Только дойдя до квартиросъемщика И.А. Цимермана, своего соседа по коммуналке, он остановился и отложил в сторону ручку. Вообще-то зловредных жидов он не любил и ему было их не жалко. Но вот против черно-курчавого мальчишки Изи он, бездетный, ничего не имел. Даже совсем наоборот. Особенно после того случая.
НА ПОРОГЕ ЕВРЕЙСКОГО ПОГРОМА
Короткий день короткого февраля московского 1952 года, погасив последние блеклые лучи сумерек, быстро скатился в серую вечернюю тьму. За окном зажглись вялые уличные фонари.
— Кончай глаза трудить, хватит, – возникла недовольная Клава, сердито водя тряпкой по стеклу зеленого абажура настольной лампы.
— Не ворчи, — отмахнулся от жены Семеныч и напялил на нос очки в железной оправе, — если к завтрему я этот Список не сварганю, хрен нам получить цимерманову комнату.
Он размашисто макнул ручку в белую чернильницу-непроливайку и продолжил выписывать из Домовой книги имена и адреса подлежащих выселению жильцов. А ответы на другие пункты вопросника (возраст, рост, вес), врученного ему вчера человеком в сером костюме, он снимал задумчивым взглядом с давно не беленного потолка.
Только дойдя до квартиросъемщика И.А. Цимермана, своего соседа по коммуналке, он остановился и отложил в сторону ручку. Вообще-то зловредных жидов он не любил и ему было их не жалко. Но вот против черно-курчавого мальчишки Изи он, бездетный, ничего не имел. Даже совсем наоборот. Особенно после того случая.
Это было совсем недавно. Стоял поздний декабрьский вечер, на улице буйствовала свирепая метель, и возвратившийся, как всегда в это время, Семеныч, прислонившись к дверному косяку, очищал веником общего пользования свои сапоги от снега. Вдруг он заметил, что делавший на кухне уроки цимермановый сынок внимательно на него смотрит.
— Ты чего это, – спросил Семеныч, — гляделки на меня вылупил?
Мальчишка оторвался от тетрадки, встал, быстро подошел к Семенычу и с осторожной улыбкой тихонько объяснил:
— У вас на голове два красных пятна. На губную помаду похоже.
Семеныч достал из внутреннего кармана пиджака фляжку с блестящей зеркальной стенкой.
— Во сука, бля, — ругнулся он, — это же Дуська, стерва, назло меня чмокнула. Чтоб Клава, увидела.
Он достал из брючного кармана носовой платок, густо поплевал на него и тщательно потер им лысину.
За ту услугу Семеныч и был благодарен Изе — уж очень он боялся своей скандальной жены. Причем, настолько, что даже решился на одну опасную для себя соседскую услугу. Через пару дней, зайдя на кухню, он поманил Изю пальцем:
— Подь сюда. Ближе, ближе.
Мальчуган приблизился к Семенычу, тот плотно наклонился к его уху, окутал крепким водочным перегаром, затем, чуть помолчав, опасливо оглянулся, сильно покраснел лысиной и, торопливой скороговоркой зашептал:
— Ты это того, бля, про меня ни-ни. Никому, понял? Если узнаю, голову отвинчу. А своим скажи, упреди… — он снова замялся, затем еще больше понизил голос и с затаенным дыханием проговорил: — в завкоме нашего Инструментального желающим по квартирам порезвиться, из подушек пух попускать, арматурные заточки раздают, по две в одни руки. Кумекаешь для чего? Понял? Ну, ладно, вали отседа, шагай быстро, быстро.
