сторону девятого, — в худшем случае, примут, как должное, а в лучшем, — проигнорируют, но козлом отпущения не сделают. А зачем вообще всем, таким положительным, кого-то в чем-то упрекать? Без меня ни виноватые, ни отверженные никому не понадобятся. Как любое самоотречение всего-навсего пустой жест. Для настоящего прогресса принципиально необходимо зло, то есть, я… Иначе все ваше творчество кварка расщепленного не стоит. А место в мире, как бы он ни выглядел, чтоб вам всем было удобно… Разбирайте свои просторы, творцы, не стесняйтесь. Мы и в недрах любой планеты прекрасно устроимся. Вы все дружно водите хоровод в своем первозданном раю, а нам и ад с трудами вполне подойдет… Но настоящего совершенствования, кроме моей супер-расы, вам не обеспечит никто, потому что без стремления победить меня всем будет наплевать на эволюцию… Кто сумеет оценить благоухание рая, если его не проймет едкое зловоние адской серы? А без болезней кто познает радость возвращения к жизни? Без страданий откуда возьмется блаженство? Только тот, кто хорошенько прочувствовал горе, способен понять, что такое счастье. Без дикого, животного испуга не бывает бешеной удали с безумством отваги, а реальная храбрость ценится только на фоне подлой трусости. Войны приносят победы, переустройства общества и столь необходимые для обучения переоценки ценностей. Талант и гениальность выявляются только на фоне серости бездарностей. Кто в состоянии постичь правду, не будь вокруг нее наворочена ложь? Да, а не испытав отчаянного труда, разве возможно по-настоящему насладиться отдыхом? Наконец, ваша хваленая мудрость и любовь — да куда годятся все мудрецы скопом, если не отыщется на них хотя бы одного дурака с тем самым вопросом, и какому такому сердцу нужна любовь, когда оно не отведало ненависти! Кстати, раз уж я пошел на этот диспут, еще неизвестно, что правильнее: эволюция или революция. Изгоните меня — и все блага всех миров никчемная болтовня! Только со мной возможно все! Только я — движущая сила миропорядка!
Куда только подевалась вся первоначальная скомканность оратора. Плечи его развернулись, спина выпрямилась, мелкие глазки увеличились в размерах: теперь на коварной клыкастой морде сверкали два огня, причем один оставался красным, другой сделался белым, а за всем обликом этого ужасного существа маячил жуткий мрак бездонного безмолвного омута, в котором смутно угадывался необъяснимый ледяной кошмар.
Творцы подавленно молчали, опустив глаза. Лишь через некоторое время круг зашевелился…
— Если исходить из этого… этих… этой теории… — Медленно произнес девятый. — То получается, что все последующие поколения нового мира четко поделятся на две крайности… Если, конечно, можно так вы…
Второй перебил его серией размеренных кивков. Первый же, наоборот, стал отрицательно качать головой, приговаривая: — Только не так… так нельзя.
— И что же, в таком случае, можно? — Запальчиво поинтересовался девятый. — Постепенное переползание из ада в рай и наоборот? Без четкого определения границ между… То есть, смысл эволюции будет в том, чтобы брести, не знаю куда, не знаю, зачем, не знаю, как? Тогда лично я за революции… Или все же… Как судить? Какими должны быть критерии? Да и кто посмеет что-то решать?
Все остальные переглянулись и тогда до девятого дошло: — Вы хотите сказать, что все снова ляжет на наши плечи?
— Не стоит так кардинально, — промямлил второй.
Первый перехватил инициативу: — Вы ведь значительно моложе остальных, как раса, то есть, более гибкие, склонные к авантюрам, экспериментам… — Он поджал губы.
— Продолжайте же, — девятый явно проявлял нетерпеливость.
— Хорошо, — вздохнул первый. — Ваш народ на каждом этапе, начиная буквально с первого поколения рожденных, будет делиться на две неравные части. Меньшая по количеству с первой беременности первой матери отберет для себя лучшие гены… Ну, а большая… — оратор развел руки: — Только не сердитесь… Вот такая естественная селекция. Пока, в конце концов, через множество поколений не сложится не сложится множество разных народов. Элита: гении, изобретатели, артисты, музыканты, лекари, искусные ремесленники, путешественники, земледельцы, отважные воины… Середняков смешанных выйдет много больше. Ну а гены остаточные… мусор, проще говоря, все плохое достанется выродкам: бездельникам, убийцам, палачам, насильникам, диктаторам, тиранам, лизоблюдам, рабам и поработителям. Из них-то и станут сформированы основные злодеи человечества…
— Стоп, — сказал второй. — По-моему, все это уже не только блуждающие…
— Правильно, — согласился первый. — Не зря же мы определили их, — он кивнул на девятого, — вас на роль жертвы и разносчика идей. Кстати, не только разносчика, но и автора идей… Гениев, первопроходцев…
Пошли опровержения и споры. Все участники круга заговорили разом и на повышенных тонах, а зрители подавленно отстранились от хрустального человека, окончательно перестав что-либо понимать.
Кощей молча кашлял, а Кося перханием ему как бы поддакивал. Финист зловеще распрямлял плечи, Куся обнимал жавшуюся к нему Илариапу… Леший Леха крякнул с твердым намерением исчезнуть и напиться с горя. Даже его кикиморы не отваживались на свой обычный стрекот и шум. Богатыри строились с богатыршами по стойкие “смирно”.
Шушаваяша не могла понять, о чем это все. Зато она твердо знала, что хочет жить без зла, что ей отвратителен красноглазый, что мир без него с его револ… непонятно чем, был бы значительно лучше, и зачем ей такая движущая сила миропорядка, где надо бояться Черномора, где красивый парень способен осудить влюбленную в него девушку на девять лет бродяжничества в железных башмаках за одно единственное преступление: желание всегда быть рядом с любимым… Она не представляла себе, что это такое, железные башмаки, но чувствовала, что нечто совсем мерзкое, ужаснее даже той невыносимой рожи. И она не хотела ни болезней, ни болей, ни страданий, ни войн, ни тем паче, ненависти. Она хотела только наслаждений, любви и счастья. И ей было нестерпимо жаль несчастный череп, вынужденный до бесконечности долго хранить такую противную тайну…
Жидимир обнял свою подружку и погладил по пышным зеленым волосам. Шуша положила головку на его плечо и постепенно начала успокаиваться. Он утешал, а она верила, что рядом с ним можно не бояться красноглазого со всеми его обещаниями, потому что Мир ведь такой умный, он непременно изобретет что-нибудь такое, что победит не только Финиста с Черномором, но и всех обидчиков, и любую боль на свете.
Шушаваяша глубоко вздохнула, вспомнила Голдичку с ее теплой чистейшей голубой водичкой, потом взглянула на прильнувших друг к другу родителей… Взор русалки упал на Леду, для которой сдерживать смех было чистейшим мучением, на стихшего кота Баюна, серьезного Кощея, качавшую головой Бабу-Ягу — и, неожиданно для себя, Шуша радостно улыбнулась.
