Григорий Оклендский: Разрушительное время

Израиль. Девушки-солдатки.
Всмотритесь в эти лица нежные!
Притягивая без оглядки,
Там море плещется безбрежное.

Григорий Оклендский

РАЗРУШИТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ

человечек боженька…

в загнанной реальности
не дыша живем,
обрастаем страхами
и слова жуем.
провожаем мальчиков
в предпоследний бой,
верим, что воротится
сыночка домой.
может, искалеченный,
может, без ноги,
мастера заплечные
справят сапоги.
с друганом поделится —
пара на двоих.
девок ладных встретите,
девок молодых.
деток нарожаете,
будущих солдат,
чтоб гордились родиной
с головы до пят.
чтобы знали сызмальства
жизнь — она пустяк.
если надо, родина
отберет за так.
человечек боженька,
сын-то весь в отца.
и сосет под ложечкой
ужас без конца.

Письмо с передовой

Прости меня, я всё ещё живой.
Сижу в окопе и грызу сухарик.
Нас командиры гонят на убой
туда, где взрывы, гром пороховой.
Я не солдат — смешной худой очкарик.

Прости, коль разлюбила сгоряча,
устав от беспросвета и разрухи,
от злой тоски, работы по ночам,
от равнодушия к пустым моим речам,
от женской доли молодой старухи.

Зачем я здесь, на проклятой войне?
За что в бою кромешном жизнь отдам
вдали от дома, в мертвой тишине?
За эти миллионы гробовые?
За эти похоронные, шальные,
что в мирной жизни мне не по зубам?!

четвертый рим

русская литература пылает, горит костром.
что бы она ни внушала, закончится всё кайлом.
русский язык отменим, матерный — сохраним,
и на кривой кобыле въедем в четвертый рим.

русского мира поступь — кованым сапогом
миру напомнить жестко мы будем стоять на своем:
город разрушим бомбой, землю зальем свинцом,
злою голодной стаей придем и добро отберем.

умные книги на русском — плесень и пыль на них.
русского поля побеги гибнут в краях чужих.
вражьих агентов вышлем, книги в утиль сдадим,
и на хромой собаке въедем в четвертый рим.

Я знаю есть город…

Не бывал я ни разу в Одессе —
пьяный воздух акаций глотнуть
и, как пушкинский юный повеса,
одесситку обнять, умыкнуть.
Пробежаться по улицам звонким,
благодарно вкушать благодать.
А случится, зачать там ребёнка —
без надежды его воспитать.
Прибежать на Привоз спозаранку,
торговаться лукавым лицом,
и хозяюшку с гордой осанкой
не обидеть скупым кошельком.
Разбежавшись, нырнуть в Синедолье
и без страха уплыть в никуда.
Не бояться и минного поля —
мин в помине не знали тогда…

Город вольных приморских бульваров —
под неласковым небом живешь:
прилетел обезумевший варвар
и занёс окровавленный нож.
Много горя видала Одесса,
но жила — и шутя, и всерьёз.
Непокорная! Старому бесу
никогда не зайти на Привоз!
Не отнять у неё анекдоты
и прикольный смешной говорок,
бесконечную жажду свободы,
черноморского пляжа песок.
Не удастся армаде суровой
огорчить дюка де Ришелье!
Верным панцирем — мощное слово,
сочный юмор одесских месье.
Ноги прочь, сапожищи бесовы!
Здесь не ваша родная земля!
И лежит аргументом весомым
тень отмщенья на дне корабля.

Баллада о примусе

Бывшие люди и сраму не имут —
тени лежат набекрень.
Я не спеша разжигаю свой примус,
тени кладу на плетень.
Лягу на травку, а звезды в зените —
будут ли падать? куда?
Примус угас, застрелился правитель,
в кране пропала вода.
Я философски приму эти беды —
примус особенно жаль.
Примус — в починке, кончается лето,
тени исчезли. Печаль.
Птицы вконец обнаглели — летают,
гадят в амбары, в зерно.
Ты отличишь эскадрилью от стаи?
Птица упала на дно.
Порномасштабное время сатиров —
мутные люди в цене.
Разоблачаются прямо в эфире,
чтобы вещать о войне.
Парнокопытные вмиг разбегутся —
их призовут на убой.
Самым двуногим прикажут прогнуться
под незавидной судьбой.

Я наблюдаю за ходом событий,
я починяю миры.
Стань невидимкой, бесчувственной льдинкой…
Стань человеком! Замри.

Фантомное

Выходи из засады,
белый флаг подыми.
И получишь в награду
свой спасительный миг —
жизнь твоя сохранится,
хоть не сахаром плен,
развенчав небылицы,
может, встанешь с колен
гражданином, мужчиной,
и откроешь глаза,
и прозреешь, повинный,
и простят небеса…

Взглядом скользким и мутным
исподлобья глядишь
окровавленным утром
у израненных крыш.
Ты умишком неловкий,
а характером трус —
результат перековки
территории «Русь».
Что ты детям оставишь?
Только горе плодить.
И в тумане растает
беспросветная жизнь.

И фантомною болью
будешь мучиться век —
и не вырастет поле
у подножия рек.
Пересохшие реки,
как морщинистый рот,
как убитый навеки
постсоветский народ.

Шахматная партия

Жду сражения всемирного масштаба!
Шахматная битва — я стратег генштаба.
Пешка боевая движется в ферзи.
Станет офицером — больше не проси.
Станет офицером — жизнь отдаст в бою.
Пешки молодые славу пропоют.
Королева всхлипнет — жалко ей солдат.
А Король не дрогнет — в чём он виноват?

Шахматная партия — бойня номер пять.
В каждой клетке всполохи — фланг не удержать.
Все фигуры смешаны — будет мордобой!
Конные ли, пешие — едут на убой.
Лже-Король из бункера приказал — умри!
Родина в опасности — раз, и два, и три.
Трехходовка мощная, шагом марш на фронт —
кони бесшабашные, люди третий сорт.

Пехотинцев драных молния разит,
Бесы точат зубы — норовят в ферзи.

Марш

Выступает отряд желторотых бойцов,
не похожих на стаю безусых птенцов.
Их коричнево-чёрный модняцкий прикид
ни о чём вам, конечно же, не говорит?
Марш, марш, марш.

Кто проворно готовит зиг-хайлевый корм
по рецептам ушедшего века тайком?
А когда запылает мечом и огнем,
усмехнутся — так это ещё не погром.
Марш, марш, марш.

То не печи горят, а большие костры,
где калечат слова и сжигают мосты…
Даже страшно подумать, представить на миг,
как страна содрогнётся под лающий крик:
Инородцы — на фарш! Марш!..

***

Родина наша — разбитое зеркало…
Сколько ни смотришь окрест,
Видишь обманутых, хмурых, отвергнутых,
Молча несущих свой крест.

Как на Голгофу… И всё же, и всё же —
Гневно срываются с мест
И оглашают бескрайнюю площадь
Криком: «Нас много! Мы — есть!»
Вызов чумной безнаказанной силе!
В гулком биенье сердец
Слышится воля несчастной России
Сбросить терновый венец.

Родина наша — разбитое зеркало —
Спит летаргическим сном.
Подлое время её исковеркало
Страхом, свинчаткой, свинцом.

Наследники революции

Смотрю революции прямо в глаза
С вершины непрожитых лет.
Кого пощадила косая гроза?
Погиб и паяц, и поэт.

Столетие длится мучительный сон
Для тех, кто загублен тогда.
А нас разделяет не жертвенный стон —
Ушедшего века беда.

Кто мы?
Отголоски тех страшных времён,
Осколки… трава-лебеда…
Из нас не построить ни пятых колонн,
Ни новые города!

Миллионы в промерзшую землю легли.
Миллионы уехали прочь.
Застыв, в карауле стоят фонари
И ждут, когда кончится ночь…

***

Есть такая игра на Руси —
Прихоть царских особ да вельможей —
Мужиков бить с размаху по роже,
Ржать в три горла: «Холоп ты, еси!»

Есть такая беда на Руси —
Там крутые ребята у власти.
Утром могут сказать тебе «Здравствуй»,
А назавтра отрежут усы.

Есть такая судьба на Руси —
Унижаться и кланяться низко,
А потом разрушать обелиски
И истории грушу трясти.

Есть такая земля на Руси,
Где нам всем довелось народиться,
Где простые суровые лица
Просят истово: «Боже, спаси!»

Есть такая мечта на Руси —
В полный рост, не простив унижений,
Выйти к свету без тени сомнений —
Никого ни о чем не проси!

Сага о Вермеере

Чапаев глядит безнадёжно — война-то тупая.
Отряды, как стаи волков, ощетинились шкурой.
Вермеер Чапая как будто бы не осуждает.
Набычился волком, «бычки» разминает понуро.

Вермеер знаком с Ваней Чонкиным, сыном Чапая.
Его бережет, и пристроил помощником повара.
На фронт кашевар не торопится пушечным маем,
А мясом подавно не хочет за гибелью скорою.

Вермеера мучает сон о грядущей победе.
Закажут парадный портрет генералы в мундирах.
А Чонкин — как был гол-сок’ол, да котомкою беден,
Поедет на север колючий служить конвоиром.

В Гулаге он встретит больного и дряхлого старца,
Похожего в профиль на старого друга Вермеера.
Нарушив приказ, передаст бедолаге лекарство.
Но поздно. Пурга похоронит беднягу на севере.

…Немногие помнят сегодня страданья Вермеера
(да, время беспечных, что делают пальчики веером).
Он больше, чем мем, что подельники хваткие создали —
Чтоб совесть не мучила ночью слепою, беззвездною.

Славянский базар

вот хитрован усатый патриот
его ни честь ни совесть не берет
вот кардинал умноженный на ноль
он знает явки знает и пароль
два старых беса втемную рулят
их носит безутешная Земля
глаза Земли срываются с орбит
звезда с звездой уже не говорит
подлунный мир висит на волоске
опричный ряд скрывается в леске
кто с палицей кто в маске кто с рублем
пропитан воздух сирым сентябрем
попрятались семь гномов на Руси
осталась Белоснежка гой еси
упрямо белоленты раздаёт
бесстрашно презирает вертолет
волков боится — смотрит им в глаза
народ привычно смотрит в небеса
славянский открывается базар
на волю собирается гроза
…под шквальный ветер дождик моросит —
рыдает согревает и кровит

спасительное

в свою скорлупку ухожу,
где безопасно и лениво —
где нет войны, не гложет жуть,
жужжит пчела миролюбиво.
там нет ни дна, ни кораблей,
лишь мысли роем муравьиным
ползут в убежище скорей,
когда сирены вой противный
внушает страх и день, и ночь,
предупреждая об атаке
коварных щупальцев — точь-в-точь,
как будто в душу лезут раки.
варить живыми их не смей!
отдай за так и без остатка
тому, кто вырвет из клешней
смертельный яд — липучий, гадкий.
тогда ты выйдешь из себя,
вернешься в мир, где много света,
покоем волю обнеся
и подарив автопортрету.

Неприкаянное

Я давно осознал, что чужой средь берез,
между лживых речей и надменных угроз,
где фальшивые ноты в фаворе.
Вспоминаю уютный родной уголок.
Там судьбой перечеркнутой правит злой рок,
и другие актеры и роли.

Я ничем в тех краях не бывал обделен,
не хватало свобод, но зато был резон:
все экзамены — только досрочно.
Принимали тебя по анкете… С умом
(хоть семь пядей во лбу!) не ходи напролом —
хоть колосс глинобитный, но прочный.

И однажды, вставая с огромных колен,
тот колосс проломил основание стен,
надломился и рухнул, не охнув.
Как кита, что на берег выносит волна,
оживить попытались от долгого сна…
да куда там — могучий, но дохлый.

Вечереет. Смотрю камнепад новостей,
и тоска разъедает, и сердцу больней
от колючего чувства потери.
Мир на мир не похож. Полыхает пожар,
исчезают с Земли и кибуц, и бульвар,
и горланят двуногие звери.

О страхе и воле

Я шагаю вослед Моисею —
сорок лет по пустыне бреду.
Не забыл, что рожден был евреем
в послесталинском первом году.
Нам родители страх передали
говорить шепотком (но не вслух!).
Нас со страхом глухим обвенчали,
чтобы вытравить семя и дух.
Чтобы помнили мы, инороды,
черствый пряник, нагайку и кнут.
Чтобы знали, что слово «свобода» —
это мертвым в земле отдохнуть…

Мы уроки усвоили честно —
возмужали на долгом пути,
разогнули и спины, и чресла,
чтоб бесстрашно на волю уйти.

Местечковое

У евреев в гости к Пасхе собирается Passover.
К ним придет пейсатый Пейсах, чтоб обычай соблюсти.
Выпьют сладкую наливку, выпьют красного сухого.
Побазарят за мацою — где свободу обрести?
Опьяненные невинно, позабудут все тревоги
(ненадолго, на неделю, чтобы бога не гневить).
На троих соображают — что повелевают боги?
Где черта, а где оседлость, и кого за всё винить?
И под первою звездою запоёт Абрам с Рашелью
На причудливом наречье, на смешенье языков —
Как сыночки возмужали! Дочки как похорошели!
Скоро свататься приедут трое лучших женихов!

…А потом война случится, проклятущая и злая,
И сгорят в ее горниле сыновья и женихи.
Дочки чудом уцелеют, и продлится жизнь земная,
И продлится род еврейский через беды и стихи.

Роковое

Я бежал по пустыне
и не чувствовал собственных ног.
Я забыл свое имя,
по пятам тенью гнался злой рок.

Фестивальное утро.
Нет ни облачка — знака беды.
Провидением мудрым —
мамин крик в полудреме: «Беги!»

Мы проснулись от криков,
от истошного вопля: «…Акбар!»
Автоматные блики
разорвали пространство гитар.

Роковое веселье
и убийственный огненный шар.
Ядовитое зелье.
Поседевшего утра кошмар.

Мы едины в бессилье,
рок судьбы выбирает тебя.
Возвращайся, мессия!
Воскреси всех погибших ребят.

Бесконечна суббота,
нескончаемы слезы и боль.
Мстить уходит пехота.
Сверху смотрит растерянный Б-г.

Девушкам Цаxала

Израиль. Девушки-солдатки.
Всмотритесь в эти лица нежные!
Притягивая без оглядки,
Там море плещется безбрежное.

Красавицы — бойцами станете!
Невеста чья-то, дочь, сестра.
Им жить, рожать, любить без памяти —
Глаз не сомкнете до утра!

Молитвами хранимы, мамами —
За мир воюют, за страну.
Когда бы мог — поставил памятник
Им, ненавидящим войну.

***

душераздирающее времечко
падает осколками на темечко
день и ночь — который год подряд!
смотрят в небо взрослые и деточки,
прячутся за дерево, за веточку,
и бегут куда глаза глядят.

небо, что расчерчено ракетами,
как тетрадка, в клеточку одетая,
бездыханно смотрит свысока.
невидимкой Б-г по небу мечется,
род спасает меж землей и вечностью,
вдаль течет кровавая река.

вечности замедлилось вращение,
век застыл, кругом опустошение —
варвары жестоко правят бал.
время для молитв и для возмездия,
время скорби, силы… время действия!
род спасает доблестный ЦАХАЛ.
…царь Давид на арфе заиграл!

Нитевидное

Скулить разучился довольно давно.
Оправдываться не буду.
Нырну в депрессняк и залягу на дно,
а смайлик отправлю другу.
Разгул непогоды?! Бороться? терпеть?
Сквозь толщу вселенской смуты
луч света пробьется, откроется клеть —
Свобода приходит утром!
Обнимет соратника, даст прикурить
(да, в истинном смысле слова!).
Затяжка спасительна! Хочется жить!
Затяжка — первооснова
дневных озарений, бессонных ночей,
свечи, что горит неровно.
Рождается стих из бессвязных речей,
из нитей единокровных.
Безжалостен клёкот невидимых птиц,
свирепо рычат моторы.
Кровавой волною, не зная границ,
людей накрывает морок.

Февральское

Февраль-февраль, коварный враль!
(вот потому и укорочен!)
Верни нам веру и печаль,
не разлучай их темной ночью.
Тревожно, душно на Земле.
Ползет война, гремит стихия.
Бессмертный Ной на корабле
спасет ли нас в года глухие?
Куда направит он ковчег?
На рифы? В прошлое? К забвенью?
Зловещий двадцать первый век
накрылся собственною тенью.
Пророка нет. Герой убит.
Полярный круг под гнетом ночи.
Где друг, где враг? Мороз трещит
и что-то тяжкое пророчит.
Проснулись бесы в феврале,
грозят обрушить мирозданье.
А в камуфляже по земле
шагают твари на закланье.

эпохальное

эпохи камерный рассвет,
застывший в мороке тумана,
похож на старый арбалет,
что хочет выстрелить упрямо.
устало ковыляют дни,
прихрамывая на ухабах,
лежат дровами пацаны
на спелых ядовитых травах.
дымится сон, а дом снесён,
ребёнок тянет ручки к маме,
он провидением спасён,
а мир растоптан сапогами.

с эпохой нам не повезло?!
она с людей сдирает кожу?
эпоха (всем смертям назло!)
еще порадует, итожа
наш долгий турбулентный путь
сквозь тернии к далеким звездам!
с дороги этой не свернуть,
но и осилить невозможно.